Ребята с нашего двора

“Нашей” Тюмени, одно-, двухэтажной, уже нет. Но возвращаюсь памятью в родной двор на углу Челюскинцев и Хохрякова. Сюда меня принесли из роддома. Два высоких двухэтажных дома с закрытым двором. Это был оазис добра и тепла. Небогатого, но уюта. Жильцы не менялись десятилетиями, сообща воспитывали детей, переживали горе и радость. Дома были деревянные, построенные на паи (как я слыхала от мамы). Наша семья въехала в одну из комнат первой квартиры.
Двери у нас закрывались только на ночь, и всегда приходил народ. Когда у нас бывали гости, к концу застолья приглашалась Маргоша, а если начинались песни, то она у себя в комнате пела громче всех. И к ней все приходили поздороваться и попрощаться. Комната Маргоши была наполнена старинными вещами (их выселили из своего дома на Ленина возле стоматологии), и я с детства упрашивала: если умрешь, мне письменный стол оставь. А вот храню я тарелку кузнецовского фарфора. Соседка Маргоша научила вышивать и обвязывать платочки.
Мои рисунки хранились в ее письменном столе. Сюжет был один: Маруся несет Сталину воду на коромысле. Маруся обеспечивала водой весь наш двор. В квартире напротив жила многодетная семья Филатовых. Я собираюсь в гости в Латвию к Нине Петровне Мекш (Филатовой): она была известным в городе врачом-стоматологом.
Потом вместо Филатовых стала жить учительница Татьяна Прокопьевна Голубева. Мы брали у нее книги, она нам показывала картинки (слайды) через аппарат. Наверху у нас жили Селянины. Дядя Коля и Галя (дочь) были на войне. Раньше дядя Коля был большим начальником на железной дороге, а потом работал на мясокомбинате. Мы росли с девочками из этой семьи — Ниной, Нелей и Милей. Неля вышла замуж за Зота Тоболкина, известного в нашем крае писателя. Мне до сих пор вспоминается Новый год в квартире Селяниных.
Над нами жили тоже многодетные Кузнецовы — дядя Федя и тетя Аня. Самый заметный из детей был Виля — Виллингтон. После седьмого класса он оставил школу, досаждал музыкой из окна. А потом осваивал с геологами Север, приезжая с большими деньгами. Позже я узнала, что он на работе был незаменим: мастерски определял степень изношенности техники. Они переехали с младшей сестрой Люсей на ул.Геологоразведчиков, я однажды заходила к ним. Большой портрет Хемингуэя, висящий над столом, раскрыл мне сущность хозяина... А еще мне сказали, что он был радистом на Северном полюсе.
(фото3)Второй подъезд нашего дома тоже был интересен своими жильцами. Зинаида Александровна Наумова — учительница математики в 25-й школе. Внешне очень спокойная, в очках. Сейчас я ее сравниваю с хозяйкой подземелья в “Дюймовочке”. В ее первой проходной комнате менялись постояльцы. Зинаида Александровна научила нас играть в шахматы, шашки, домино. Доктора Карнацевича я видела посещавшим больных детей нашего двора. Меня лечили другие. Но зато сейчас я пользуюсь рецептом его жены, Марии Николаевны. Выхлестываю себя веником свежей крапивы там, где ломит или защемит.
Тетя Клава (в нашем детстве она еще училась в пединституте) со временем стала знаменитым директором 25-й школы. Все ученики ходили по струнке.
Доктор Фрол Титыч Кожанов, хирург-полковник медицинской службы. Во время войны он возглавлял санитарный поезд.
На Текутьевском кладбище я убираю две одиноких могилы: доктора Кожанова и его жены, которые всегда называли друг друга: Мусик и Мусенька.
Над ними жили Полянские, позднее переехавшие в Затюменку. Наши отношения продолжаются по сей день. Моя сестра Таня, ставшая профессиональным музыкантом, впервые прикоснулась к пианино в семье Полянских.
