Человек, с которым как за каменной стеной

ДОСЬЕ “ТИ”: НЕЧАЕВ Геннадий Александрович. Историк по образованию. Педагог с более чем 30-летним стажем. Создатель оригинальной методики “Система инструкторского роста”, автор 22 публикаций по реабилитации подростков группы риска. Специалист по социальной работе. Обучался в Институте экономики сервиса Московского государственного университета сервиса. Стажировался в Международной академии лидерства.
Отмечен грамотами, дипломами ЦК КПСС, Совета Министров СССР, ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ, ЦК ДОСААФ, Спорткомитета СССР. Награжден грамотой Государственного комитета РФ по делам молодежи “За плодотворный труд по реализации государственной молодежной политики и личный вклад в воспитание молодого поколения”.
Внесен в энциклопедию “Лучшие люди России”.
Бессменный руководитель военно-патриотического клуба “Дзержинец” Геннадий Александрович Нечаев в детстве был трудным подростком. Жил в Ялуторовске. Однажды сбежал из дома и поездом добрался до Тюмени. В Тюмени будущего лауреата Макаренковских чтений и основателя Академии детского лидерства поймали и на целый месяц водворили в спецприемник — деревянное, обнесенное колючей проволокой двухэтажное здание, в то время расположенное на пересечении улиц Ленина и Орджоникидзе.
Из окна спецприемника маленький Нечаев не отрываясь смотрел на водонапорную башню красного кирпича. Она казалась ему то буденновкой на голове огромного красноармейца-великана, то неприступной сказочной крепостью. Отсюда, из-за колючки, башня вызывала в нем бурю неясных чувств и неосознанное, но сильное желание подняться наверх... Как ему хотелось попасть в эту Башню!
Много лет спустя Ген Саныч — так сегодня зовет его не только четвертое поколение мальчишек и девчонок, воспитанников “Дзержинца”, но и вся Тюмень — выводил из подвалов таких же, как он когда-то, потерянных ребят и помогал им подняться наверх, в ту самую Башню.
Судьба? Судьба...
Вот только не та судьба, что мостит перед тобой дорожку, ведет за руку, следит, чтоб не споткнулся. Совсем наоборот. Нечаевская судьба, видно, рассудила по-своему: чем больше препятствий на пути, тем прочнее закалка. Чем больше несправедливости увидишь, тем сильнее захочешь ее сокрушить. Чем больше чужой беды примешь в сердце, тем меньше этой беды будет вокруг...
Путь Нечаева от майора милиции до уникального социального педагога, чей опыт известен уже не только у нас в стране, но и за рубежом, измеряется не годами. Не многочисленными званиями и наградами, среди которых последняя — орден святого Благоверного царевича Димитрия, Московского и Угличского чудотворца, пожалованный Ген Санычу Патриархом Московским и всея Руси Алексием II “за особые заслуги в попечении о детях нуждающихся, сирых и больных”. И даже не тремя рубцами на сердце от инфарктов, которые шарахнули его один за другим — три тяжелых отметины, заработанные в многолетней битве с чиновниками.
Почему-то Башня всегда мешала чиновникам. Как-то, видимо, подозрительно казалось: столько лет возится мужик с подростками, тянет их — из подворотни, из грязи, из дурной компании, тянет наверх, обучает неблагонадежную шпану самбо и карате, увозит на лето в лагерь, учит работать, учит подчиняться, учит защищать собственное достоинство. Сам при этом ничего, что называется, не имеет. И если есть для него в жизни ценная недвижимость, то это — Башня. Башня в центре города, которую у него и у ребят так много раз хотели отнять. Башня, которую расторопные чиновники уже пытались как-то выставлять на торги, назначив ей цену — 600 тысяч долларов.
Башня, подлинную цену которой знают лишь те, кто знал в жизни одиночество, беспризорность, предательство, те, кто, придя в Башню, обрел друзей и встал на ноги.
