СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ

1.Работа
Я привыкла к «приличной» жизни: летела на Ту-154 до Нью-Йорка, впервые в жизни, в салоне эконом-класса. Это было 3 мая 1992 года. В чужой стране меня ждали в гости сын с женой и годовалым внуком. Мы летели 12 часов (с посадками в Ирландии и Канаде). Рядом в кресле сидел длинноногий (ему было явно неудобно) угрюмый дядька. Тульский оружейник, направлявшийся в командировку.
Дядька не любил яблок, а я — пирожных. При каждом «кормлении» мы обменивались с ним десертом, и вот что из этого вышло.
Перед приземлением в аэропорту все пассажиры заполнили декларацию с перечнем того, чего мы не везем в страну (касательно того, что запрещено, в частности — продуктов). Декларации передали стюардессе, затем она отправила их на паспортный контроль (в зале прибытия, по-нашему)...
Убитая жизнерадостным видом американцев с соседнего (внутреннего) рейса, одетых в светлые шорты, пестрые майки и легкие кроссовки независимо от пола и возраста, и в ужасе от своего черного плащика и красных туфель на каблуках, грустила я в ожидании чемодана, как везде, транспортируемого для прибывших пассажиров на круглой «вертушке». Моя дорожная сумка стояла в сторонке на полу. От печального сопоставления нашей и «их» психологии оторвал очень симпатичный румяный молодой полицейский. Он извинился (sorry, miss) и спросил о том, не провожу ли я в ручной клади чего запрещенного, на чистом английском языке. На чистом же, на ломаном, я гордо ответила отрицательно. Тогда любезный полицейский попросил меня обернуться. Там, куда он показал, рядом с моей спортивной сумкой с виноватыми глазами сидел пес. Эта порода называется, кажется, бассет: прекрасные, шикарные длинные уши чуть ли не до пола и большущие добрые глаза. Они дали мне понять, что обманула все-таки страну...
О, конечно! Я забыла, что в сумке сверху лежит (и, вероятно, прекрасно пахнет) огромное зеленое яблоко — последний подаренный оружейником в самолете десерт!
Оба парня (человеческий и собачий) были смущены не меньше меня... Видя мои пылающие от стыда щеки, полицейский попросил расстегнуть сумку, где оно, замечательное, и лежало прямо перед нашими глазами!
Яблоко осталось на стойке в багажном отделении, а оба симпатичных служащих (человек и пес) улыбнулись и пожелали мне удачи: «Гуд лак!» — так это звучит в транскрипции. Один помахал приветливо рукой, другой — хвостом. Что же, такая работа.
2. Жизнь
Доверчивость в нашей жизни — это умение не озлобляться. Хотя поводов для этого у всех хватает — и у людей, и у животных. Речь пойдет о доверчивости и верности.
У нас в семье во времена моего детства был пес — немецкая овчарка, как тогда говорили. Мы родились с ним в один год и в один день. И в один день попали домой — я из роддома с матерью, его же забрали к нам — от матери. С тех пор он стал Дозором. Темно-серый, среднего роста, с коричневыми глазами. Сознательные воспоминания отношу ко времени «после войны». Дозор был друг, не злой, но справедливый. Он был участником всех наших с младшей сестрой шалостей и игр. С радостным визгом носился зимой, запряженный в наши санки, с Галиным плюшевым голубым капором на голове, или гнался за зеленым помидором, проткнутым куриным пером и подброшенным вверх, или, счастливо повизгивая, бежал встречать идущих с работы родителей...
Я часто засыпала у его теплого живота на полу у русской печки в ожидании родителей с работы. Они работали, казалось, день и ночь. Иногда сквозь сон, «угретая» Дозоровым теплом, ощущала себя на папиных руках — меня, одетую, он нес на кровать... Родители рассказывали, как Дозор порой охранял меня, не умеющую еще ходить, когда «добиралась» до его миски с едой (если проглядят, конечно).
Дозор спас нашу семью дважды. Весной 1946 года мы в теплушке со всем имуществом медленно передвигались из Новосибирской (тогда) области на восток, в Читинскую. И в ожидании, когда наш вагон «прицепят» в конец состава, идущего в нужном направлении, подолгу стояли на железнодорожных тупиках. Однажды ночью на наш вагон в тупике напали бандиты (цель была известна — убийство, ограбление). И только громкий тревожный лай Дозора, привлекший охрану станции, как потом сказали отцу, спас нам жизни.
В другой раз, это было в начале 1947 года, когда родители работали на руднике недалеко от станции Шилка в Читинской области, мы — мать и две девочки — чуть не погибли от угарного газа. Зимой, натопив печку, мать рано, как тогда говорили, закрыла вьюшку. Отец был в командировке. Мы уже очень крепко уснули, надышавшись угара. Дозор запрыгивал к матери на кровать, царапал ее когтями, чтобы разбудить. Затем стащил с кровати и буквально приволок к двери. Дверь была закрыта изнутри на крюк. С лаем и криком он пытался вынуть крюк из петли. Чудом проснулась мать (от холода на полу, как она сказала), выползла на заснеженное крыльцо, позвала на помощь...
Дозор погиб от рук злых людей, когда нам с ним было по 9 лет.
Он был предан нашей семье и нежно любим, гибель его мы все очень тяжело переживали. Я помню до сих пор его коричневые глаза и «брови домиком», когда он, положив голову на передние лапы, лежал, заботливо наблюдая за нами, еще «мелкими», охраняя...
Такая вот жизнь.
3. Обида
Счастье, равно как и несчастье, приходит неожиданно. Наверное, он прежде был счастлив, этот большой черный пес-дворняга (судя по всему обличью), красивый, со «следами породистой наследственности». Одно ухо стояло, хвост — не короткий и не длинный, но не бубликом. Я встретила его на тропинке через большую лужайку между церковью (что напротив автовокзала), жилыми домами и школой №9 — у нас, в Асбесте, примерно месяц назад.
Проходя мимо одного из домов, краем уха услышала, как бабульки на лавочке говорят о ком-то: «Дак он уж так три дня... сперва-то дед помер, а теперь вот через год — его супруга», — сказала одна. «Он и убивается, — сказала другая, — сначала все в подъезде горевал, теперь вот прогнали, он — на улице».
Мы встретились на тропинке. Поначалу не связала услышанные разговоры с их героем. Он стоял ко мне спиной, запрокидывал голову и издавал лай-стон! С короткими интервалами. Решив, что пес голодный, положила перед ним что было — кусок батона. Понюхал сперва этот кусок, затем, не поднимая головы, мою обувь, потом так же, чуть подняв нос, понюхал подол длинной юбки и отвернулся... С тем же стоном. Даже с более жутким, что говорило мне: «Не ты, не ты!» Пыталась погладить, поговорить, позвать с собой — все напрасно! Темные с кровяными прожилками глаза смотрели куда-то мимо...
Понять и простить — говорится людьми в случае обиды. Голос собаки был полон страстной мольбы понять (как несправедливо — остаться ему одиноким!). Ну а простить — не мог, он ведь не человек, он не понял, что это все-таки не измена, не предательство ушедших из его жизни людей. Это потеря.
В тот же день пес куда-то ушел, а у меня осталось чувство вины перед ним.
Такая обида. Такая собачья жизнь.