Знаки Чернобыля

Помпеями атомной эры назвал кто-то из современников Чернобыль. Его колокол забил в набат, подавая миру сигнал, знак беды в ночь на 26 апреля 1986 года. Именно тогда при плановом испытании на IV энергоблоке ЧАЭС произошел взрыв. Потом другой...
Ядерное топливо, выброшенное из разрушенной активной зоны реактора, имело очень большое обогащение урана-235 — до 60 процентов и выше. Первые дни горячий столб, расцвеченный красным и оранжевым оттенками, поднимался над развалом на высоту более километра, позднее — на несколько сотен метров. По смертоносной силе воздействия, утверждают специалисты, Чернобыльская авария равна 400-м, а то и 500-м Хиросимам. Не случайно она названа самой крупной техногенной катастрофой за всю историю человечества.
“Взрывом страшным выплеснуло атом. Стронций брызнул прямо в потолок. И страна доверила солдатам Грудью лечь на ядерный поток...” Это строчки из стихотворения, которые любит декламировать перед “братьями по оружию” Анна Максимова. Тогда, 22 года назад, Анна Федоровна написала заявление в Припятьский райком партии о своем добровольном желании отправиться вслед за мужем, ликвидировать последствия аварии на Чернобыльской АЭС. Ей отказали, она вновь взялась за перо... Так эта отважная женщина оказалась в “горячей точке”. И хотя супруга не нашла, осталась там и отслужила три вахты подряд, выполняя любую черновую работу в местной столовой.
Наверное, такие люди, как наша героиня, и в то время встречались нечасто. Большинство прибывало в Чернобыль не добровольно — по повестке. Их отправляли на войну, где убивают не пули — невидимая радиация. Этот коварный враг настигает не сразу — спустя годы... В нашей области за время, прошедшее после аварии, в мир иной ушли уже 210 чернобыльцев. К счастью, продолжают жить, поднимать на ноги детей, трудиться, не сдаваясь недугу, более 1300 ликвидаторов, из которых 160 человек признаны инвалидами. О некоторых из них, тюменцах, — наш рассказ.
Повесть о первой любви
Ему стукнуло тридцать ровно через десять дней после аварии. Спустя три месяца, в августе 1986-го, Александра Назарова вызвали в Ленинский райвоенкомат Тюмени. На обратном пути он успел заскочить домой, сказать жене: “Меня отправляют в Чернобыль”.
Альбина Фридриховна, не задумываясь, устремилась за мужем: “Обязательно провожу!” Что двигало ею: страх, растерянность, предчувствие беды, паника? Ведь она оставалась одна. В новой, еще не обжитой квартире. С парализованной мамой. С дочерью и сыном пяти и восьми лет на руках.
Потянулись долгие дни ожидания. Его скрашивали письма Александра. Те бесценные, уже пожелтевшие от времени бумажные листочки бережно хранят сегодня Назаровы в заветной коробке, доставая ее из тайников шкафа, когда становится невмоготу от тоски.
...Он вернулся спустя четыре с половиной месяца. Вечером 31 декабря. В самый канун Нового года. Родные смотрели на Александра, принимая его за чужого мужчину, он — на них. “Что, не ждали?” — улыбнулся старший Назаров, и только тогда, по голосу, все узнали его.
— Он очень сильно изменился, — вспоминает Альбина Фридриховна. — Постарел. Взгляд стал другим...
Видимо, уже тогда болезнь заявила о себе. Через год она взяла Александра в полный оборот. Сначала он сторонился людей. Потом стал терять сознание прямо на улице, на работе. Пришлось перейти из водителей в слесари. Начались страшные головные боли, заканчивавшиеся приступами, во время которых тело выгибалось дугой. Удержать его не могли даже взрослые люди. Во время обострения заболевания терял память, не узнавая даже жену. Волосы на голове выпадали вместе со скальпом. Александр не мог выносить яркого света. Даже постельное белье Альбине приходилось покупать только темной расцветки.
Они обращались к врачам. Прошли всех невропатологов в своей поликлинике, но те разводили руками: что писать в диагнозе и как лечить? К сожалению, наша медицина не доросла до глубокого понимания болезни, которой страдают чернобыльцы. Врачи относятся к ним, как к обычным пациентам, а они особенные... Во время многочисленных перекомиссий документы оформлялись подолгу. Из-за этого однажды герой-ликвидатор, кавалер ордена Мужества Александр Назаров три месяца не получал заслуженной пенсии.
Альбина, не дожидаясь помощи, без медицинских направлений сама возила супруга в разные клиники — в Москву, Новосибирск, на юг — в Минводы. Хотя для этого пришлось продать дом, машину, работать за троих. При этом в обед она успевала заглянуть домой — попроведовать, покормить больных родителей, двух детей-школьников и третьего своего ребенка — Александра.