С пограничным приветом
Может быть, нечаевский путь, как вешками, измеряется теми сотнями писем, что писали ему потом из армии трудные пацаны, бывшая шпана, неожиданно для всех (не для Нечаева!) ставшая “отличниками боевой и политической подготовки”. Сотни армейских конвертов, украшенных треугольным штампиком — “Письмо военнослужащего”...
“Пограничный привет с Приморья! Я бы тут помер без вас и без ребят с тоски, только в армии скучать не приходится...”
“Здравствуйте, Генсаныч! С солдатским дзержинским приветом к вам Сергей... По строевой подготовке у меня отлично. Клуб воспитал из меня неплохого строевика...”
“Жизнь пока терпима, хоть все ноги смозолил, портянки эти, как ни наматывай, все равно сползают. Генсаныч, я здесь по-настоящему понял, что такое дом и свобода. Очень хочется домой, к вам, к ребятам. Но это надо стране, и я вытерплю...”
“Привет, дзержинцы! Поздравляю вас всех с 9 Мая и принятием присяги клуба! Пусть она навсегда останется в вашей памяти как мерило совести. Помните ее всегда, не предавайте ее... И добавьте к ней слова: ”Клянусь всегда бороться с эгоистами, карьеристами и подлецами!" Не тешьте себя надеждами на легкую жизнь и доброго дядю. Жизнь прекрасна только тогда, когда завоюешь ее сам! Рядовой ПВ А.Шахин..."
“Скоро наши парни в Афганистан уедут, а меня не взяли — мать одна. Остаюсь в Союзе. Постараюсь все, чему вы учили, не забывать...”
“Генсаныч! Я решил вступить в партию. Вы сможете поручиться за меня, дать рекомендацию?”
“Генсаныч! Уже два месяца прошло, как я в армии, почему вы мне не пишете?!”
Он писал. Отвечал как мог оперативнее. Потому что знал: там, в армии, мальчишкам очень важно знать, что их ждут. Что их понимают.
Ему и самому всю жизнь было очень важно — чтобы понимали.
Может быть, это и подтолкнуло школьного учителя истории сменить штатскую форму на погоны сотрудника отдела политико-воспитательной работы УВД.
Может быть, это и подсказало ему: “выявить” одного “отпетого” и поставить на учет в ИДН — не дело. Дело — это работа со всеми ребятами микрорайона. Карательными мерами с “трудными” не справиться. Они сами пойдут навстречу, если увидят, что кому-то нужны. По-настоящему нужны и интересны. Вот, собственно, и вся его, Нечаева, “новаторская методика” в профилактике правонарушений: любить, жалеть, вовремя протягивать руку помощи.
Чернильница-проливашка
— Мама моя была простой крестьянкой из деревни Памятное. Корову пасла, меня растила... Помню, она всегда болела. И когда мне исполнилось 12 лет, она умерла. Примерно в том же году погиб мой старший брат, попал в шторм на Обской губе. Жил он на острове Шуга. Так я ни разу там и не был...
— С кем же вы остались?
— С отцом. Он вернулся с войны в 1943-м, по ранению, и потом работал пожарным. В пожарной охране Ялуторовского лесозавода. Какое-то время жили с ним вдвоем, а потом он нашел себе женщину... Вскоре я начал бегать из дому.
— Лупили?
— Было.
— Мачеха?
— Да. Может, и любя, конечно, но, бывало, как врежет, мало не покажется.
— Ну и как, далеко бегали?
— Сначала недалеко, тут же, в Ялуторовске, к друзьям, в сараи...
— А как же школа?
— Из дому бегал, но на занятия ходил. Вообще до четвертого класса на одни пятерки учился. И только в шестом классе, когда меня стали в школе отлавливать, чтобы домой увести, пришлось бросить и школу...
— Что-нибудь хорошее из детства вспоминается?
