Павел Ситников: “На работу в музей меня взяли в придачу к коллекции бабочек”

В каждом уважающем себя городе — городе со своей историей и традициями — обязательно найдется группа энтузиастов, делающих все, чтобы эти историю и традиции сохранить. Чтобы город не только не терял лица на общероссийском фоне, но и смотрелся на этом фоне ярко, самобытно. Я убежден, что именно такие люди составляют понятие “городская элита”. На мой взгляд, к числу таких людей относится Павел СИТНИКОВ. Бывший старший научный сотрудник Тюменского краеведческого музея, ныне — заместитель директора.
Выходит, человек, всецело преданный своему делу, фанатик, ученый, что называется, не от мира сего (кажется, быт и все связанное с ним интересуют его мало), стал чиновником. Интересно, получится ли из этого человека настоящий чиновник? И что это будет за чиновник? Мы встретились с Павлом Сергеевичем в его кабинете — на полу лежит чья-то гигантская кость, вокруг минералы, бездна затейливых экспонатов... Сам хозяин не так давно вернулся из очередной (которой по счету?!) экспедиции. С нее и начали разговор.
— Читатели “Тюменских известий” почти всегда в курсе новостей и находок, которые вы привозите из многочисленных экспедиций. Акульи зубы, “запчасти” к скелетам динозавров, разная редкая живность... Что нашли на этот раз?
— Мы нашли мужичка, который держит у себя дома пару видов редчайших ископаемых животных — рог антилопы сайги и большой рог благородного оленя, тоже ископаемого. У нас в музее нет экспонатов такого вида. И не отдает ни за какие деньги, ни за две, ни за три тысячи. Просто у него это висит как трофей. Хозяин говорит: вот когда весь скелет соберу, тогда и подумаем. Я ему: “Ну-ну”... Координаты себе записал, конечно, вбил в компьютер. Чтобы мужичок не потерялся.
— Сельские жители тоже энтузиасты?
— Ну а как? У них деревня глухая, даже магазинов нет. Им же надо чем-то развлекаться. Вот они монеты, например, собирают на берегу, у нашего владельца рога штук 17 монет старинных найдены. Рога собирают, позвонки. Мы тоже, когда туда ездили, полмешка насобирали костей — это норма наша.
— Правда ли, что как только вы закончили биофак университета, вас сразу взяли работать в музей, вместе с вашей коллекцией редких бабочек?
— Не совсем... После биофака у нас было распределение, студентов разбирали организации. Если мужская половина курса к тому времени уже позаботилась, куда распределиться, то я не успел. У меня была мечта голубая — пойти работать в музей. И я просился на работу в музей. Но чуть-чуть раньше меня, буквально на недельку, пришел в музей мой однокурсник Володя Яковлев, и его пообещали взять. А когда я пришел, мне сказали: парень, дорогой, у нас только одна ставка была, мы тебя принять не можем. Я и подумал: ну, не можем, так не можем. Однокурсник-то был после армии, мог сразу вплотную приступать к работе. Он и приступил и работал еще лет десять, не меньше. — А я знал, что мне светит армия... Я до сих пор считаю, что парни, которые не прошли армию, но по состоянию здоровья вполне годны, для работодателя это, что называется, люди второго сорта, их не хотят принимать на работу. Что толку в него деньги вкладывать? В любой момент его хась за шкварник — и в армию, а оттуда еще неизвестно, каким он вернется. Поэтому я не сильно переживал.
— Значит, вместо музея попали в армию?
— Сначала поработал — и сторожем, и дворником, так, подработки студенческие, чтобы не зависеть от родителей. Потом пришла пора идти в армию. Меня, кстати, не хотели брать, я настоял, дошел до генерала. Чуть ли не по столу стоял хлопал — заберите меня в армию, потому что никому такой работник не нужен. И меня направили с последней партией стройбата, ехавшей с Севера. Треть из них — судимые, если хочешь, говорят, только с ними, а иначе еще полгода жди. Я сказал: согласен. Уехал в Северный Казахстан и там полтора года служил. Но я там устроился очень хорошо, потому что любил математику. Я был главным бухгалтером финансовой службы военно-строительного отряда, с очень большими льготами. Кроме того, за время службы пять раз был дома — три отпуска и две командировки.