Напротив них жила тетя Лида Патрушева с сыном Колей, простым доброжелательным парнем, старшим в нашем дворе. Он ходил к нам по-домашнему и хотел жениться на другой моей сестре — Але. Потом стал в Тюмени организатором счетно-вычислительного центра, что на углу улиц Перекопской и Республики.
Тетя Лида запомнилась воспитательными окриками в форточку, когда мы лезли по поленнице на крышу дровяника. Все сразу приникали к земле, как мыши.
Во дворе за домом был садик с беседкой. Во время войны здесь у каждой семьи была маленькая грядочка, а со стороны улицы на газоне садили картошку, которую вечером, когда стадо возвращалось по Хохряковской (так мы называли улицу), охраняли от нашествия коров.
В садике мы разыгрывали спектакли. Организаторами были Алеша и Левка Вяткины (они из второго дома, что стоял буквой “Г”). Отец их был художник, вел рисование в 25-й школе. Он ушел на войну и пропал без вести. Последнее письмо посылал из окружения — но оно дошло. А тетя Катя ждала его всю жизнь. И уже где-то в восьмидесятые годы побывала у памятника на Украине, где прочитала его имя.
С ребятами мы играли в сыщики-разбойники, прятки, штандр, буру и волейбол (присоединялись и взрослые). Через весь двор тянулись нитки, когда папа мой их вил для рыболовной сети. Все активно помогали.
Стуловых было трое: строгая баба Маня, ее дочь (дома Нюрка) — заведующая цехом мясных изделий. Михаил Андреевич — директор фанерокомбината в войну. Я видела групповую фотографию тюменских приказчиков, где был и он. Потомки, покидая Тюмень, бросили ее в печь.
Под Вяткиными жили Флеровские. Дядя Коля (папа Ирки) был главным санитарным врачом города. И первым имел самую высокую награду — орден Ленина, ее отдали в медицинский музей. Он был большой меломан, ходил на классические концерты, дома играл на пианино, а мы натанцовывали. Фотографировал нас, а граммофон позднее отнесли в театр драмы. У них жила охотничья собака Флейта и имелось ружье. Я помню белый офицерский китель и в тон фуражку. На наши приветствия он подносил два пальца к козырьку, склонив голову. В семье хранится его награда — “Анна на шее”, вероятно, после войны с Японией. А в Отечественную он был командирован на Дальний Восток на борьбу с инфекционными эпидемиями. Умер дядя Коля в автобусе...
Когда его хоронили, я попросила оркестр сыграть “На сопках Маньчжурии” — присутствующие восприняли с пониманием. Дочь Ирина Николаевна стала хорошим инженером связи. Такой же ответственной, как отец.
Вспоминаю о Лидии Константиновне Поповой, преподавателе в пединституте. Вся ее семья эмигрировала в Финляндию, и она осталась одна, не приспособленная к жизни. В войну разводила в блюдечке муку водой и выпивала — это была вся ее еда. В памяти — ее старинная мебель, шкура белого медведя с оскаленной мордой. Каждое лето она вывешивалась на солнце. У меня на шкафу стоит ее картина, писанная маслом по шелку, — розы.
(фото2)И еще хочу я вспомнить дядю Васю Тюлькова. Он был директором рыбозавода. С его появлением появилась стайка с коровой. Мы безнаказанно барахтались в сене, а зимой приходили в дом любоваться на теленочка — на второй этаж, над доктором Кожановым. Дядя Вася на фронте был разведчиком, играл во дворе в волейбол, устраивал наши выезды в лес. А главное, провел в наши дома водопровод. Жена его — тетя Галя — была красивая и нарядная. Сын Вовка, по прозвищу Фитиль. Да звонкий пес Кубик, обожавший моего папу.
Лет десять назад посносили наши дома: дерево звенело, но я успела показать внуку гвоздь, который вколачивал прадед для натягивания бельевых веревок. А вот липы по всему кварталу спилили. Я стояла и плакала: все происходило на моих глазах. Сохраняю на память лишь щепочку от той, что садили вместе с отцом. Иногда мы, прежние жильцы тех памятных домов, встречаемся и говорим, говорим...