Как конь Федька человека проучил

В тот год мы с Кузьмой остались зимовать на Гончаке. Главное задание нам было сохранить до весны шесть экспедиционных лошадей. Сначала все у нас шло ладно: лошадки жевали сено да овес, а мы потихоньку ремонтировали палатки, спальники, вьючники, сбрую и все такое прочее.

№235 (4977)
31.12.2009
Юрий Зубков

По пятницам, в урочное время, по рации докладывали в Туру о своем житье-бытье. Но вот в аккурат перед самым Новым годом в нашей рации что-то сломалось. Повертели мы ее так и эдак, открыли крышку, посмотрели на разноцветные проводки и лампы, легонько потрогали их отверткой да и снова закрыли от греха подальше: рацию ремонтировать — это тебе не сбрую ладить! Что тут оставалось делать? Посовещались мы с Кузьмой и порешили так: надо мне ехать в Туру на Федьке, самом молодом и сильном из наших коней, чтобы отвезти на ремонт рацию да заодно, раз уж случилась такая оказия, закупить все необходимое к предстоящему празднику.

Запрягли мы Федьку в легковые сани, и тронулся я в неближний путь. Снарядился, конечно, капитально: надел две пары шерстяного белья, ватные брюки, свитер, телогрейку, шубу, а сверху еще и тулупом прикрылся. Хоть и безветрие, а мороз-то — за сорок! Без особых приключений к вечеру добрался до Нидыма. Переночевал там у знакомого эвенка, а утречком двинулся дальше. Федьку я особо не понужал, потому как знал его норовистость, и в Туру мы добрались уже в густых сумерках. А на следующий день, пока ремонтировали рацию, я купил все, что нужно для встречи Нового года.

Обратно ехал довольный тем, что так быстро и ловко управился со всеми делами. Первый день возвратного пути тоже прошел как нельзя лучше. Но когда следующим утром мы выехали из Нидыма, я-таки не утерпел и для сугреву несколько раз основательно приложился к фляжке со спиртом. Сразу же стало потеплее, и я даже сбросил с себя тяжелый тулуп. В таком блаженстве проехал несколько километров и стал уже подремывать. Мороз между тем стал потихоньку до меня добираться. Спохватился я, когда уже завиднелись Скалы Суслова. До дома оставалось еще километров двадцать, а Федька, как назло, идет себе ленивым шагом, не торопится. Стал я его понукать, а он — ноль внимания! Взяла меня тут досада, ну в сердцах-то я ему и врезал пару раз кнутом. Он прорысил метров сто, а потом опять пошел шагом, приустал, видно, с непривычки: ведь, почитай, ползимы без хорошей разминки отстоял в конюшне. Так вот, идет он шагом, а сам косит на меня настороженно фиолетовым глазом. Как только подниму кнут, он затрусит ленивой рысцой, опущу — пойдет шагом. Подирижировал я таким манером, пока рука не занемела, но скоро сообразил, что мороз-то ведь тоже не дремлет: вот-вот до самых костей проберет. Б-р-р, даже тулуп греть перестал!

Чтобы хоть чуток согреться, решил я немного поразмяться. Сбросил с себя тулуп и соскочил на лед. Однако не успел пимами коснуться льда, как Федька тотчас же рванул вперед размашистой рысью. Сперва я даже обрадовался такой его догадливости. Прорысил он немного и опять пошел шагом. Стал я его догонять. Чувствую, побежала кровушка по всем жилкам, руки-ноги снова стали сгибаться — согрелся, стало быть. Вот уже до саней осталось всего ничего. Только протянул руки, чтобы ухватиться за ободок, как Федька сделал новый рывок. Пришлось мне снова трусцой догонять его.

И что же вы думаете? Проделал он со мной такую штуку несколько раз: теперь он оказался хозяином положения! Преодолели мы таким манером несколько километров. Ох, и нелегко же мне достались эти самые километры при моей-то комплекции и тяжелой одежде! Мороз за сорок, а я весь как есть — мокренький, и пар надо мной, вроде как над полыньей, клубами поднимается. Сперва я во все горло ругался нехорошими словами, потом грозил Федьке самыми страшными карами, но, осознав свое истинное положение, сник… С пересохшим от такого долгого марш-броска горлом, шатаясь от усталости, еле-еле бреду по сугробам и горестно думаю: «Ну, старый дуралей, видно, придется тебе тут и загибнуть ни за понюшку табаку. А все из-за собственного недомыслия и Федькиной злопамятности!»

Делать нечего, стал я его умолять: «Феденька, голубчик, остановись! Поиграл — и будет, не стану я тебя больше кнутом охаживать, только остановись, ради Бога, дай сесть в сани!» Однако как ни молил, не подпускает и близко к саням. А вскоре я и вовсе упрел, плюхнулся в сугроб и из последних сил прохрипел: «Федор Иванович, не погуби, погодь! Вот те крест, век пальцем не трону!» Смотрю, а он и впрямь остановился и с этакой ехидной усмешкой посматривает на меня. Кое-как дополз я до саней на четвереньках, перевалился через борт и затих. Долго так лежал неподвижно и все никак не мог отдышаться и сердце успокоить. Дальше мы ехали без происшествий и домой добрались еще засветло.

Распрягал солового Кузьма, а потом я не выдержал и сам пошел в конюшню. Выбрал кнут потяжелее, чтобы как следует взгреть Федьку за свои давешние мучения. С приговорочками грозно так подступаю к нему, а он смотрит на меня спокойно и презрительно. И было в его взгляде еще что-то такое, что удержало меня от расправы и остудило мой гнев. Постояли мы друг перед другом минуту-другую, а потом я ему и говорю: «Ну ладно, Федор Иванович, твоя взяла!» Бросил кнут в угол и вышел из конюшни… А через несколько минут мы с Кузьмой по всем правилам встретили Новый год.