— А дальше?
— Когда вернулся, страшно хотелось работать, готов был хоть куда пойти. В музей меня опять не взяли. Тогда друзья-однокурсники меня соблазнили в лесную опытную станцию пойти — там работала целая плеяда наших выпускников. Я в этой станции проработал совсем ничего. Но работа эта была не для меня, если честно. Это научная лесная работа, а мне хотелось именно музейной. Экспедиции устраивать, что-то собирать, коллекции какие-то делать!.. Пришел опять в музей проситься на работу. А мне сказали, что по закону музейной этики, мол, музей не имеет права брать на работу коллекционеров. А у вас, вот вы говорите, коллекция насекомых дома.
Значит, вы будете для себя еще собирать. Вот если вы свою коллекцию в музей передадите, мы, так уж и быть, может, и возьмем вас. Я сказал: да ради бога! Коллекция у меня дома занимала несколько десятков коробок. А тут мне еще и заплатить за нее сколько-то обещали. И меня вот на таких условиях приняли.
— На какую должность?
— ... Ну, если честно, поначалу никакой должности, в смысле ставки, не было. Меня приняли на доходы от входных билетов — чисто искусственная была ставка. Могли ее на премии разбросать сотрудникам или меня содержать на этой придуманной ставке. На ней я и работал несколько лет. Хотя в реальности я был младшим научным сотрудником, с первого же года начал ездить в экспедиции. Вскоре стал исполнять обязанности заведующего отделом природы. И лет пятнадцать руководил отделом. Так что можно сказать, что в музей я напросился почти внаглую. Когда я был школьником, то мечтал: вот буду сидеть, бабочек перебирать в коллекции, еще и деньги за это платить будут — вот это жизнь! Мечта уже давно осуществилась, коллекция огромная. Начальство мне говорит: хватит, куда еще. Но так как каждый год что-то новенькое встречается, я остановиться не могу. Коллекция сейчас — примерно 17000 насекомых, и каждый год в среднем еще по тысяче экземпляров добавляется. С меня эту работу уже никто не просит, но я продолжаю: это базовая для нашего региона коллекция. Именно здесь базируются все сведения — и для Красной книги, и для энциклопедий, у меня в этом направлении вышли сотни статей. Так что приходится тянуть этот воз. Но с осени этого года я передал энтомологическое направление своему преемнику — студенту 5-го курса биофака Володе Абрамову. Он с шестилетнего возраста у меня опыта набирался, много раз бывал со мной в экспедиции.
— Мне было очень мало лет, когда я впервые увидел вашу коллекцию бабочек, жуков там, в полуподвале старого музея... Но запомнилось на всю жизнь. Что-то фантастическое... Я после этого другими глазами стал смотреть на то, что нас окружает в природе, даже на самое микроскопическое.
— Да, это было очень интересно. Хотя лет десять назад, если не больше, у нас образовался совсем другой отдел. Отдел природы тогда сократили, отдел истории сократили, образовав научно-экспозиционный отдел. Вроде как новая ударная гвардия, призванная создать новую экспозицию в новом музейном комплексе, который строят уже давным-давно. Вот мы в этом научно-экспозиционном отделе все эти годы занимались почти тем же самым, единственное, что добавилось, — огромные объемы проектирования новых экспозиций. Сначала на одном уровне, потом на другом. Глубина разработки, меняясь, почти достигла своего предела. Таких проектов, какие создали наши научные сотрудники, по глубине проработки еще не видел ни один музей в России! Правда, ситуация меняется. Еще пару лет назад нам говорили, что музейный комплекс для нас строится.
— А теперь?
