Июнь 1941-го: граница

Мой отец Александр Анатольевич Черепанов встретил ее на литовской земле. Ещё в июле 40-го контингент советских войск вступил в Литву, чтобы укрепить безопасность границ Советского Союза. В числе этого контингента был и мой папа. Потом он говорил, что все последовавшие обвинения в адрес советских войск насчет оккупации Литвы (а они бытуют и сегодня) несостоятельны. Грязная политика! Наших солдат местное население встречало с цветами! Говорили: «Хорошо, что вы пришли. Вы нас защитите. У нас нет такой большой армии, а Гитлер стягивает войска на нашей границе, и он уже захватил почти всю Европу».

Войну предчувствовали, к ней готовились. Редкую ночь на заставе не звучала команда: «В ружьё!» Бойцов предупреждали о провокациях противника. Приказывали не отвечать на отдельные выстрелы. А между тем полёты самолётов по самому краю приграничной полосы стали частым явлением. И всё же внезапность нападения сыграла свою роль. На рассвете 22 июня началась страшная массированная бомбардировка наших позиций. Связь прервалась. Пограничники оказались в отчаянном положении. Расстреляв запас патронов, не дождавшись подхода регулярных частей, которые должны были их поддерживать, потеряв почти весь командный состав, небольшие группы дозорных вынуждены были отступать… Многие погибли, переплывая широкий полноводный Неман.

Чудом уцелевшие уходили в леса. Отец рассказывал, что какое-то время бойцов из их группы спасали от голода шоколадные конфеты, которые он нагреб в подсумок (разбомбили магазин на заставе). «Порция» — половинка конфетки в день: сахар поступал в кровь, появлялась энергия идти дальше. Пограничники надеялись выйти к своим, прибиться к крупной части. Они не знали, что через пять дней войны противник успеет далеко продвинуться в наши тылы. Голодные, оборванные, не спавшие несколько ночей, они вышли на крестьянский хутор.

Хозяин, увидев обессиленных солдат, накормил их, истопил баню и после отправил спать на сеновал. Уснули, что называется, мёртвым сном. «А проснулся я, — рассказывал отец, — от крепкого пинка в бок и раненое предплечье. Открываю глаза, а возле носа — дуло автомата, и почти весёлое: «Ком, ком!» А моей винтовки нет. И такое отчаяние накатило! Попал в плен не в бою, и застрелиться от позора нечем…»

А фашистов привёл хозяин хутора. Свой поступок он виновато объяснил бойцам: простите, мол, ребята. Фашисты листовки с самолёта разбросали, а в них — угроза. Тех, кто укрывает красноармейцев, ждет расстрел на месте. И семью тоже не помилуют. А у него детей было четверо.

И никто из бойцов на него не обиделся: такое дело — война…

В полевом лагере под открытым небом пленные съели всю траву и ее корешки. Даже землю ели. Сердобольных женщин с провизией охрана гоняла автоматными очередями.

После сортировки отца в составе группы других пленных отправили в Германию. В обычный лагерь. Пригрозили: в случае попытки саботажа и побега ждет международный концлагерь Берген Бельзен. Красный Крест помогал всем, кроме советских военнопленных, так как Сталин не подписал с этой организацией соответствующий договор. Да ладно бы помощь не пришла только с чужой стороны… Горько было осознавать, что на своей Родине пленные были объявлены предателями…

Советских военнопленных подкармливали французы, бельгийцы, итальянские антифашисты, которые сражались под командой генерала Бадолио против Муссолини. Эту гвардию немцы ненавидели так же, как и русских. Лагерные зверства чуть поослабли после Сталинградской битвы. А в 1945-м, когда началась бомбардировка Германии, из «пленяг», что ещё держались на ногах, формировали «капут-команды» — группы по разминированию неразорвавшихся бомб. Все может вытерпеть человек. И даже увидеть свои плюсы в таком, поистине предсмертном, положении. По ходу разминирования можно было подкрепиться тем, что найдёшь. И даже принести с собой еду в лагерь. Только — еду! А за любую вещь (хоть моток ниток) — пленных ждал расстрел на месте. «Капутчики» подкармливали свои бараки и… погибали при неосторожном обращении с минами.

Последний этап заключения — продажа в рабство бауэрам — хозяевам-крестьянам. Получив едва державшегося на ногах «SU» (эти светящиеся буквы были на спине у отца на чёрной куртке и означали «Совьет Унион», то есть «Советский Союз», а на языке лагерников — «скоро умру»), бауэр откормил его гороховым супом и по полной программе загрузил работой и на поле, и в хлеву, и в доме. Уйти нельзя! Доложит любой, кто увидит. И на ноге — тяжёлая колодка. И все же, услышав дальнобойную артиллерию, отец двинулся ей навстречу. Так велико было желание выйти, наконец, к своим.

И вот показались танки со звёздами. Но почему-то были те звезды не красного, а белого цвета. Потом выяснилось, что это второй фронт — американские союзные войска.

…После госпиталя отцу удалось повоевать. Обрадовался, что успел! Был благодарен союзникам, которые сформировали славянский батальон из бывших военнопленных — русских, белорусов, сербов, поляков, чехов, словаков, украинцев. Настрадавшись, они первыми рвались в атаки. А союзники не спеша приезжали после боя и развешивали звёздно-полосатые флаги.

Победу солдат Черепанов из славянского батальона встретил в маленьком городе Бонне (не думал, что этот тихий городок станет столицей ФРГ). Затем работал в миссии по репатриации. А потом… Потом его ждал наш лагерь под Красноярском.

Дома в далёкой Сибири моего отца ждали, хотя на него и пришла похоронка. Надежду вселял тот факт, что пришла она из Москвы, что не было на ней штампа погранчасти, где служил Александр Черепанов. Это обстоятельство заставило родных пограничника написать куда следует запрос. Они получили ответ: «в списках убитых и раненых не значится». Может… Нет, значит, жив… Вот и ждали.

Домой к отцу и матери мой папа вернулся только в 1946-м.

Горько было осознавать, что на своей Родине пленные были объявлены предателями…