Иногда, во время ночных бесед, он рассказывал жене о Чернобыле. О том, как, облачившись в свинцовые фартуки и шлемы, они бежали по крыше машинного отделения четвертого энергоблока, друг за другом, подцепляя лопатой кусок графита и сбрасывая на землю. На все про все давалась секунда. Главное — не оборачиваться на реактор. Однажды кто-то ослушался приказа, и его не донесли живым даже до душа...
Осторожно, не желая обидеть, Альбина спрашивала мужа: “Не жалеешь, что был там?” — “Что поделать, если выбор пал на меня. Люди в Великую Отечественную тоже жертвовали собой”... Не знаю, говорила ли о том Альбина Фридриховна своему сыну. Но когда и для него настало время призыва, и даже был известен пункт назначения: Чечня, Назаров-младший твердо сказал матери, уже похоронившей супруга: “Но ведь папа пошел... Я тоже пойду, вместе с другими ребятами...”
Многих из тех, кто в 1986-м был в Чернобыле, на самой станции, уже нет в живых. Некоторые вдовы, не выдержав удара судьбы, ушли в запой, сломались. Альбина Назарова выстояла. И на семнадцать лет продлила жизнь своему Александру. Незадолго до смерти он сказал ей: “Спасибо тебе за все... Ты одна меня понимала”.
— Третьего не дано, — утверждает Альбина. — Человека надо или сильно любить и пытаться за него бороться. Или уходить...
Лишь единожды, в самом конце нашего неспешного диалога, моя собеседница позволила себе произнести слово “любовь”. Это чувство возникло между Альбиной и Александром при первой встрече. С первого взгляда. В сентябре 1986-го они отметили бы десятилетие своей свадьбы. Если бы не Чернобыль...
За льготами — к Кучме?
Михаил Хорошилов. Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Инвалид. Высокий, статный мужчина. Он вошел к нам в редакцию, явно смущаясь. В руке — палочка. На лацкане пиджака — орден Мужества.
— За что дали награду? Сам не знаю. В 2000-м вызвали в Центральный военкомат, там и составили наградной лист... Но, если четно, испытываю неловкость перед ребятами, которые орденов не получили.
Михаил Федорович осторожно вынул из кармана фотографию с надписью на оборотной стороне: “Настоящему другу от воина доблестного ВТО Владимира Сеньковского из Новосибирска”.
— Она у меня одна осталась. Остальные отдал в будущий музей чернобыльцев... Вообще-то снимать в Чернобыле нам категорически запрещали, мы это делали тайно. Хотя и подумать тогда не могли, что кому-то придется эти фото показывать и рассказывать о том, что было.
...В ноябре 1986-го грузовой самолет АН-12 принял на борт 27 тюменцев, которым дали в придачу чайники, одеяла, другой нехитрый скарб и отправили на смену нашим ребятам. В этой команде оказался и Михаил Хорошилов. Приземлились в Белой церкви, оттуда на машинах добрались до места дислокации. На три месяца домом для Михаила Федоровича стал палаточный городок четвертой роты второго батальона 29-го Сибирского полка химической защиты. А семьей — Петр Базарный, Анатолий Фролов, Владимир Молдавских...
Утром, получив приказ отправляться в зону, они надевали на себя видавшую виды, отчаянно “фонившую” военную форму, натягивали “рыбацкие” сапоги, на нос и рот нацепляли “лепесток” и грузились в крытые фанерой бортовые “ЗИЛы”. Их путь лежал в деревни 30-километровой зоны отчуждения. Смывать с домов радиацию, снимать верхний слой грунта и хоронить всякий хлам в специальных могильниках.
— Однажды беру в руки “Красную звезду” и читаю: изобретена машина для дезактивации деревьев. А в это время сержант Зайцев заостряет саперную лопатку... — с улыбкой говорит Михаил Федорович. — Именно БЛС — большая саперная лопата — была в Чернобыле нашим главным оружием.
Странное, не- приятное чувство вызывала у ликвидаторов Припять. Когда-то современный, красивый город в двух километрах от ЧАЭС был обнесен колючей проволокой. Казалось, вот-вот на его улицы выбегут из домов дети... Но мертвый город не оживал.
За “колючкой” бегали стаи одичавших собак, у которых кровоточили носы. В заводях тешились брошенные домашние гуси, которые охотно роднились со своими дикими родственниками. Петух взлетал на верхушку пирамидального тополя и начинал кликать зорьку в два часа ночи... Но больше всего запомнился нашему герою марш “Прощание славянки”. По случаю приезда очередного столичного генерала солдат выстраивали на плацу, и они, печатая шаг в строю, глотали радиационную пыль...
(фото3)— “Рейганы” были кругом, — говорит Михаил Федорович. — Мы ведь постоянно носили на себе стронций, им же и укрывались. Как-то замерил фон одеяла своим дозиметром, он высветил 9 рентген...
