Плохиш или Кибальчиш?

Новый путь

Как отметил Дмитрий Медведев, Егор Тимурович Гайдар был смелым, честным и решительным человеком. В период кардинальных перемен он взял на себя ответственность за непопулярные, но столь необходимые меры. С его именем глава государства связывает решительные шаги по формированию основ свободного рынка и переходу нашей страны на принципиально новый путь развития. Даже после смерти фигура Гайдара разделяет страну на два лагеря. Одни причисляют его к стану проклятых «буржуинов», другие считают, что именно он в 1991-м, словно мальчиш-Кибальчиш, спас Россию от голода, гражданской войны и распада. Правда, сделал это Гайдар, по мнению Владимира Познера, ценой ненависти к себе большинства россиян.
Отец рыночных реформ, сын контр-адмирала Тимура Гайдара, внук писателя Аркадия Гайдара и сказочника Павла Бажова — экономист Егор Гайдар — не очень-то жаловал журналистов. Когда он руководил первым правительством России, да и потом, досталось ему от нашего брата. Ирина Ясина, бессменный руководитель клуба региональной журналистики, в 2002-м с превеликим трудом уговорила Гайдара прийти на встречу. Буквально клялась и божилась, что провинциальные журналисты другие, они хорошие. И не в том смысле, что не будут ничего неприятного спрашивать, — обязательно будут, — просто будут делать это профессионально и не обидно. Егор Тимурович сдался такому напору и пришел в клуб. Вместо оговоренных 45 минут отвечал на вопросы почти два часа. С тех пор директор института экономики переходного периода стал постоянным гостем клуба, по два-три раза в год встречаясь с журналистами из российской глубинки. Последний разговор состоялся в конце июня. Речь тогда шла о мировом кризисе.