— Дед. Он был кубанский казак, спецпереселенец. А в свое время “двадцатипятитысячник” и даже директор колхозного хозяйства. Был наказан за то, что не собрал “запланированного” урожая. Почти врагом стал!.. Помню, мы ездили к нему в деревню, пять километров шли по реке, отец говорил: “Попроси у деда рыбы”. И вот — землянка на берегу Тобола и поленница, сложенная из рыбы! Дед, вручая мне несколько “поленьев”, щука была главным образом, ворчал на отца: “Не тебе даю, внуку”...
— А за что вас выгнали из шестого класса?
— За то, что выстрелил из самодельного пистолета в учительницу Матильду Филипповну.
— ...Вот это да. Что же она преподавала?
— Русский язык и литературу. Она очень больно била линейкой. А меня еще и дома отец лупил — так что я очень обостренно реагировал на насилие над личностью.
— А потом?
— Я сидел на выпускном экзамене, тогда в каждом классе устраивали такие, она подошла и сказала: “Я все равно оставлю тебя на второй год!” И тогда я кинул в нее чернильницей-непроливашкой. И все, меня исключили. Хотя официальный повод был другой. У меня был приятель в школе — Эдик Эртнер. Вот... Как-то раз прихожу в класс, смотрю: его на парту завалили, чем-то привязали и бьют. Он плачет, а они ржут — фашист, мол.. Я полез в драку и с ходу дал в глаз одному. Сыну завуча школы. Ну и все...
О пользе горячей крови
— Понятно. А дальше?
— Ну, что... Я в принципе-то был хорошим парнем. Спортсмен. Не крал — не воровал. Просто я тогда уже был уличным... И когда мой отец нашел мне вторую мачеху, я уже был по характеру таким... диковатым. Она, в принципе, была неплохая женщина. Но однажды я ее чуть не зарезал.
— ?!
— Я пришел домой, она мыла пол. И ни слова не говоря врезала мне грязной тряпкой по морде.
— За что?
— За то, что прихожу когда хочу. Хотя, может, у нее в тот момент были какие-то свои неприятности... Я побежал на кухню, схватил нож... Она захлопнула передо мной дверь, и я просто всадил нож в дверь. И ушел из дома навсегда. Мне повезло: тогда с шестого класса брали в училище механизации. Кроме того, можно было учиться в вечерней школе. Учились, жили дружно, в бараке. Иногда сходились — бараковские против молочно-консервного комбината... Как мне тогда понравилось учиться! И на вечернем, и на заочном. Так вот до сих пор и не могу остановиться — учусь...
— Что кроме учебы привлекало?
— О-о! Мне всего хотелось, сразу! Играл в духовом оркестре на басах, правда, меня из-за инструмента не очень видно. Играл на танцах, танцевал в ансамбле. И все это мне очень сильно нравилось. Участвовал во всех конкурсах: там попляшу, там сыграю... Потом не на шутку увлекся футболом. Как-то играли с совхозом “Коммунар”. Я забил им гол — с пенальти, и мы выиграли! Меня заметили, пригласили в училище, где трактористов готовили. Ну-у! Там и форма была, и общежитие, и кормежка... Я там получил первый разряд по футболу. Ну, и работал в полную силу. В 14 лет я уже работал в совхозе “Беркут”. Потом на кирпичном заводе. Потом шпалы укладывал.
— Одним словом, рабочий человек. Которому вряд ли кто-то рискнет грязной тряпкой по физиономии...
— Да. С тех пор я понял, что могу прожить сам, своим трудом. И что вообще многое могу. Это ощущение появилось, когда я работал на Ялуторовском мясокомбинате. Забойщики там работали старые, опытные. И они мне сделали посвящение: забили корову и заставили меня выпить стакан горячей еще крови. Я выпил — и опьянел. И с тех пор почему-то никого и ничего не боялся — ни ножа, ничего. Когда меня поймала компания с молочно-консервного, избили до полусмерти, я потом в течение месяца вылавливал их по очереди — каждого — и воспитывал. А когда где-то вспыхивала драка, всегда бежали за мной... Не сразу, но все же научился контролировать эмоции. Сегодня мне, аттестованному тренеру по карате, обучающему ребят приемам карате, эмоции приходится контролировать вдвойне...
