Слезы воспоминаний

Этой деревушки вы не найдете на карте Беларуси. Хатынь была сожжена 65 лет назад. 22 марта 1943 года всех жителей, от мала до велика, фашисты согнали в колхозный сарай, облили его бензином — и подожгли. Деревянное строение вспыхнуло как спичка. Люди пытались вырваться из пламени. Но тех, кому это удавалось, расстреливали. Тогда погибло 149 человек, из них — 75 детей.
(фото2)Единственный взрослый свидетель хатынской трагедии — кузнец Иосиф Каминский. Получив сильные ожоги, он потерял сознание. Пришел в себя поздно ночью, когда от 26 деревенских домов осталось лишь пепелище. Среди обезображенных тел односельчан Иосиф Каминский нашел своего сына. Смертельно раненный мальчик умер на руках отца. Этот момент запечатлен в бронзовой скульптуре «Няскораны чалавек» («Несломленный человек»). Она возвышается в самом центре мемориального комплекса, расположенного на площади 50 га и повторяющего планировку Хатыни. На единственном в мире кладбище деревень собрана земля со 186 населенных пунктов Белоруссии, уничтоженных вместе с жителями в годы Великой Отечественной и не восстановленных после войны.
Накануне трагической даты отдел белорусской культуры ДНК «Строитель» совместно с клубом «Республика Кижеватовец» при поддержке комитета по делам национальностей, комитета по культуре Тюменской области провели День памяти, подготовили выставку. Здесь показаны фотографии мемориального комплекса «Хатынь», стенды с вырезками из газет, документами, знакомящими с событиями Великой Отечественной войны, партизанским движением.
— Такие мероприятия очень важны, чтобы заинтересовать детей историей, — уверена начальник отдела белорусской культуры ДНК «Строитель» Людмила Татаринцева. — Совсем недавно я спросила у соседки-пятиклассницы: «Знаешь, что такое Хатынь?» Она предположила: «Наверное, английский теплоход»...
На встречу в музей клуба «Республика Кижеватовец» пришли школьники, ветераны. Пока они живы, у ребят есть возможность узнать, что вынесло поколение 40-х годов, не из учебников, в которых каждый автор по-своему трактует то или иное событие, а от участников войны.
(фото3)— Я коренная белоруска, вышла замуж за сибиряка, потому и оказалась в здешних краях, — бодро отрекомендовалась Софья Григорьевна Дмитриева, но через несколько секунд она уже не могла сдержать слез, рассказывая о прошлом. — Вы извините, страшно вспоминать и думать о том, что довелось вынести много лет назад...
Когда рассказываю о войне, внутри все дрожит. До сих пор не понимаю, как тогда выжила. В 1941 году мне было шестнадцать. В первый день войны казалось, что горит все — и земля, и небо. Не знаешь, куда бежать. Километрах в пятнадцати от нашей деревни Масевичи (Брестская область) находился аэродром, там стояло несколько самолетов. В воздух поднялся только один — и тот сбили фашисты. Раненых летчиков отец увез подальше от места падения, помог скрыться. Бойцы звали отца с собой, но он боялся оставить меня, я ведь незадолго до начала войны вступила в комсомол. По деревне ползли слухи, как враги расправлялись с комсомольцами: вешали, живьем закапывали.
У мамы нас, ребятишек, было шестеро. Я самая старшая. Когда по домам ходили партийные активисты — собирали партизанские отряды, решила не отсиживаться у теплой печки. Меня приняли секретарем в подпольную комсомольскую организацию, в которой набралось семь человек.
Через три дня после начала войны фашисты орали везде, что Москву взяли. Надо было доносить до людей правду, чтобы хоть как-то поддержать. Вот подпольщики и расклеивали листовки с карикатурами на Гитлера, сведениями с фронтов. Мимо нашей деревни проходил тракт. Мы должны были следить, сколько машин с техникой, людьми отправляли в город и обратно. Я, бывало, в одну сторону пойду — камешек положу, увидев машину, то же — в другую, сама вроде как коров пасу. Буренки неподалеку сами по себе бродили. Записывать нам ничего не разрешалось: если кого поймают, не выдержит пыток. Два раза в неделю к нам партизаны наведывались, собирали сведения, приносили листовки.
Зимой коров не пасут, поэтому приходилось выкручиваться по-другому. Ходить было не в чем. На ноги наматывала какие-то тряпицы, чтобы вконец не замерзнуть. Надевала мамину юбку, заматывалась платком, сажей лицо вымазывала — на старушку походила, внимание не привлекала. Чего только не делали, лишь бы выжить!
Подпольщики рисковали каждую минуту. Не дай бог поймают — расстрел! Но, несмотря на страх, мы выполняли самые опасные задания. Что заставляло рисковать? Наверное, чувство патриотизма. Хотя в то время я и слова-то такого не знала. Сейчас так думаю. А тогда... Просто душа позвала. В Белоруссии каждый помогал партизанам чем мог.