— Теперь говорят, что музейный комплекс якобы изначально строился сразу для двух музеев. Решили под праведным словом “объединение” поселить нас под одной крышей с музеем ИЗО. То есть краеведческий музей натурально проглотит его, вместе со всеми его фондами и экспозициями. Все это вкупе с нехваткой помещений служебных, научных и фондовых. Это, конечно, резко обострит многие проблемы. По крайней мере, сократится постоянная экспозиция по истории Тюменского края. Эти залы, проработанные до сей поры с точностью до десяти сантиметров, теперь остались только для научного архива. Сейчас придется ломать все эти задумки и решать, что именно “урезать” для экспозиции.
— Внешне музей выглядит огромным...
— На самом деле этот музей еще не большой — в Китае построены музеи в два-три раза больше нашего комплекса. А сейчас мы будем вынуждены отдать под коллекции музея ИЗО целый корпус, и это, мягко говоря, чувствительно сократит историческую экспозицию. Плюс фондохранилище: оно было рассчитано на нашу коллекцию десятилетней давности, когда проект был только введен. За десять лет мы ведь столько интересного насобирали и столько объемного еще к рукам приберем! Мы сразу же забьем наше фондохранилище экспонатами, среди которых немало по-настоящему уникальных... А тут еще — примите фонды музея изобразительных искусств! Слабо представляю, как это все вместе поместится. Нельзя запихнуть в трехлитровую банку десять килограммов огурцов! Тем не менее так решили большие чиновники, и мы ждем, что из этой затеи у них получится. Жаль, что за эти годы кто-то из музейщиков не дождался светлого будущего и ушел, много творческих работников — треть, не меньше. Старые “динозавры”, вроде меня, еще держатся из последних сил. Видимо, чтобы как-то сломить ситуацию, у нас поменяли директора. Это всем известный Головин Павел Эдуардович. Если он всецело доверит это дело опытным сотрудникам, то мы этот музей, дай бог, вытянем. Все зависит от его инициативности, деликатности и ума. Поживем — увидим...
— То есть это строящееся здание музея, все его залы уже распланированы целиком?
— Естественно. И все помещения, и все залы. Это ведь не просто проект! Раньше ведь как музеи строились? Освобождается какое-нибудь большое здание — а давай отдадим его музею! Вот как когда-то тюменская городская управа: отдали в восемнадцатом году под музей и уже потом распределяли, где что будет. А здесь — редчайшая ситуация на постсоветском пространстве, когда целенаправленно построено под музей здание, с учетом самых модных на то время и самых грамотных музейных требований! Повторю, все было просчитано до сантиметра. И каждый из этих сантиметров должен был служить высокой просветительской миссии музея. Сейчас можно сказать, что все эти расчеты летят. Летят далеко-далеко... Поменялась даже концепция самого функционирования музея. Это будет так называемый “модульный” музей, мало отличающийся от принципа работы выставочного зала на Севастопольской.
— Но когда все же откроют музей?
— Когда музей откроют, тоже неизвестно: строители работают по ценам, утвержденным еще при царе Горохе, зарплату можно не платить, материалы дороже покупать не дают, а значит, можно так не надрываться, как, к примеру, на драмтеатре, который раза в три дороже нашего музейного комплекса обошелся государству. Поэтому я думаю, что еще года два будут доработки и перестройки, ремонтные и строительные. Потом потребуется минимум год, чтобы оформить стационарную экспозицию. Как в вузе — расставил парты-доски и вперед — не получится. Это громадная работа художников. Причем, скорее всего, даже не тюменских, тюменские художники с таким объемом задач вряд ли справятся, хотя могут помочь очень сильно. Это должна быть работа художников международного уровня, ведь мы хотим сделать один из лучших музеев России! Мы, экспозиционеры, и технические задачи готовим для художников очень высокого уровня. Дядя Вася с молотком тут не справится. Подобных техзаданий уже более 150. Что такое техзадание? Это пожелание, причем тщательно расписанное, чего-то необычного. То есть мы не хотим просто информировать народ. В конце концов, для этого сегодня есть другие источники, вплоть до Интернета. Мы хотим сделать музей интересным. Чтобы не вбить человеку в голову сумму знаний, так, чтобы голова у него распухла и вечером болела. А чтобы он в хорошем смысле заболел... историей своего края! Чтобы он гордился этой историей.
— Что нужно для того, чтобы люди вновь полюбили ходить в музей?