— Что, иногда они все же просят выхода?
— Бывает. Когда идет по четыре суда в день, и ты видишь, как подлыми, нечестными способами у пацанов хотят отнять пристрой, который они возводили своими руками, зная, что здесь будет приют для тех, кто по какой-то причине не живет, не может жить дома... Как-то одна известная тюменская целительница, когда я сидел в зале суда и уже просто не мог больше терпеть происходящего — лжи, клеветы, подлога, — сказала моему знакомому: “Чувствую, что он затеял что-то нехорошее... Предупредите его, чтобы держал себя в руках”. А я тогда думал: либо сверну кому-нибудь шею, либо прыгну с башни... Потом это прошло. Вернее, я учился в этой школе ярости, учился не переходить границы, владеть собой. Я много раз произносил вслух и про себя: “Это наша жизнь, которую мы сами должны наполнять радостью и любовью”. Должны наполнять! Хоть это и трудно. Но я ведь не один — нас много! Бог нам помогает.
Когда я учился в академии, с нами проводили тренинги. Нам говорили: попробуй взглянуть на своего врага, как на неразумного ребенка. Я попробовал — в чем-то помогло. Тем более что мы ведь у себя основали детскую академию. А после, когда я учился в тюменском нефтегазе на компьютерных курсах — так, чтобы не быть профаном в компьютерных делах, — меня окружали пожилые люди, были даже очень пожилые. У них я тоже многому научился. С тех пор я очень люблю детей и стариков!
Самбист с танцевальным уклоном
— Вы основали первую и пока единственную в области академию детского лидерства. А сами где и когда приобретали лидерские качества?
— Всегда и везде, где мог. В армии... Меня приняли в железнодорожные войска, и я служил так, что потом мне предложили остаться учиться в школе командиров. Из армии я ушел старшиной. Там, в армии, я трижды становился чемпионом Уральского военного округа по самбо. Продолжал играть в футбол, хоккей, плясать в армейской самодеятельности. И все это доставляло мне очень много радости... Вообще армия меня спасла. Там мне дали возможность закончить седьмой класс. Там я поступил в Свердловский физкультурный техникум. И хотя мне предлагали остаться служить в армии, в спортроте, я знал, что спорт — это еще не все, что это лишь прекрасная наука по достижению цели. Мне очень нравилось быть первым. Когда пошел работать на станкостроительный завод слесарем, снова играл в футбол, и мы выиграли первенство области.
— Господи, как у вас на все энергии хватало?
— Я был просто счастлив, что в жизни есть столько всего прекрасного и везде можно себя попробовать! В ансамбле “Ровесник” я плясал десять лет. Пришел туда “пробоваться”, меня посмотрели, и хоть ростиком я был небольшой — взяли. Вероятно, из-за азарта, который тогда просто пер из меня. Плясал я от души. А попутно еще ходил в “Динамо” на самбо. Пришел к тренеру по самбо, Гиви Циклаурия, он спрашивает: “Тебе сколько лет?” Двадцать пять, говорю. О, ты старый уже. А вообще занимался самбо? Да, говорю, чемпион Уральского военного округа. А был такой Витя Чукреев, тоже в Тюмени живет, он был чемпионом группы советских войск в Германии. Вот мы сцепились, два чемпиона... Гиви смотрел, смотрел, и говорит мне: “Завтра выступаешь на первенстве области!” Естественно, я тут же стал чемпионом области.
— Естественно...
— И до 1974 года я был бессменным чемпионом области по самбо. А все потому, что в свое время противники были достойные: школа Уральского военного округа, где я тренировался, там было семь чемпионов СССР по самбо! При этом, уже став чемпионом, я никогда не отказывался, когда меня просили: давай, мы на тебе поотрабатываем технику приемов? Давай. Меня кидали, бросали...