Не соверши чуда

— Егор Тимурович, Россия встретила мировой кризис во всеоружии?
— Жизнь научила. Если у вас экономика ядерной сверхдержавы, 80 процентов экспорта которой нефть, нефтепродукты, газ и металлы, то лучше подстраховаться. Иметь какие-то резервы на случай, если мировые цены на нефть вдруг резко сократятся. Советский Союз этого не делал, потому, столкнувшись с тяжелейшим экономическим кризисом, оказался банкротом и распался. Когда в 1998-м Россия столкнулась с кризисом, вызванным событиями в Юго-Восточной Азии, все наши золотовалютные резервы, гораздо больше, чем в СССР, тут же проели. Из былого опыта извлекли уроки. И в 2004-м, на фоне резкого роста цен на нефть, создали стабилизационный фонд. Теперь никто не задает вопросов о необходимости его создания.
— Но тогда многие предлагали направить хотя бы часть стабилизационного фонда на модернизацию экономики...
— Я был полностью солидарен с позицией Министерства финансов. Расходы бюджета надо наращивать темпами, которыми растет ВВП. В 2007-м при росте валового продукта на 7 процентов расходы бюджета нарастили на 20 процентов, и ничего, кроме перегрева экономики и разгона инфляции, не получили. Не надо думать, что можно совершить чудо, за считанные месяцы на 20 процентов нарастив мощности жилищного или дорожного строительства. Это происходит постепенно. А иначе у вас вырастут цены. Что и произошло.
— Долгое время мы пытались убедить себя и всех вокруг, что Россия — остров стабильности в океане мирового кризиса... И во всем виновата Америка.
— До сих пор в наших экономических, финансовых и денежных ведомствах не осознали того, что происходящее в мире напрямую сказывается на том, что происходит и будет происходить в нашей экономике. Соединённые Штаты — динамично растущая на протяжении более чем двухсот лет экономика, крупнейшая в мире. Каждые пять-десять лет она демонстрирует отрицательные темпы экономического роста. Этого не любит ни элита, ни общество, но все воспринимают это как элемент реальности. Это не повод для впадения в панику: будет рецессия, потом начнётся новый рост.
Текущее функционирование экономики гораздо сильнее, чем раньше, зависит от перетока капитала, который меняется радикально, быстро и непредсказуемо. Реакция финансовых рынков на изменение мировой экономической конъюнктуры с точки зрения здравого смысла носит парадоксальный характер. Разумно было бы предположить, что, когда в Америке плохо, капитал из Соединённых Штатов перетекает на другие рынки. В жизни, во время предшествующих рецессий, всё происходило наоборот. Когда в США начинается рецессия и замедляется мировой экономический рост, капитал начинает быстро притекать в Америку, в первую очередь на рынок казначейских обязательств. В условиях снижения деловой активности инвесторы предпочитают доходности ликвидность и надежность, а США никогда не объявляли дефолт по своим обязательствам. Поэтому, как только замедляется мировая экономика, США получает дополнительный приток капитала.
— В нынешний кризис наше правительство действовало правильно?
— Мы подошли к кризису хорошо подготовленными, с приличными резервами. Правда, реагировали на него с запозданием, потеряли месяцев шесть. Можно спорить и о том, правильной ли была тактика плавного снижения курса рубля, принятая в сентябре 2008-го. Когда вы начинаете плавную девальвацию, у вас возникает соблазн играть против курса национальной валюты. Я предлагал моим друзьям, отвечающим за денежную и финансовую политику, иной сценарий — овершотинга. То есть гораздо более глубокое снижение курса рубля при последующем его укреплении. Это сэкономило бы стране 250 миллиардов долларов золотовалютных резервов. Мне привели весомые контраргументы. Население, мол, сочтет, что их в очередной раз обманули.
Дальнейшая наша реакция оказалась асимметричной реакции стран Европы, США и в какой-то степени Китая, считающих себя ответственными за стабильность мировой экономики. Они предприняли меры, направленные на экспансию бюджетных инвестиций, на снижение процентных ставок, пытаясь поддержать спрос. Мы приняли абсолютно иное решение, решив не снижать, а повышать процентные ставки, чтобы остановить отток валютных резервов из России. Мы не увеличили, а сократили бюджетные расходы, прежде всего, в инвестиционные проекты. С макроэкономикой мы как-то справились. Хотя цену заплатили огромную — падением производства и инвестиций, ростом безработицы. Но за всё в этой жизни, особенно в условиях кризиса, приходится платить.
Сейчас у нас две ключевые проблемы. Микроэкономика и политика.

Шансы на модернизацию

— Легко быть популярным, когда производство растет, а реальные доходы населения увеличиваются. Переход к режиму, когда происходит сокращение, — непростое испытание. Необходимо повышать эффективность работы компаний на микроуровне, резко увеличивать производительность труда, закрывать устаревшие предприятия, сокращать людей... Всё это непопулярные меры, ведь люди могут перекрыть федеральные трассы. Меры, требующие активной государственной политики. Причем попытка импортировать опыт периода «великой депрессии», заняв высвобождающихся людей общественными работами, абсолютно нереалистична. Мир с тех пор сильно изменился.
— Что же вы предлагаете в этой ситуации?
— Кризис продемонстрировал российскому обществу, российской элите, что необходимы реформы, позволяющие диверсифицировать экономику. Если вы хотите сделать экономику более устойчивой, менее зависимой от сырьевых рынков, вам нужно серьезно повышать качество институтов. Заниматься упрочением прав частной собственности, улучшать качество судебной системы, сокращать уровень коррупции, реформировать бюджетные расходы. А начинать надо с либерализации средств массовой информации, с отмены цензуры на телеканалах.
— Разве это экономический фактор?
— Конечно, свободные масс-медиа дисциплинируют власть.
— Егор Тимурович, мы бы хотели сконцентрировать ваше внимание на политике.
— Я писал об этом в «Ведомостях». Управлять Россией при цене на нефть в 145 долларов за баррель — приятнейшее занятие. Тебе не надо толком применять репрессии. И когда ты их применяешь, то непонятно зачем. Тебе не надо жестко контролировать СМИ, тебя и так будут любить. Сейчас мы находимся на развилке. Первый выход — наращивать масштабы контроля, ужесточать репрессии. Это тупиковый путь, к ещё одной революции. Как показывает весь мировой опыт, кончается он быстро и кроваво. Причем и для тех, кто принимал решение. Второй путь — постепенная, не радикальная, медленная демократизация режима по образцу Испании после Франко. Никто не гарантирует, что это легко. В Испании при Хуане Карлосе парламент чуть не расстреляли. Но такое бывало отнюдь не только в Испании. Это единственный сценарий, который в изменившейся ситуации даёт шансы на модернизацию.

