Несбывшаяся мечта сибирского "самоделкина"

Геннадий Валетов, сколько себя помнит, любил рисовать. Малевал, как сам выражается, на заборе углем или мелом, на бересте или клочках пергамента, которыми удавалось разжиться на маслозаводе... В послевоенные годы бумага, карандаши считались непозволительной роскошью.
— Откуда у меня, деревенского мальчишки, появилась способность к рисованию, не знаю... В роду никто живописью не увлекался. Я мог бы стать профессиональным художником, — мечтательно замечает Геннадий Александрович. — Моя тетка мыла полы в районном Доме культуры. Как-то приехал к ней в гости, наведался в ДК. Там в это время художник рисовал панно — “Рабочий и колхозница”. Я долго сидел поодаль, наблюдал. Живописец посмотрел на меня раз-другой — и окликнул: “Ну-ка, если сможешь, закончи картину”. Оставалось дорисовать сапог у рабочего. Наверное, с заданием неплохо справился — мастер сразу предложил сделать несколько рисунков. Через неделю все было готово. “Есть у тебя талант”, — оценил мои работы живописец. Он отослал их в Ленинградскую академию художеств.
Заочный вступительный экзамен парнишка из глубинки (деревня Сафоново в Омской области) сдал: из престижного учебного заведения пришел вызов. Геннадий Валетов мог учиться в школе при академии. Но... мать уперлась и не разрешила ехать: страшно было отпускать сына в город на Неве, не так давно переживший блокаду. Да и не воспринимал никто в 50-х годах прошлого века всерьез профессию художника. В селе требовались комбайнеры, трактористы, кузнецы... Каждый работник в колхозе был на счету.
— Выходили в поле в основном женщины да ребятишки, — рассказывает собеседник. — Мужиков — раз-два — и обчелся: многих на войне перебили. Утром председатель, бывало, на коне подъезжает к окошку, кричит: “Пелагея! Пускай твой остолоп идет копны валить”. Уходишь на неделю, в субботу — домой, в баню. Помылся, чуть передохнул — уже и возвращаться надо. Летом вся деревня в балаганах жила.
— Нас, мальчишек, заставляли мешки с пшеницей с поля убирать: грузить их на бричку, везти на зерносклад. А мешок — 80 кг весу. Как его подымешь? Мы наловчились: двое на четвереньки вставали, четверо других сначала им на спины, потом на бричку мешок затаскивали — не дай Бог пережить такое детство, — вздыхает Геннадий Валетов. — На каникулах всегда мечтал: “Скорей бы в школу...” Чтобы только в колхозе не работать. В нашей деревне школа-четырехлетка была. В четвертом классе экзамены сдаешь — в семилетку переводят. Многие нарочно заваливали экзамены, по нескольку лет сидели в четвертом классе: им в соседнюю деревню, за семь километров от нашей, каждый день неохота было ходить на уроки. Парень лет пять побудет четвероклассником — его из школы выгоняют: иди в колхоз робь. Паспортов, трудовых никому не выдавали, у некоторых даже метрик не было. В другой колхоз не пойдешь — не примут тебя: все равно что крепостной...
Геннадий Александрович в четвертом классе не засиживался, без труда сдал экзамены, отучился в семилетке. По вечерам из школы ребята возвращались гурьбой: кто ведра, кто котелки брал с собой. Шли — и гремели изо всех сил, чтобы волков отпугнуть. Их после войны в наших краях много было. Чтобы в дороге не скучать, бегали наперегонки. Каждый день по семь километров... После таких тренировок детским садом показалась сибиряку армейская муштра.
— Я почти три года прослужил на Байконуре, — признается он. — Давал электричество на точку, чтобы ракеты взлетали. Перед демобилизацией узнали, что “художничать” умею. Замполит по такому случаю съездил в Москву, привез кисти, краски — и попросил изобразить что-нибудь на память. Сначала я нарисовал “Охотников на привале”, но сослуживцам хотелось чего-нибудь “ближе к теме”, тогда написал восемь картин про космонавтику.
— До армии меня назначили в селе завклубом, — расхрабрившись, вспомнил смешной случай из жизни хозяин дома. — Как-то нужно было подготовить выступление. Мы и придумали небольшую сценку с частушками. Стащили с фермы нескольких поросят, связали их веревками — и выпустили. Свинарка бегает по сцене, хрюшки за ней, визжат что есть мочи (колхозная скотина постоянно голодной была, кормили плохо — то ли комбикорма разворовывали, то ли еще что). Тут же частушки поют — и про председателя, и про жизнь деревенскую... Зрителям понравилось. Когда в отпуск из армии пришел, решил без дела не сидеть. Пришел к председателю, спрашиваю: “Работа для меня есть?” Он говорит: “Приходи, найдется, только не завклубом”. Видать, задело всех то выступление.
...В 1974 году Геннадий Валетов, возмужавший, серьезный, приехал в город на Туре, устроился в “Главтюменьгеологию”, водителем. Исколесил на “Урале” весь Советский Союз. Лет десять кузнецом был.
— Когда работал, на живопись времени не хватало. На пенсии несколько лет кисти в руки не брал. Сейчас что-то заегозило меня — рисовать начал, — откровенничает художник. — С каждой пенсии немного откладываю денег на свое баловство. Недешевое это удовольствие — картины писать. Рамка 400 рублей стоит, полотно — около 300, плюс кисти, краски. Вместо мольберта — обычный стул.
На картинах, выставленных в комнате, как в галерее, — в основном пейзажи: белоствольные березки, укрытая снежным покрывалом изба, тихая речушка или полянка в сосновом бору — белых грибов на ней видимо-невидимо... Геннадий Александрович подсматривает в лесу интересные сюжеты, фотографирует или делает набросок в блокноте, дома переносит его на холст.
— С мольбертом на природе рассиживаться некогда, там грибы собирать или охотиться надо, — улыбается “самоделкин”, так называет себя Геннадий Валетов, потому как он “институтов и художественных школ не заканчивал”. — Если бы не занимался шоферским делом или хотя бы в армии остался, может, и вышел бы из меня толк. А так... рисую из удовольствия, для себя. Иногда приходят знакомые, просят сделать копию какой-нибудь картины. Правда, редко кто забирает заказ: то денег нет, то еще что-то. Вот и отдаю полотна даром. Если надо дров привезти, навоз, рассчитываюсь своими картинами. В нашем районе почти в каждом доме есть мои работы, даже у начальника областного ГАИ одна хранится.
— Вы картинам названий не даете? — спрашиваю.
— А зачем? Я же не настоящий художник, работы у меня такие же... — удивляясь вопросу, поясняет мастер-самоучка и вдруг спохватывается: — Знаете, я еще шишки всякие собираю. Из наростов на березе фигурки делаю. Вот бегемот на солнышке греется, а это — Егор, — знакомит нас со своим творением Геннадий Александрович.
— Почему Егор? — интересуется мой коллега, которому явно понравилась забавная рожица.
— Да так, обычное деревенское имя, — слышим в ответ. — Сама поделка — вроде призыва: “Не курите, иначе...” Хотите — возьмите ее в подарок, только к стоматологу сносите: пусть зубы-то подлечит. Раздаривать свои художества не жалко: много их у меня, девать некуда, уже все стены увешаны. Когда срисовываю картинку, канители много — устаю... А что сам придумаю, малюю быстро: двух дней хватает для одной картины. Сейчас стараюсь их побольше написать, чтобы осталась обо мне какая-то память.