— Хорошая школа. Учитывая бои за башню, которые длятся десятилетие...
— Хорошая. Я еще штангой занимался. И боксом. Я потом радовался, что меня из школы вытурили своевременно и что мне там не успели мозги запудрить.
— Что вы ощутили, став сильным?
— Ушла агрессия. Ушли прошлые обиды. Появилось желание защищать других. Помогать.
— А когда ваша ребятня занимается, возится на ковре, борется, что вы чувствуете, как вы к ним обращаетесь?..
— Как к большим, взрослым. Прямым, четким языком. Ни в коем случае нельзя сюсюкать. Можно только любить. И когда они борются на ковре, кричат, делают то, что я говорю... а я рядом ползаю с видеокамерой, снимаю... это здорово. Воспитать можно только любовью. Научить можно только любовью. Один раз прямо на ковре меня прихватило, сердце, родители заметили, забегали... Я говорю: спокойно, спокойно, дайте я просто посижу, продолжайте тренировку. Дети ничего не должны были заметить. Потом все ушли, я еще часа полтора полежал в спортзале — и все нормально...
— А родителям можно вмешиваться в процесс тренировки?
— Нет. Иногда кто-то из родителей возмущается: когда же начнется тренировка? Чего это дети просто бегают? Я на это говорю: а вы посмотрите, как они бегают! Какие у них глаза при этом! Дети — это самоорганизующаяся система, им нужна свобода... Я только слежу за их безопасностью. Но если я крикнул им по-японски — замри, конец схватки! — они должны подчиниться. В этом — сплаве свободы и дисциплины — суть.
Так просто быть лидером
— Как среди этой “самоорганизующейся системы” появляются лидеры?
— Очень просто. Моя задача — показать, что все они лидеры.
— Так не бывает.
— К этому надо стремиться. Один лучше отжимается, я говорю всем: отжимаемся, как Костя! Другой “каракатицу” лучше делает. Третий еще что-то. Нет тренировки, когда я не подошел бы к каждому и не шепнул на ухо что-то. К нему тогда сразу: а что тебе сказал Ген Саныч? А я могу просто сказать: ты здорово это делаешь, я тебя люблю.
Вообще жаль, что все эти судебные тяжбы столько времени отнимают. Столько планов разных! Мы столько им можем дать! Недавно пригласили специалиста — создать детскую театральную студию. Видеостудия есть. Будет кружок, где ребята смогут заниматься экстремальными видами спорта, например, горным велосипедом. Все это будет бесплатно, но нам-то придется искать для этого копеечку! В этом плане очень надеюсь на новый состав городской Думы. Это ведь очень важно понять: сколько бы мы ни говорили о беспризорщине, сколько бы ни пугали друг друга статистикой о растущей подростковой преступности, ничего не изменится. До тех пор, пока мы не сможем им дать возможность заняться делом, реализовать себя, найти себя! А дети — очень благодарный народ. Они мгновенно откликаются на хорошее, они с радостью забывают плохое. Они хотят меняться! Только вот что мы им для этого даем?! Пиво дешевое? Игровые автоматы?
— Ген Саныч, а вы своих первых трудных помните?
— Да. Один из них был — Сергей Тарасов. Я его в лагере однажды чуть не убил. Я ему даже сказал: “Я тебя убью!” Серега Тарасов... Это был первый лагерь для трудных, Ембаево, 1977 год. Тарасов мне напакостил как-то (саму пакость я уже не помню) и сбежал из лагеря. Где Тарасов? Все молчат. И я вспомнил Макаренко, который говорил — назови этого говнюка (Макаренко цитируется не точно. — В.Н.) своим лучшим другом!.. Выхожу, все на меня молча смотрят, я им: “Где мой лучший друг Серега Тарасов?”... Не все, конечно, случилось так быстро. Но Тарасов вернулся в лагерь и стал моим лучшим другом. И он сходил в армию, вернулся, пошел работать в милицию, и прекрасно работал, и задержал серьезного преступника, и был награжден. А все могло быть наоборот.