— Чтобы пробудить в человеке чувство удивления своим краем, для этого нужны не только серьезные деньги, они у региона есть, а огромные творческие силы. Нужно вложить творческие силы сотрудников и художников, вот с этим пока проблемы. Опытных музейных художников пока вообще не подпускают к нашему проекту, но хочется надеяться, что все будет совершенно по-другому. Тогда музей точно будет любим народом. Все секреты мы уже раскрыли на “Словцовских чтениях” в прошлом году, посвятив этому целый день. Мы сами нарисовали все проекты, схемы, даже виды залов изнутри, как мы их себе представляем. Мы рассказывали подробно, потому что боимся: не расскажем — скажут: ну что такое музей? — да так, витрины со старушками.
Мы постарались наглядно показать, насколько это будет интересно. Конечно, музейщики были в немом восторге, они не верят до сих пор, что это реально можно осуществить. И этот проект действительно теперь похоронили. Да и потом, после завершения всех строительных работ, если нам скажут открыть музей через три месяца после сдачи здания — это будет пародия на музей. Это можно будет сделать, грубо говоря, только в виде архива. Наставить шкафов-витрин и напихать туда чего угодно. Это несерьезно! Некоторая музейная изюминка требует постановки дела в течение года или даже трех. Особенно это относится к интерактивным зонам, где нам должны сделать высокотехнологичное оборудование, по сравнению с которым домашний компьютер покажется булыжником древнего человека. И все это должно быть в единственном экземпляре. Для проектирования планируется привлечь лучшие фирмы мира. Без всего этого экспозиция будет крайне скучной, ради этого не стоит и напрягаться, отдавая музею жизнь за ту нищенскую зарплату, даже в сравнении со среднетюменской, что многие из нас получают. Мне, например, все 23 года стыдно было называть людям свою зарплату, поэтому постоянно приходится где-то подрабатывать. А другие умудряются на одну зарплату жить-припевать, еще и на острова ездить куда-то в отпуск, хотя при этом, возможно, и ненавидят свою работу. Среди музейного народа таких нет...
— Но ведь руководство региона наверняка заинтересовано в том, чтобы ваши планы реализовались. Ведь есть перспектива построить в области такой музей, как вы утверждаете, лучший, единственный в России?
— Хочется надеяться, что наверху это понимают. Хотя и сегодня отношение к будущему музею разное. Некоторым чиновникам наплевать, будет музей или нет. Не все понимают значимость музея и не все знают, что музей можно сделать суперинтересным. За рубежом есть множество таких музеев, из которых попросту не хочется уходить. Если наши задумки осуществятся, то отчасти музей будет работать 24 часа в сутки. И молодежь, может быть, не пиво будет пить и горланить матом около подъездов, а, может быть, пойдет в музей и гораздо интереснее проведет время. Не так, как в старых музеях с инфраструктурой каменного века. К слову, мы первыми в России провели ночь в музее — это была “Ночь с мамонтом”.
— Да, это было действительно интересно. Ну а что еще?
— Все наши задумки обещают быть эксклюзивно построенными. Это обеспечит внутренняя архитектура и четкая работа сотрудников. Кадры по-прежнему решают все: нет человека — нет темы. А у нас сейчас очень многие сотрудники уволились, с кем в экспедиции ездили, самые рисковые, самые результативные. Вот, теперь сижу один в кабинете, где мы должны втроем сидеть. Вообще одиночке в музейном деле трудно: в ту же экспедицию далеко не поедешь, на плечах одному много не унести. Посмотрим, как будет обстоять финансовое положение в этом году. Ведь на исторические, этнографические, естественно-научные экспедиции — а это один из показателей успешности музея! — в этом году было выделено ноль рублей и ноль копеек. Хотя с нас трясли сметы, перспективные планы — дескать, составляйте перспективный план экспедиций, чтобы все расписано было. Все составили, а денег не дали...
— За счет чего же вы ездите в экспедиции?