Но кто реально считал те цифры? Официальный показатель в 15 рентген давал основание для отправки документов в Москву. Чтобы человеку подыскивали замену. В чернобыльской зачетке у Михаила Хорошилова значится более 18 рентген. Поэтому в последнее дни Михаила Федоровича в зону уже не пускали. В январе 1987-го, на старый Новый год, ему подписали дембель.
Через десять лет, в свои 44, Михаил Хорошилов стал инвалидом. В начале 2000-го ему в суде пришлось отстаивать свои права. Отстоял. Те ликвидаторы, которым это не удалось, имеют денежные выплаты как минимум в два раза меньшие, чем у Михаила Федоровича.
Нынешние законы не жалуют чернобыльцев. Многие из них не имеют своего жилья, обитают в малосемейках. С некоторых снимают инвалидность... А ведь когда-то власть очень нуждалась в них. Призывая на подвиг, обещала осыпать их почестями и наградами. Сегодня они остались, по сути, один на один со своею бедой.
— 26 апреля о нас еще помнят, а 27-го уже забывают... — говорит Михаил Хорошилов. — Лично мне бросали в лицо: “За своими льготами обращайтесь к Леониду Кучме”. Кто-то убежден, что в Чернобыль люди ехали за деньгами... Мы знали об угрозе обществу, но, поверьте, не думали о себе. Хотя если бы я и подумал, все равно бы не смог “откосить”. Мы так были воспитаны... Единственное, что сделал бы непременно: запасся бы всевозможными справками и документами, чтобы потом, на гражданке, не быть униженным.
Яблоки на снегу
“Яблоки на снегу
В розовой нежной коже,
Ты им еще поможешь,
Я себе не могу..."
(фото2)Этот шлягер середины 1980-х Александр Агеев впервые услышал в Чернобыле. Михаил Муромов пел в телевизоре там, в далекой Москве, а здесь, за прорезью в брезентовой палатке, падал снег, укрывая землю. Вид рассыпанных по белому полотну переспевших яблок и вишен и тех, что удержались на ветках, рвал душу...
— Места под Припятью действительно красивые. Река, сады, леса, уже в то время асфальтированные дороги. Но вновь попасть туда я бы не хотел. Если в наших краях мечтаешь о тишине, то там она словно звенела... Жуткое ощущение.
Александр оказался в Чернобыле в августе 1986-го. Их доставили на самолете прямо с военных сборов. В расположение того же 29-го Сибирского полка химзащиты. Сказали — на месяц, вышло — почти на пять...
Он, три года после окончания Тюменского мединститута отработавший терапевтом, в Чернобыле стал врачом-радиологом. Сначала — батальонным, после — полковым. Кому как не медику, да еще с такой специализацией, знать коварство вырвавшегося на свободу атома, которого невозможно увидеть, услышать, ощутить на нюх.
— Если честно, — неожиданно признается Александр Александрович, — всей опасности я и сам до конца не понимал... Бесшабашными мы тогда были, непугаными дураками.
Не сразу осознал Александр уроки своего учителя — Геннадия Емельянова, единственного в СССР врача, имевшего три высшие категории: невропатолога, радиолога и “узиста”. Геннадий Павлович призывал ученика поберечься, советовал не лезть на рожон. Но как не лезть? Как не проконтролировать информацию радиохимической разведки? Ведь данные, полученные при вечернем замере, порой не совпадали с утренними. Внести коррективы мог тот же ветер, за ночь надувший радиацию на участок, где предстояло работать ребятам.
— Пожалеешь, не пошлешь двадцатилетних парней, поедешь и сам все сделаешь. У меня ведь тогда уже двое детишек росло, а пацаны еще неженатые были. И по поводу набранных ребятами рентгенов с начальством ссориться приходилось. Зато сейчас ни от кого из ликвидаторов не прячусь, многие жмут мне руку. Я сделал все, что мог...
На счету кавалера ордена Мужества Александра Агеева — 70 выездов в первую и вторую зоны. То есть не только в Припять и близлежащие поселки, но и к самому реактору. Словом, нахватал вдосталь и цезия, и стронция. У одного период полураспада тридцать лет, у другого — все восемьдесят. Когда-то они выстрелят в твое слабое звено?
— Не стоит об этом думать. Надо жить, сколько дано. Помнить о тех, кого уже нет. Поставить им наконец памятник в Тюмени. Отдавать должное и помогать живущим. Прежде всего — простым солдатам, которые по 16-18 часов орудовали лопатой, засыпая от усталости прямо за рулем машины. Ценой собственного здоровья они преградили путь радиации, которая плевала аж до Швеции...
Смотрю во внимательные, чуть с прищуром глаза этого человека, слушаю его негромкий рассказ, а у самой внутри звучат те самые строчки:
“Яблоки на снегу
Медленно замерзают.
Ты их согрей слезами,
Я уже не могу..."