— Много слышала про еще одного “короля подворотни”, ставшего вашим другом.
— Андрей Конопля! Он был не просто трудным, а, что называется, отпетым. Прошел школу “Дзержинца”, отслужил пограничником, стал бизнесменом международного уровня. И в 1991 году, когда клубу было очень трудно, здорово поддержал нас финансово... Не знаю, что было бы с ним, если бы он не попал к нам в Башню. Из прошлой его компании двое были расстреляны, остальные сидели кто сколько...
— Те, первые, лагеря часто вспоминаете?
— Если бы не они, возможно, не было бы и “Дзержинца”. Опыт был бесценный... Тогда собрали 39 человек “трудновоспитуемых”, стоящих на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Я говорил: что вы делаете? По правилам надо на одного такого трудного 10-15 нормальных подростков... Приехали. Ничего не готово. Есть нечего. Озверевшая толпа подростков — таких же, как я был тогда еще, в Ялуторовске. Зверьки! Как они по первости рвали на части буханки хлеба, которые мы привезли в лагерь!
— Ну и что же? Таких тоже можно любовью воспитывать?
— ...Я разжег огромный костер на берегу реки. Вспомнил, как в моем озверелом детстве на меня действовал огонь успокаивающе. Потом взял ящик тушенки, сгущенки, мы все это закопали в радиусе 5 километров, составили карту, дали им и сказали: ищите! Они все время хотели есть. И очень быстро все это находили, и это им ужасно нравилось. Я все время кипятил для них чай — мне нужно было, чтобы они успокоились, отъелись, стали слушать... И они стали слушать. Потом мы купались как сумасшедшие — при любой погоде. Я учил их заходить в ледяную воду — медленно... Меня так учили в свое время. Один мой учитель служил в свое время в полковой разведке, другой был вором в законе. Он учил меня играть в шахматы.
Самый главный нацпроект
— Ген Саныч, я смотрю, вы осваиваете новую профессию — архитектора? Что это за бумаги тут у вас разложены, схемы?
— Это эскизы реконструкции пристроя к Башне, в котором, мы считаем, все-таки должен разместиться социальный приют для неблагополучных ребят. Мы полностью согласны с мнением городской архитектуры, что пристрой в его нынешнем виде не отвечает современному архитектурному облику города. Это верно. Но мы убеждены также, что Башня — уже давно не просто архитектурная “деталь” городского пейзажа. Башня — это традиции. Это огромный педагогический опыт, который не должен пропасть. Это реальная возможность отбить наших ребят у тех, кому хотелось бы, чтобы они жили другой жизнью — в подвалах с наркотой. Башня — это крепость! И, может быть, самое важное — то, что сегодня в Башне плечом к плечу занимаются и “трудные”, и “домашние” ребятишки. Поверьте, это взаимополезное общение. Особенно сегодня, когда пацан, идущий служить в армию, становится почти редкостью. Прибавьте сюда еще одну беду — неполные семьи, где мальчишки не знают мужской руки. Им тоже нужна Башня.
— Каково ваше сегодняшнее отношение к власти?
— ...Скорее, выжидающее.
— Как, по-вашему, лучше, когда власть помогает или хотя бы не мешает?
— Конечно, когда помогает! Вообще самое страшное — это безразличие власти.
— Чувствуете вы сегодня поддержку со стороны власти?
— Да. К нашим проблемам стали относиться внимательнее. Нас готовы выслушать, и это уже замечательно. Надеемся, что нам помогут решить все земельные и строительные вопросы и таким образом дадут возможность заниматься главным — ребятишками.
— Если бы вам, как Президенту, пришлось определять приоритетные национальные проекты, что поставили бы на первое место?
— Ребят — на самое первое! Если не сделаем все, чтобы они выросли сильными, порядочными, творческими людьми, то кто завтра будет управлять страной?