Вечный солдат, или Путешествие во времени

Заслуженный артист Российской Федерации, Чечено-Ингушской и Северо-Осетинской АССР Вениамин Панов заболел сценой еще школьником, посмотрев однажды спектакль в Барнаульском театре. Долго выбирая среди нескольких профессий, к каждой из которых были способности, наконец определился: его призвание — играть. И снова — поиск самого себя... Актеру хотелось пробовать что-то новое — и он рисковал, срывался с теплого местечка в неизвестность. Вениамин Данилович объездил всю страну, от Владикавказа до Владивостока. В каких только театрах не играл! Пел в оперетте, танцевал в балете...
Он и сегодня занят в нескольких репертуарных спектаклях Тюменского драматического театра. Правда, нет большой загруженности, как в былые годы. “Но, если дают роли, значит, еще для чего-то гожусь”, — скромничает актер. С ним можно беседовать часами: поддержит разговор на любую тему. Особенно интересно слушать его воспоминания. А вспомнить Вениамину Панову есть что: за более чем 60 лет на сцене случалось всякое...
— Вениамин Данилович, когда вы увлеклись театром?
— Мечта стать актером появилась, когда учился в школе — в 9-м классе. Тогда впервые попал в театр. В детстве понятия не имел, что это такое. Я родился в далеком сибирском селе Инкино, что в 370 км от Томска на север по Оби. Конечно, актеры на гастроли туда не приезжали. Я же 1924 года рождения. Только гражданская война закончилась. Какой там театр! Но в Томской области было много ссыльных. Их подселяли к местным жителям. У нас жил Давид Маркович Зеленский, москвич. Его жена была эстрадной певицей, дочь стала театральным режиссером. Давид Маркович занимался моим образованием, он-то и приохотил меня к выразительному чтению...
При советской власти начали привозить кино в наши края. Меня тогда завораживало название села: Инкино — казалось, в нем есть что-то близкое к слову “кино”. Это было красивое, богатое село.
Когда Инкино сгорело, многим жителям пришлось разъезжаться. Среди переселенцев была и наша семья... Одна моя сестра уехала в Новосибирск, другая — в Барнаул. С ней отправился и я. Там впервые попал в театр. Сестра купила мне билет на галерку — оттуда смотрел “Человека с ружьем” Николая Погодина. Ленин ходил по сцене, можно было спуститься, поздороваться с ним за руку. Это казалось чудом: театр способен оживить любого человека, историю...
— Посмотрев один спектакль, решили стать актером?
— Нет. Желание играть самому появилось не сразу. У меня не было опыта. В школьной самодеятельности не участвовал — стыдился. Мне было страшно неловко: как это выйти на сцену, если ничего не умеешь делать?
— Но когда-то же надо начинать учиться...
— Такой случай представился, и довольно скоро. На школьные каникулы я приехал к старшей сестре в Новосибирск. Узнав, как мы живем, обратно она меня не отпустила. Так и остался в Новосибирске. Как только появилась возможность, пошел в театр — ТЮЗ. В фойе увидел рисунки школьников со сценами из спектаклей. У меня были способности к живописи, мог бы стать художником... Однажды решился: пришел в педагогическую часть (конечно, это была наглость с моей стороны) и сказал, что хорошо рисую. Меня взяли. С того момента стал ходить на репетиции, бесплатно бывал на спектаклях, делал рисунки. Многие мои работы показывали на выставках в театре. Но... пока только любовался тем, что происходило на сцене. Я мечтал о геологоразведке. Всегда с такой завистью смотрел на ребят, побывавших в экспедиции... Как-то прочитал книгу известного ученого-геолога Александра Ферсмана “Занимательная минералогия” — и сразу понял: вот кем я буду.
— Почему передумали?
