Где эта улица, где этот дом?

Иногда меня спрашивают: «Как можно любить улицу?» Оказывается, можно. Чтобы понять это, надо вместе с моей памятью совершить прогулку по улице Хохрякова (отрезок Профсоюзная — Немцова), где росли мои подружки, где старели родственники и уважаемые соседи, где прошло мое детство, моя юность.
Удивительно устроена человеческая память: она, как фотопленка, хранит все. Старенький дом в три окошка под №89 я часто вижу. Закрою глаза — и вот он, наяву. Старые заборы... Откинешь пару досок — и окажешься во дворе любого дома. Огороды, огороды — спасители и кормильцы русского человека во все времена.
Сейчас уже давно нет тех домов (а их когда-то было 18) — все снесено. Все они были построены в нашем «околодке» задолго до революции. Когда мы родились, все они были уже старыми, с покосившимися воротами и деревянными заборами. Многие соседи приехали сюда из деревни.
Перед каждым строением на скамеечках сидели старушки — наши бабки — и зорко наблюдали за игрой детей. Бабушки носили длинные юбки, поверх юбок — фартук, на голове платок. По улице ходили козы, коровы, иногда проезжали лошади с телегами. Ну чем не деревня?
Во время Великой Отечественной войны трактора на огромных деревянных санях везли оборудование для завода «Механик». По заводскому гудку шли и шли на завод люди, в основном женщины и подростки. Улица в то время была грязной. Тротуары, по которым должны ходить, давно сожжены для обогрева. Голод, холод и грязь...
Были на нашей улице и двухэтажные дома. Вот, например, угловой. Задолго до революции на его воротах висел красный фонарь. Было это публичное заведение. Во время войны дом оборудовали под общежитие для работниц завода «Механик». Здесь какое-то время проживала Марите Мельникайте. Мы эту девушку, конечно, не знали. Услышали о ее подвиге значительно позже. Вот вам и первая достопримечательность моей улицы.
(фото2)Напротив общежития также стоял угловой дом. Проживали в нем многочисленные родственники семейства Гришко. Дом старый, вросший в землю. Он отличался от всех наших. Предки этого семейства были выходцами с Украины. С наружной стороны он был обмазан глиной и всегда белился известью. Во дворе находилась голубятня со множеством голубей. Хоть и голодное было время, а зернышки птицы получали. Задрав головы, мы наблюдали за полетом птиц. А как искусно могли свистеть мальчишки, провожая голубей в полет!
Самый старый житель этого дома — дед Арсений Гришко. Более 50 лет проработал Арсений Афанасьевич на заводе «Механик» в литейном цехе. Начал он свой трудовой путь еще при хозяине Машарове. Его уважали за трудолюбие и ценили на заводе.
(фото3)Дом Созоновых стоял напротив нашего. Бывший хозяин его — Павел Климентьевич — работал когда-то приказчиком на кирпичном заводе. Павел Климентьевич, по словам родственников, погиб в Первую мировую войну. Дом Созоновых был крепкий, наполовину кирпичный. После войны второй этаж арендовало спортивное общество «Урожай». Сильные загорелые парни и девушки собирались здесь шумной стайкой и бежали на соревнования в Загородный сад или сад Шверника.
Недалеко, также в двухэтажном доме, находился леспромхоз. Мы, ребятишки, могли долго стоять у окон первого этажа и смотреть, чем занимаются там. Женщины все что-то писали, входили и выходили люди в длинных брезентовых плащах. Привязанные лошади, жуя сено, стояли во дворе под навесом. В телегах лежали саженцы деревьев. Несколько таких веточек мы посадили около своих домов. Они до сих пор растут там.
Рядом с леспромхозом стоял дом бабушки Скибы. Он был одноэтажный, но очень просторный. До революции семья была большой и богатой, но осталась в живых одна бабушка. В юности она закончила гимназию, умела играть на гитаре и других музыкальных инструментах. А самое интересное находилось у нее в кладовке — это книги, открытки, фантики от конфет и каталоги царских времен. Больше всего нас привлекали каталоги: картинки были яркими и красивыми; по этим каталогам когда-то выписывались из-за границы сервизы, белье, книги, шляпы, платья. Нам все это было в диковинку. Журналы и каталоги старуха раздавала нам — это был истинный клад. Самым главным подарком для нас были деньги. Да какие деньги — большущие «екатерининские» и «керенские». Хранила их бабушка Скиба в надежде, что, может, когда-нибудь пригодятся. А нам они были очень нужны — ведь мы играли в магазин. Настряпаем из глины лепешек — покупайте. Деньги делали сами: или рисовали, или выстригали из газет. А тут настоящие, да еще с портретом самой правительницы. Мы ликовали и премного были благодарны этой старушке.
Только у нее был сад, в котором росли яблони и много кустов крыжовника. Моя бабушка нанималась к ней собирать ягоды, а потом продавала их стаканчиками на базаре. И нам перепадало кое-чем полакомиться. Конечно, мы лазали воровать яблочки. Очень любили, когда они немного подмерзнут, и слаще их не было ничего на свете. Ели и зелеными кислыми, морщились, но ели.
Вспоминаю, какой отменный в Тюмени был базар. Он находился там, где сейчас стоит Дом Советов. Чего только там не продавали: коз, коров, лошадей, сено, солому, дрова, всевозможные тряпки, поношенные подшитые валенки и сапоги. Мясо, рыбу, молоко продавали в больших павильонах (во время войны в них собирали самолеты для фронта). Часам к шести вечера базар разгонялся нарядом милиции. Крики, ругань слышались повсюду.
В красной башне (где сейчас клуб «Дзержинец») была водокачка. Сбросишь в окошечко одну копейку и получишь одно ведро воды. Под краном находилась большая деревянная колода, куда стекала оставшаяся вода. Из нее пили лошади. Приведет хозяин лошадку, подведет к колоде — и на тебе, пей, родимая. Никто не возмущался, все наблюдали, как, фыркая, трудяга пьет воду. Коров к колоде не подпускали.
Днем здесь было тихо. Женщины на коромыслах в корзинах несли полоскать белье на Туру, а ребята бежали купаться туда же. Вечером улица оживала. После войны в Загородном саду играл духовой оркестр. Молодежь шла на танцы, а мы играли в лапту или другие игры.
Ну как же было не любить старую Тюмень — столицу деревень? Город, где было много зелени, где можно было кувыркаться в канавах на мягкой траве, где вступили мы во взрослую жизнь. Снесены старые дома, иструхли и убраны тротуары, а воспоминание о старом, милом провинциальном городе осталось. Меняет облик Тюмень — становится красивой, европейской, но мне милее то прошлое, которое не вернется никогда. Где эти улочки со старыми домами, с резными наличниками и дымниками на печных трубах, где эти маленькие палисадники перед домами...