Лучше всего застрелиться

— Вас обвиняют порой едва ли не во всех смертных грехах. Неужели экономические реформы начала 1990-х нельзя было провести иначе, без шока?
— Если вы почитаете стено-граммы совещаний Совета министров СССР осени 1990-го, то самая употребляемая фраза в них — «неизбежная катастрофа». Страна накопила безумный, абсолютно неуправляемый внешний долг. Из-за рухнувших цен на нефть в Союзе нет валюты, резко сокращается импорт, в том числе продовольствия, медикаментов, нефтяного оборудования, на десятки миллионов тонн падает добыча. Начинаются массовые задержки платежей. Страна не может даже оплатить фрахт судов. В январе 1991-го СССР объявляет денежную реформу, замораживаются вклады. Опросы ВЦИОМ лета 1991-го показывают: люди боятся голода и паралича систем жизнеобеспечения. Инициаторы августовского переворота видели приближающийся крах, но им казалось, что всё это из-за слабости, нерешительности Горбачева. Если вы помните историю ГКЧП, Валентин Сергеевич Павлов, который в экономическом положении Советского Союза понимал больше других участников, напился до такой степени, что впал в глубокий гипертонический криз. Просто он очень хорошо понимал всю полит-экономию провала попытки переворота. Допустим, вы удержали положение, передавив танками столько людей, сколько нужно для этого. И что, валюта появится? Появится зерно на элеваторах? Или кто-то откроет вам кредитные рынки?
К тому времени, когда я пришел в первое российское правительство, катастрофа уже произошла. Советский Союз разваливался. Не работала таможня. Законы перестали действовать, указания — исполняться, силовые структуры — функционировать. В самой России не было национальной валюты, границ, таможни, армии, милиции, собственных органов управления. Мы должны были каким-то образом управлять свершившейся катастрофой. Задача, которая перед нами стояла, с точки зрения экономической теории, не имела никаких решений. И в ситуации, когда не оставалось никаких резервов — ни бюджетных, ни валютных, мы перестали регулировать цены и подняли налоги. Мы выстраивали двухуровневую банковскую систему, формировали частную собственность, восстанавливали товарно-денежные потоки... Один из самых глубоких экономистов ХХ века профессор Харборкер попросил меня как-то выступить в университете Южной Калифорнии, собрав своих учеников — председателей центральных банков и министров финансов. Я рассказал им о той ситуации в России и спросил, что бы они сделали на моём месте. После длинной паузы министр финансов одной большой страны сказал: «Лучше всего в этой ситуации застрелиться. Все остальные решения намного хуже».
— Какова же тогда была ваша мотивация, когда вы, 35 лет от роду, будучи доктором экономических наук, директором института экономической политики при академии народного хозяйства СССР, дали согласие на хождение во власть.
— Мотивация одна: кто-то должен был вытаскивать страну из пропасти. Если бы в то время Россия имела валютные резервы, особенно такие, как сегодня, то никто бы не пригласил меня в правительство. Уверяю вас, нашлось бы колоссальное количество людей с огромным набором идей по поводу того, как их потратить. Нас позвали, потому что поняли: лавочка закрыта, надо разбираться с последствиями произошедшей катастрофы. Моего друга Лешека Бальцеровича точно так же пригласили работать в правительство Польши. Я прекрасно знал, насколько ему тяжело там, знал, что никто ему спасибо никогда не скажет. Это понимали все, кого я пригласил в правительство.