— Как-то по осени к нам в деревню нагрянули фашисты. Младшие ребятишки караулили на улице, чтобы предупредить меня, когда можно незаметно скрыться, — вспоминает Софья Дмитриева. — Сестренка прибежала в дом, закричала: «Гитлеровцы идут!» Я и выскочила в окно. А куда спрятаться?.. Рожь кругом — километра два. Ползком по ржи, высокой, уже созревшей, добиралась. Поднять голову не могу, встать тем более боюсь. Лежу, над головой снаряды пролетают. За колхозным полем находилось кладбище. Наверное, по нему пристреливались, не жалея боеприпасов.
Разве можно передать ощущение, когда слышишь этот визжащий звук?! Казалось, в землю зарылся бы от страха... Снаряд разорвется в нескольких метрах от меня — осколки дождем сыплются. Во ржи я пролежала до вечера, пока все не стихло. Встать так и не решилась, доползла до погреба, спрятанного среди поля. Хозяева, которые тоже там скрывались, приютили меня до утра. Как я не поседела в ту ночь, не понимаю. Когда пришла в себя от страха и ужаса, думала: что же случилось с мамой, дедом, младшими ребятишками? Позже выяснилось: все живы. Фашисты сожгли девять домов, где жили активисты, остальных не тронули.
На груди Софьи Григорьевны поблескивают ордена и медали. «Это не боевые — юбилейные, — равнодушно замечает она. — Самый дорогой для меня — знак партизана. Его выдали не так давно, в 2005 году». Ценную памятную награду участница войны получила благодаря Леониду Маркову. Председатель секции военно-патриотического воспитания молодежи Тюменского клуба ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов случайно узнал, что она помогала белорусским партизанам в Великую Отечественную, и настоял, чтобы отправила письмо в архив, а Минск. Оттуда пришло подтверждение — и в консульстве Беларуси торжественно вручили заветный значок.
— Теперь вот пенсию добавили, — вздыхает собеседница. — Обидно, конечно, что раньше обо мне не вспомнили. Но ничего уже не изменишь.
...Софья Петровна Сакович свое двухлетнее пребывание в концлагере воспринимает как кошмар, который не забывается с течением времени. Во время войны фашисты согнали на болота возле местечка Азаричи (Гомельская область) десятки тысяч людей — стариков, женщин, детей. Их держали под открытым небом, заражали тифом, таким образом создавая санитарный кордон: чтобы советские войска, освобождая пленных, заболевали.
— Узников почти не кормили. Ели мы то, что удавалось найти: траву, сосновые иголки. Раз в неделю привозили хлеб, его бросали через проволоку, — вспоминает Софья Петровна. — Когда нас перегоняли с одного места на другое, какая-то женщина тайком передала мне горсточку пшена. Спать приходилось, плотно прижавшись друг другу, чтобы хоть немного согреться. Всякий раз открывала на рассвете глаза и думала: «Вижу небо, лес — значит, жива». Случалось, заснешь рядом с человеком — проснешься, он уже холодный... В лагере не было ни лопат, ни даже палок. Руками разрывали землю, чтобы похоронить умерших.
Однажды утром нас разбудила тишина: ни стрельбы, ни взрывов, ни разговоров — ничего. Выбравшись из-под снега, долго прислушивались — наконец поняли: враг отступил. У кого были силы, бросились к бункерам в надежде найти еду. Как только люди туда добрались — все взлетело на воздух. Фашисты ушли, заминировав подходы к лагерю и бункеры.
Через какое-то время по ту сторону колючей проволоки увидела двух человек, одетых в белое. Они кричали: «Не выходите, саперы разминируют тропинку и вас выведут». Я не могла встать на ноги, доползла до края забора, присела на кочку и ждала до самого вечера, пока не пришли военные. Солдат бросил меня на плечо, будто мешок с картошкой, — и понес. Не помню, как мы добрели до деревни. В одной из хат меня положили на печку, несколько дней откармливали хлебом, поили чуть сладковатым чаем.
— Спустя неделю или больше узников Азаричей, чуть набравшихся сил, поместили в санитарный поезд, — женщина замолчала, чтобы успокоиться, и поспешила продолжить свой рассказ: — Месяц мы добирались до Гомеля. Ночью ехали, днем стояли — война еще продолжалась, нередко случались бомбежки. На каждой остановке пачками выносили мертвецов. Изголодавшиеся, люди не выдерживали...
В Гомеле Софья Петровна попала в детский дом. Она знала только свою фамилию, а вот имена родителей, день и год рождения напрочь стерлись из памяти. Врачи, обследовав девочку, по медицинским показателям ориентировочно установили дату рождения — 1931-й, назначили и день — 25 июня.
— Жаль, мне так и не удастся, скорее всего, выяснить свой настоящий возраст, — с надрывом в голосе заметила Софья Сакович. — Недавно узнала, что мои родные погибли во время войны. Отец — в Минске, мама, сестры и брат были сожжены в деревне Ковчицы.
Во время Великой Отечественной войны на территории Белоруссии располагалось более 260 лагерей смерти, погибло, по официальным данным, 1 млн. 400 тыс. человек.