— Посмотрел спектакль “Сказка” по пьесе Михаила Светлова. Там как раз речь шла о молодых геологах, которые бродят по горам, по тайге. Тогда подумал: надо же, какая удивительная профессия — актер. Можно стать на время спектакля геологом, большевиком, купцом — кем угодно. И все — меня потянуло в профессию. В Новосибирске был Дом художественного воспитания детей, которым руководила бывшая актриса, внучка легендарного царского генерала Кондратенко, воевавшего в Порт-Артуре. Когда пришел в студию, актриса послушала, как я читаю Маяковского... Хотя ей не очень понравилось, разрешила посещать занятия.
В десятом классе я никак не мог определиться, что делать после выпускных экзаменов: поступать в театральную школу или ехать с экспедицией на Алтай. Раздумывать было некогда: меня включили в спектакли — и летом мы играли в детских садах, Домах культуры. А потом... Началась война — и все мечты рухнули враз. Я не попал ни в экспедицию, ни в театральную школу — оказался в военном училище в Минусинске.
— О театре пока забыли?
— Нет. Пел в Доме офицеров. В нашем полку (он базировался во Владикавказе) было много интересных людей — творческой интеллигенции из Ленинграда. Организовался полковой джаз-оркестр, там пела бывшая солистка Большого театра, звезда Киевской оперы — Лидия Петровна Дорошенко. Однажды она услышала меня и посоветовала: надо учиться петь, привела к педагогу — бывшей солистке Мариинской оперы Петербурга Наталье Петровне Лузиновой. Она начала со мной заниматься. Тогда же окончательно определился: демобилизуюсь — и пойду в актеры.
— Служили долго?
— Пять лет. Воевать мне так и не довелось. По окончании училища нас, пятерых командиров взводов, оставили — готовить будущих офицеров. Было обидно, не хотелось отсиживаться, пока другие воюют. Мы бунтовали, но безрезультатно. На наши настойчивые просьбы отправить на фронт всякий раз получали отказ...
— Где учились актерскому мастерству?
— После демобилизации, в 1947 году, учился в театральной школе при Русском драматическом театре, музыкальном училище Владикавказа (тогда Орджоникидзе). Когда пришло время после музыкального училища поступать в консерваторию, я уже был занят в нескольких репертуарных спектаклях. К тому же женился, потом родился сын. Какая тут консерватория?! Семью надо было кормить. Переживал сильно. Кто-то из друзей удивился: чего тоскуешь? В опере всю жизнь ты, лирический баритон, будешь петь одни и те же партии: Онегина (“Евгений Онегин”), Елецкого, Томского (“Пиковая дама”), Жермона (“Травиата”)... Потом постареешь — твое место займут молодые. А в драме на всю жизнь интересная творческая работа обеспечена. Но в музыкальный театр я все-таки попал. Это было в Томске-7. Тамошний режиссер втянул меня в оперетту и даже в балет. В “Эсмеральде” (по произведению Гюго “Собор Парижской богоматери”) танцевал Клода Фролло. Роль интересная. Согласился из любопытства, хотел попробовать: получится — не получится. Когда репетировали, пытался вставить реплику. Режиссер подсказывал: молчи, общайся жестами. Потом понял: в музыке все написано, нужно только научиться ее чувствовать — тогда движения передадут мысли...
— В каком году приехали в Тюмень?
— Можно сказать, было два захода. В первый раз друзья позвали. Во Владикавказе мы с женой были под крылышком: старшие, опытные, актеры нас поддерживали, что-то подсказывали — растили себе смену. Но под опекой работать было тяжело, хотелось свободы... Потому и решились перебраться в Тюмень. Когда приехали, нас встретили родственники. Домой повезли на телеге, которая едва не утопала в грязи. “Это ваш театр”, — показали нам невысокое здание. После огромного театра во Владикавказе оно показалось таким невзрачным...
— Не возникало желания сразу же сбежать?
— На что? Подъемные мы потратили... Первое впечатление довольно быстро изменилось. С нами в Тюмень приехала целая группа молодых актеров: Георгий Дьяконов-Дьяченков, Виктор Шмаков... Увлеченные, неравнодушные люди. После нескольких спектаклей поняли: Тюмень — театральный город.
— Но все же уехали отсюда...