— В этом году все пять моих экспедиций проводились исключительно за счет спонсоров и старых дружеских связей. За счет этого музей, несмотря ни на что, пополняет свои фонды и появляются интересные научные статьи. Этот полевой сезон был довольно результативным, несмотря на нулевое музейное финансирование.
— Вы часто берете в экспедиции детей...
—У нас часть экспедиций изначально проектируется с участием детей. Нужно ведь воспитывать подрастающее поколение. Можно воспитывать в патриотическом или там христианском духе, а мы предпочитаем — в экологическом. Впрочем, эти понятия очень близки. Если они будут любить природу — они будут любить и людей, и память о прошлом. Подобные экспедиции проходят уже 18 лет. Областная экологическая экспедиция нынче проведена. Была российско-немецкая экспедиция “Экодесант”, там тоже молодежь была. Плюс две детские палеонтологические экспедиции. Одна из них — сбор морской фауны Западно-Сибирского региона, которую финансирует ООО “Немецкие насосы”. Каждый год мы в ней находим что-то новое, даже новые для науки виды животных. Вторая аналогичная — в Абатском районе в содружестве с местным музеем. И “Тюменские известия” уже написали о том, что это была самая результативная палеонтологическая экспедиция на юге области за все годы ее исследований. И она опять же прошла за счет спонсоров. С участием самых смелых и закаленных деревенских пацанов.
— В подобных экспедициях тюменские школьники тоже могут поучаствовать?
— ...Тут сразу возникает куча проблем. Я уже говорил, что финансирование близко к нулю, а если брать ребят из города, то это плюс транспортные расходы, да еще жить и кормить их где-то надо. А деревенские живут и ночуют дома, они не столь избалованны, как городские, потому даже все привезенные им призы проходят на ура. Школьников из города берем лишь иногда, единично, в порядке исключения.
— А с биофака, например, никто не хочет поехать помочь?
— Если захотят ехать, как я, например: в Абатск поеду на рейсовом автобусе, в связи с отсутствием водителей и нехваткой денег на бензин. Хотя раньше я всегда в помощь брал студентов с биофака. Но на биофаке нет качественной палеонтологии. А так мы бы им и наши лишние косточки отдавать для исследований могли бы. В любое лето можно насобирать несколько центнеров ископаемых костей для учебных целей!
...Сейчас у меня мечта в плане палеонтологии — найти второй скелет мамонта. Местные жители находят их каждые несколько лет, но сообщить в музей вовремя не удосуживаются, и когда мы приезжаем, от скелета уже не остается ни рожек, ни ножек.
— У нас в провинциях, получается, музейное дело совсем не развито?
— Музейное дело есть, но ему, как обычно, не дает развиваться финансовая проблема. Нет денег на музейное оборудование. В Абатском музее, например, кости — даже самые ценные палеонтологические находки — сейчас лежат просто на полу. Не выделяет областной комитет по культуре деньги на этот музей, почему — не знаю. Ведь просят средства для музейного оборудования, а им говорят, что это — нецелевое использование средств. Чушь какая-то, я тогда не понимаю, что такое целевое использование? Просто обидно за них, ведь там проходят одни из лучших областных экспедиций, самые результативные! А показать свои достижения достойно не могут! Бывает обратная ситуация, когда нет экспозиционеров. Ведь музейщики на местах — это, увы, люди без музейного образования. Они хотят музей сделать, но не знают, как это сделать интересно. В таком случае надо обращаться к опытным музейщикам, а те, в свою очередь, накрепко привязаны за уши к своим рабочим местам. Это проблемы всех регионов.
В Уватском районе в прошлом году для музея выделили неплохие по меркам региона средства, и мои бывшие коллеги, уволившиеся в прошлом году из нашего музея, сделали там отличную экспозицию. Я думаю, если из районщиков кто-то захочет сделать подобное, они любому помогут. Имея огромный опыт краеведческого музея и собственные творческие возможности.
— Я слышал, как известный в наших краях человек Лидия Сурина критиковала окружной музей в Салехарде за то, что там совсем никак не представлена природная экспозиция, богатая флора округа...
