НА БОЛЬШОМ ПЕРЕГОНЕ

А поезд все мчится, погромыхивая на стыках. На все биографии «бархатных» рельсов не напасешься...
15 января нашей землячке, тюменке Валентине Павловне Уткиной исполнилось 80 лет. Громких оваций в свой адрес она не услышала, да, в принципе, и не ждала. Главное, дети поздравили очень сердечно. Ну, ветеран труда, малолеткой работала в тылу. Так что же особенного? Как все...
Впрочем, не совсем. Особенный факт в биографии подвижной, худенькой женщины — ее причастность к роду политических репрессированных. В 1937-м истребили главу семьи — крестьянина Павла Тихоновича Уткина. Сочтя абсолютно неграмотного кормильца (вместо подписи он просто ставил крестик!) не то чтобы неблагонадежным, но все-таки враждебным элементом.
Уткина, жителя деревни Караульный Яр в Ярковском районе, первый раз сгребли в 1932-м. Как оказалось позднее, по ошибке. Перепутали, видимо, со сродным братом, жившим гораздо крепче и державшим наемного работника.
— Отца отпустили тогда назад. В сельмаге он выкупил собственные брюки. Возвратили единственную корову. И красивую шаль с кистями, подаренную пятилетней Валюшке ее тетушкой, производившие раскулачивание люди тоже не отобрали. Набросили разревевшейся девчонке на голову: «Носи!» Узлом не стянули, предоставив сделать это Судьбе...
Судьба, судьбинушка... «Опять кого-то обобрали», — подумал в тот день Уткин, возвращавшийся из лесу. Навстречу ему тянулась подвода, груженная показавшимся таким знакомым скарбом. В доме, как оказалось, не осталось ни чашки, ни ложки. Ни стола, ни единого стула с гнутыми ножками. Любимую отцовскую гармошку тоже «увели». А жена в его отсутствие родила в избе дитя. Завернутый в пеленку младенец попискивал на голой кровати...
Говорят, что каждый человек способен написать книгу о собственной жизни. Валентина Павловна Уткина такую затею оставила, исписав семь страничек толстенной амбарной книги, покуда готовилась к интервью с корреспондентом. Сил и времени на писанину, похоже, не хватит...
Но сейчас я вас все-таки удивлю! В свои 80 лет эта старушка еще работает: чистит-блистит по совместительству за 960 рублей в месяц пять подъездов. В доме, в котором сама же и живет. 30 лет наводя марафет на лестничных маршах, загаженных незваными гостями. Подрабатывала с «лентяйкой» и ведром еще будучи сестрой-воспитателем в тюменских яслях №10. Санаторные ясли, круглосуточное бдение — они не изгладятся из памяти. Ребятишки называли ее мамой...
«Наш отец был очень скромным человеком. Еще тогда, когда у нас была однорядка, он отказывался подыгрывать женщинам, когда они затягивали не те частушки...» (из воспоминаний в амбарной книге).
Спустя много лет подтвердилось, что отец был расстрелян по указке сверху. В 1937-м крестьян косили как траву. Жали как пшеницу. «Мы думаем, — говорит, сокрушаясь, Валентина Павловна, — что он сложил головушку в Тобольске. Там, где стоит у тюремной стены плита с надписью...»
(фото3)Когда в Караульном Яру образовывался первый колхоз, единоличник Уткин, вступая в новую жизнь, отдал свою единственную лошадку в общее пользование. С отличной выездной сбруей, с колокольцами под дугой. Обобществленный табун из-за отсутствия специального помещения согласился держать у себя на подворье. Так он сделался конюхом. Правда, ненадолго: ретивая советская власть укатала-таки Сивку на крутых горках...
...В 37-м пришли опять. Уже в 12 ночи, когда ребятишки, раскидавшись по полу, спали на кошме. Во дворе залаяла собака и начался такой стук в дверь, что в окнах дребезжали стекла.
«Открыли дверь. Заходит милиционер и говорит отцу: «Хозяин, собирайся». Мы соскочили, заплакали, не даем отцу собираться. Когда он ушел вместе с милиционером, сели к окну и снова заплакали. Сидели, пока не рассвело. Раным-рано мама отправила меня с булкой хлеба, передать отцу. Я пришла в сельсовет, но меня не пропустили. Милиционер, раскинув руки, стоял в воротах. Я вправо — он идет, влево пытаюсь пройти — он туда бежит. Я стою и плачу. Потом мужиков стали сажать на грузовую машину. Наш колхоз назывался «Красный Север», из нашей деревни забрали девять человек. Одному было 70 или 80, он на машину залезть не может, его так и забросили. Повезли в сторону Тобольска...»
Кто-то взял на мосту ту злосчастную булку и тоже забросил ее в машину. На девять арестованных, как успела сосчитать девочка, в машине сидело девять человек с винтовками. Как только машина съехала с моста, послышались выстрелы. Очевидно, стреляли для острастки. Стояло раннее сентябрьское утро: коров еще не выгнали на пастбище.
«Деревня Караульный Яр была длиною в километр. Мама, стоя на крыльце, тоже слышала выстрелы. Она очень перепугалась: думала, что стреляют в меня. Схватила меня, когда я забежала домой. Я чувствовала, что она вся дрожит.
