Чехов дает шанс любому негодяю

Умел ли Антон Чехов считать до девяноста? Так кто же купил вишневый сад? Как актрисе сыграть «бы»? Ошибка или гениальная загадка?
«За три трехлетия представлен к Владимиру четвертой степени с одобрения со стороны начальства», — говорит судья Ляпкин-Тяпкин из комедии Гоголя «Ревизор». Любой фалерист, знакомый со статутом упомянутого ордена, скажет, что такое было невозможным. На ордене даже отштамповано число «35», что обозначало выслугу лет, дающую право на награду. Ну, это так... К слову... Придирка для затравки... Николай Васильевич мог этого не знать, забыть... Да велика ль беда? Это не предмет для разговора.
Вон Антон Павлович в своем раннем рассказе для «Осколков», смешивая слово «статист» со словом «статистика», говорил, что статисты не подсчитали количество женщин, обитающих в одном городе. Вообще, в лексиконе раннего Чехова то и дело зияли прорехи: «красивейшая женщина, полная красоты», «Кузьма Егоров подходит к Стукотею, нагинает его», «она скучает за мной», «злодеями обуял панический страх», «квадратный сажень», «соединить воедино», «одел фрачную пару», «займите мне сто рублей»... Этот искаженный язык Чехов впитал в себя с самого раннего детства. Он слышал этот язык и в семье, и на улице. Другого языка он не знал.
Кто бы мог ожидать, что пройдет всего несколько лет — и этот словесный неряха достигнет такого совершенства в обладании русской речью, что станет одним из величайших стилистов, чья проза к концу восьмидесятых годов по лаконичности языка, по изобретательной силе и, главное, по благородному изяществу стиля может быть приравнена к пушкинской!
«Я презираю лень, как презираю слабость и вялость душевных движений», — сказал он сам себе.
...И с сугубым усердием коллекционировал потрясающие образцы человеческой глупости. Кто-то у него, неизвестно зачем, учит свою дочь фортификации. Другой — хозяин гостиницы — подает постояльцу счет: клопы — 15 коп. Третий, чтобы починить свои плохие часы, окунает их в воду, освященную в церкви.
Чеховым часто представляются не люди, но вещи, в которых воплотилась бессмысленная жизнь людей. Таков телефон в конторе волостного правления, вскоре пришедший в негодность, так как в нем завелись прусаки. Такова демонстративно никчемная в русской тогдашней деревне карта Африки, висящая в комнате Ивана Войницкого («Дядя Ваня»). Таковы часы (в «Мужиках»): сначала они пробили пять, потом три. Таков железнодорожный вокзал (в «Трех сестрах»): он построен в двадцати верстах от города, и никто не знает, почему это так.
...И страшное засилье бездарных людей, торжествующих свою злую победу во всех областях человеческой жизни. Бездарность в глазах Чехова была тяжелым пороком, и в своих записях он часто проклинает ее. Ругательством звучат здесь слова: «бездарный ученый», «бездарный писатель». Всякое общение с бездарными — для него невыносимая мука. Как язвительно клеймит он ее в энергичных строках: «40-летняя бездарная актриса, некрасивая, ела за обедом куропатку, и мне было жаль куропатки и вспоминалось, что в жизни своей эта куропатка талантливее и умнее этой актрисы».
Бездарные люди, по убеждению Чехова, именно в силу своей бездарности эгоистичны и злы. Таков и бездарный профессор Серебряков в «Дяде Ване».
(фото3)Смысл «Дяди Вани» не в том, что ссорятся хорошие люди, а совсем в другом. Смысл в обличении «серебряковщины», в обличении профессора, оказавшегося ничтожеством, незнайкой, мнимой величиной, на которого работали другие. Тут крушение обожествленного авторитета, который считался мудрецом, знающим секреты жизни. Войницкий кидается стрелять в него, потому что паразитирующий Серебряков заел его жизнь. Предрасположенность к тому, чтобы вспыхнула ненависть к профессору, заложена в семейной ситуации. Серебряков (не ирония ли в самой фамилии — «не все то золото, что блестит»?) женат вторым браком на молодой красавице. Но могут ли без конца по-старому трудиться его родные по первому браку? Кроме того, у Серебрякова все в прошлом, он старик, он в отставке. Еще усложняется действие тем, что Серебряков объявляет о продаже имения, чтобы можно было роскошно жить с молодой женой в столице.
Скопление событий в пьесе большое. Но внутренние перемены героев сознательно заторможены. Поклонение таланту оказалось ложью, поклонение красоте — тем же самым. В Серебрякове много черт от Тартюфа: он благообразен, но пошл и себялюбив. Никогда не задумывается над бескорыстной службой Войницкого для него. Поучения его оскорбительны. Особенно при прощании: «Надо, господа, дело делать! Надо дело делать!» Ничего профессор не понял и остался самодовольным.
Но как играть этого монстра? Изображать откровенное Идолище Поганое? А как же быть с постулатом Станиславского о том, что актер одновременно и прокурор, и адвокат своего персонажа? Неужели Антон Павлович настолько был непоколебим в своих принципиальных убеждениях, что и мысли не допускал о крупицах человеческого в профессоре? А вот это уже предмет для разговора... Почва для раздумий, проб, открытий. Режиссер-постановщик тюменского «Дяди Вани» Линкас Зайкаускас как-то задумался: «Почему Серебряков просит Елену Андреевну найти томик Батюшкова?» Почему, действительно, не Тютчева, Фета, Плещеева, Майкова, Аполлона-Григорьева, Пушкина, наконец? Пришлось проштудировать все, что оказалось под рукой, о Константине Николаевиче. Не одолей его наследственный недуг — душевная болезнь, издай он чуть пораньше собрание своих произведений, кто знает, может, Батюшков, а не Пушкин считался бы первым поэтом России. Ведь это Пушкин пристально изучал «Опыты в стихах и прозе» Батюшкова и оставлял на полях книжицы интереснейшие заметки... Серебряков понимал Батюшкова, сочувствовал ему, ощущал психологический надлом по поводу некой несправедливости...