— Все опять же решают грамотные кадры. В любом музее, например, может быть отлично представлена часть, посвященная Великой Отечественной войне, и отвратительно представлена природная часть флоры и фауны. И это плохо. А проблема в том, что в музеях практически нет профессиональных биологов. Тут даже не надо быть профессиональным биологом, а необходимо быть пробивным биологом, шустрым. Человеком, который будет зудеть, не давать начальству спокойно спать. Чтобы закупить чучела, ездить в экспедиции, хоть что-то собрать. Это проблема многих музеев. Что касается Салехарда... Там работа проводится. По крайней мере, скелет кита — малого полосатика они к рукам прибрали, не дали пропасть ценному экспонату. Надо было свой скелет мамонта — подсуетились, даже из трупа костей наковыряли. В результате — один из самых полных скелетов в России. И будет он стоять не в Москве, а именно в Салехардском музейно-выставочном комплексе.
— А Ханты чем могут похвастаться?
— В Ханты-Мансийском музее хорошую экспозицию сделали, по современной природе, правда, я ее еще не видел: на командировки творческой направленности деньги никто не дает. Хотя нам было бы очень интересно посмотреть — и сделать по-своему, не похоже, желательно — еще лучше! Да, мы хотим всего и сразу — сделать интерактивные зоны в нашем музее по последнему слову техники. Все это достижимо. Главное — не подгонять и не бить по рукам. И стараться не допускать, чтобы творческие работники разбегались. То, что мы задумали в нашем музее, — это по-настоящему уникальные вещи. Это будет самое увлекательное познавание своего края. Это будет возможность, не уезжая из Тюмени, побывать в самых разных его климатических зонах. При этом не бродить вдоль пыльных витражей, а ощущать себя непосредственным участником, свидетелем происходящего! Поверь, потраченные на музей деньги — это не пустое, они окупятся, причем во всех смыслах. И в финансовом, и в нравственном...
— Всегда спорный вопрос, на что прежде всего следует направлять деньги.
— Да, конечно, деньги надо направлять на дороги и жилищное строительство. Но если мы сегодня решим вновь, как прежде, финансировать культуру по остаточному принципу... Мы вернемся в каменный век, где главной ценностью будет пиво “Клинское”. Надо тратить деньги на хорошие, интересные, выигрышные проекты. Дорого может любой богатый дурак сделать, а интересно сделать — очень сложно. Для этого нужен огромный опыт и немного неправильные мозги, повернутые градусов хотя бы на 90 по отношению к обычным людям.
— Ваши самые далеко идущие планы?
— Хочется не то чтобы на пенсию уйти спокойно... у меня здоровья — дай бог каждому. Хочется, чтобы не стыдно было жить в Тюмени после всего исполненного. И гостей принимать — из любой части мира! С культурными и историческими объектами города надо работать. Супермаркетами сегодня никого не удивишь. Хочется, чтобы дети по выходным просились в музей...
— Можно узнать, что вы читаете?
— Мой спектр очень широк. Имею большую библиотеку. Предпочитаю научно-популярную литературу. На прочее времени вообще не остается. Люблю литературу о непознанном. Сам стараюсь все это исследовать в меру возможностей. Можно, например, показать в экспозиции карту Тюменской области — в двухстах вариантах, и к концу экскурсии народ будет ее просто тихо ненавидеть. А мы, например, в зале древней истории хотели показать карту Меркатора, которая бог знает кем нарисована, там очертания берега Евразии точно соответствуют нынешним, но изображен погибший материк Гиперборея, который якобы был на Северном полюсе. Реки, горы... Подобная карта и для Антарктиды существует, еще до того, как она льдом была покрыта. Кто нарисовал эту карту? Сейчас новейшими методами прозванивают льды, и выясняется, что карта-то точная. В музее можно рассказать и про теории альтернативного развития человечества нашего края. Да много о чем... Интересного на свете очень много — и многое находится рядом с нами, на нашей территории...
Да, кстати, из газет я постоянно читаю только “Тюменские известия” — я уже много лет получаю ее по бесплатной подписке, за что кому-то должен сказать огромное спасибо. Но есть такая проблема — время! Хотелось бы хоть раз спокойно прочитать газету до конца...