Ой, как нам было без отца плохо! Семья была большая: мама, две бабушки, нас пятеро детей. Мне тогда было 10 лет, самому младшему братику 2 года, отца он даже не знает. Даже фотографий не осталось: не фотографировался. Зато был хорошим работником в колхозе, всегда получал премию. Дадут ему на рубашку материала, а он и расписаться затрудняется...»
В «Красном Севере» премированный пулей передовик успел поработать и кузнецом, и плотником. Сделал с напарником большую лодку — карбас, на которой сплавлялось полдеревни. Вмещала 30 человек, имела двухметровые весла. «Переправляемся дружно на покос — и поем. Голоса по всему Тоболу», — вспоминает Валентина Павловна, и ее глаза начинают набирать сырость. Как трава перед погожим деньком...
Сирота в 10-летнем возрасте вовсю начала работать. Убирали хлеб, пололи и окучивали в колхозе картошку, дергали лен. А в школе подразнивали: «Ваш отец — враг народа».
«В 38-м случился урожай. Мы получили столько пшеницы, что ели весь год пшеничный хлеб. Хлеб есть — отца нет. Потом наступил 1941 год. Стало еще хуже. За несколько дней опустел сельмаг. Кто жил получше, брали мануфактуру. А мы запасались солью, мылом, спичками и керосином. Были лампы и уже появились керогазы. В 14 лет я уже выполняла работу потрудней».
После окончания семилетки Валюшка никуда не поехала, хотя ее отправляли от колхоза учиться на тракториста, на льнотеребильщика, на пчеловода — по выбору. И даже на медсестру. Семилетку в деревне она окончила одна. Учиться на медсестру не отпустили мама и бабушка, побоялись — слишком молода. Говорили: «Убьют тебя».
Снова были разные работы, а потом ее, худую, легконогую, отправили на лесоповал. В доме зимой отапливалась только одна комната, в другую мамка позволила вселиться правлению колхоза. Техничкой сделали дочь: Валя топила печь и делала уборку, была рассыльной. Сами пилили и кололи дрова. Ей платили 30 трудодней в месяц.
В военные годы в правление, то есть к ним в избу, привозили раненых. Потом Валентина отвозила их в соседний сельсовет, за 10 километров. В те зимы волчьи стаи подтягивались к самой деревне: забирались, пугая молоденькую рассыльную, на стоявшие возле сеновала стога, наводили ужас на впряженных в розвальни лошадей...
И снова я вчитываюсь в «конспект романа» В.П.Уткиной, начатки которого содержит казенная «Накопительная ведомость» — не разграфленная, а потому удобная для письма талмудина в зеленом дерматиновом переплете:
«Ежегодно мы сдавали государству в войну по 300 литров молока, 100 штук яиц, 46 килограммов мяса и полторы овечьи шкуры (для ровного счета кооперируясь с соседкой). Когда из района приезжал уполномоченный, я шла по деревне, заходила в каждый дом: «Несите квитанции, что сдано».
Потом она опять была разнорабочей. Пилила березовую чурочку для тракторов, пять зим провела. Весной боронили на быках пашню. На лесоповале летом ждал сенокос, где копны носили вручную. И уже в 21 год получила правительственную награду — медаль «За доблестный труд в тылу».
Простейшая обувь из кожи, без каблуков, звалась чирками. За быками по полю в ней бегать было сподручно. Родители летом носили лапти. Валентина Павловна добавляет, что жили хоть и трудно, но рук не опускали. Умели веселиться, юморить. С прибаутками, с подковырками и беззлобными шутками друг над другом, народ выносил на себе бремя войны. А частушки в тылу сочиняли и пели такие:
Надоело сосны сваливать,
Метровочку пилить.
Еще пуще надоело
Глубоко в снегу бродить.
Или:
Надоели нам бараки,
Во бараках коечки.
Еще пуще надоели
лесозаготовочки.
Общим счетом в колхозе она проработала 12 лет. Потом ее направили по договору на сплавной участок, где целый год пришлось таскать тачкой опил на высокую гору, возить горбыль и грузить шпалу на баржу. Работа была тяжелая, нечего и говорить. В сентябре 1953-го, уже после смерти Сталина, приехала в Тюмень и здесь трудоустроилась. Рабочей Свердловской железной дороги, общий почтовый ящик №23. Сразу же поступила учиться на вечерние курсы Красного Креста и Красного Полумесяца, а параллельно — в восьмой класс вечерней школы. В 1964 году окончила также трехгодичные курсы медучилища, занимаясь по вечерам без отрыва от производства.
С 1958 по 1990 год работала в тех самых санаторных яслях №10. Работала с сердцем, с удовольствием, получая только поощрение за труд. Имеет значок победителя соцсоревнования и медаль «Ветеран труда». Добавьте «притертые» к общему трудовому стажу 30 лет совместительства — и получится, что работала Уткина дольше, чем жила. Каково?
Вот такая цена у ее юбилея. У дочери «врага народа», не сделавшего этому народу никакого зла. А мемуары, если Бог таланта дал, пускай пишут другие...