«В нем два человека», — писал Константин Батюшков о себе. Один добр, прост, весел, откровенен до излишества, трезв, мил; другой человек — мрачный, угрюмый, недовольный и прихотливый. «Этот человек, то есть черный, — прямой урод. Оба человека живут в одном теле. Как это? Не знаю, знаю только, что у нашего чудака профиль дурного человека, а посмотришь в глаза, так найдешь доброго: надобно только смотреть пристально и долго...»
Серебряков вчитывался в эти слова? А что если в «Дяде Ване» играть не личину профессора, а суть Батюшкова? Эксперимент удался. Театроведы Италии, Франции, Литвы, ведущие московские критики, видевшие тюменский спектакль, с восторгом отметили отказ от сложившегося в прочтении образа стереотипа...
Пьеса «Вишневый сад» написана Чеховым через шесть лет после «Дяди Вани». Едва только он заметил, что образ Лопахина, купца-толстосума, купившего по дешевке у разорившихся бар их любимый вишневый сад, воспринимается зрителем как привычный отрицательный образ, известный по многим страницам Некрасова и Щедрина, он уже после того, как пьеса была закончена им, ввел в характеристику Лопахина такие черты, которыми обычно одарял лишь самых светлых, поэтичных людей. Наперекор всем шаблонам тогдашних повестей и романов он заставил Петю Трофимова сказать этому «отрицательному типу»: «У тебя тонкие нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа». «Влюбил» в Лопахина Варю, серьезную и религиозную девицу, то есть так уравновесил его «минусы» «плюсами», что рутинным актерам стало трудно играть эту роль. Чехов предвидел опасность банального истолкования роли и настаивал, чтобы эту роль непременно играл самый тонкий актер — Станиславский. Человеку, совершающему в пьесе самый жестокий поступок, Чехов придает задушевную мягкость. Разрушителя поэтически прекрасного сада наделяет артистизмом и нежностью, одаряет интеллигентностью, то есть тем качеством, которое ценится им превыше всего.
Значительная мелочь у Лопахина: он «с книгой» в руке. В полудремоте читал, но все же с книгой, купец, а с книгой. Не с той ноги, чем у Островского, как-то особенно начинается чеховский купец! И дальше встречается чеховское искусство ремарок. Сквозь драматурга проявляется прозаик. «Вишневый сад» уже по мелким ремаркам в начале создает определенное «настроение». Не все ремарки можно сыграть. Словно в прозе, Чехов намекает на то, что не играется, но сразу «выносится» актером на сцену как свое прошлое. Так требовала и система Станиславского. Например, Чехов указывает в ремарке первого действия: «Комната, которая до сих пор называется детскою». Кем называется? Пьеса только началась, еще ни одного слова не произнесено. Чуть позднее, радостно, сквозь слезы назовет Раневская комнату «бывшей детской». Значит, Чехов хочет, чтобы в воздухе чувствовалось всеми, что эта комната «детская». Или: «Рассвет, скоро взойдет солнце». Какую задачку задает ремарка осветителю! Или: «Уже май... но в саду холодно...» Как зрителю увидеть «холодно»? Указывается: «подъезжают два экипажа». Это ведь прямо из прозы! Или во втором действии: далеко «обозначается большой город, который бывает (!) виден только в очень хорошую, ясную погоду». Вот, художник, и рисуй: только в очень хорошую, ясную погоду и бывает виден город. Или расставляй мебель, сложенную в один угол, «точно для продажи». В конце третьего акта: расстроенная Любовь Андреевна «упала бы, если бы не стояла возле кресла и стола», то есть указание сразу на два движения: героиня стоит, но «упала бы»; следовательно, исполнительнице Раневской так и надо играть «бы».
Лопахин отчитывается после торгов: мол, пришли, а там уже Дериганов.У Леонида Андреевича было только пятнадцать тысяч, а Дериганов надавал тридцать... «Вижу такое дело, надавал сорок. Он сорок пять, я пятьдесят пять. Он по пяти набавляет, я по десяти». Дернуло на одной из репетиций посчитать, подогнать итог под указанную в пьесе сумму. Получается, что девяносто тысяч Лопахин заплатить не мог. При таком аукционном шаге эту сумму на торгах заплатил бы только купец Дериганов. А Лопахин либо восемьдесят пять, либо сто тысяч... Что это? Ошибка или главная загадка «Вишневого сада»?
Ясно, что Лопахин не злодей, хотя и делец, и мещанская, буржуазная проза жизни и хищничество идут у него рука об руку. Лопахин сочувствует слезам Раневской и горюет по поводу неустроенности современного мира, где один человек должен пожирать другого. Молва закрепляет положение Лопахина в пьесе как самой весомой фигуры, ставит всех остающихся в усадьбе в отношении к нему как к новому хозяину... Но Лопахин себя сдерживает. Какая-то неуверенность в своем положении делает и его лицом преходящим.
Чехов однажды посоветовал одной молодой беллетристке: «Любите своих героев, но никогда не говорите об этом вслух». Слова его вполне могут служить указанием и для господ актеров.