— В одном городе сидеть было неинтересно. Хотелось страну посмотреть. Тут как раз появилась возможность. Директор тюменского театра перевелся в Магнитогорск, он звал нас с собой. В Магнитогорске ждала квартира, роль в пьесе Островского. Но из Тюмени меня, парторга, не хотели тихо-мирно отпускать. Поэтому в Магнитогорск не поехали: чтобы директору не “пришили” переманивание кадров из сибирского города. Мы отправились в Иваново. Там проработали два года — и получили приглашение на Дальний Восток. Вот так жизнь шла.
— Не страшно было переезжать с места на место?
— Конечно, риск был. Всякий раз приходилось все начинать с нуля. Это хорошая школа: тебя оценивают разные режиссеры. У каждого надо было чего-то добиваться. Прежние заслуги — не в счет. Мы всегда привозили с собой репертуарный лист, в котором указывалось, какие роли играли. Но это не учитывалось.
— Владимир Высоцкий говорил, что сыграть Гамлета для актера — все равно что защитить диссертацию. Вам удалось сдать этот творческий экзамен?
— Гамлета сыграл в театре Тихоокеанского флота, который базировался в то время в городе Сов- гавань. Главный режиссер Струнин предложил эту роль. Перечитал произведение (помнил только монолог Гамлета, который разучивал школьником) и понял: боюсь...
— Чего?
— Того, что не смогу раскрыть образ. Режиссер переубедил: если сейчас струсишь, откажешься, больше тебе эту роль никто не предложит, потому что возраст уйдет. С такими доводами согласился, стал готовиться. Изучил литературу: где, в каком театре ставился “Гамлет”, как трактовалась пьеса. Когда начались репетиции, ребята возмущались: ты же играл эту роль, зачем мозги-то крутишь? А я просто хорошо знал текст. Потом я еще раз сыграл Гамлета — в Томске.
— Роли злодеев на себя примеряли?
— В двух театрах играл Яго. Этот герой — молод, обаятелен, потому никто и не верил, что он злодей. Мне понравилась роль. В ней есть такая захватывающая силища... Когда играл, было ощущение, словно Шекспир взял меня за шкирку и вел по спектаклю.
— Мистика...
— В театре много необъяснимого.
— Куда направились после театра Тихоокеанского флота?
— Оттуда поехали в Северск, в музыкально-драматический театр. Мне хотелось петь... Написал письмо — и получил приглашение. Друзья удивлялись: “Ты с ума сошел! Это же атомный город!” Все оказалось не так страшно. В Северске, за колючей проволокой, кипела интересная творческая жизнь. В музыкально-драматическом театре, где ставили оперетту, балет, так любопытно было работать. Режиссер сначала разрешил мне спеть в “Севастопольском вальсе” с главным героем. Потом сразу предложил партию в “Холопке”. Через время балетмейстер затянул в балет. В коллективе театра такие ребята были! В Северске работали по договору москвичи, киевляне, ленинградцы. Им разрешалось жить в закрытом городе некоторое время, при этом сохраняя столичную прописку.
— Колючая проволока Северска не смогла вас надолго задержать?
— Из Северска нас сманил Крыжановский, бывший балетный танцовщик. Он ставил спектакли в закрытом городе. Когда договор закончился, режиссер с семьей уехал в Краснодар. Мы поехали туда же. В Краснодарском краевом драматическом театре им. Горького задержались на пять лет. Там меня снова сделали парторгом. Общественная нагрузка столько сил и времени отнимала! Не справишься — партийный билет отберут. Это было страшно. Я в партию пошел добровольно, верил в идею, считал, что делаю что-то действительно нужное...
— Чем запомнился Краснодар?
— Гастролями. Актеров Краснодарского театра часто отправляли на выезды. В станицах спектакли душевно принимали, там публика не избалованная, как в городе. Бывало, придешь утром на репетицию, а вечером, если не занят в репертуарном спектакле, можешь загреметь на выезд. Кто-то заболел — тебе дают роль. Репетируешь в автобусе. Отговорок не слушали: видел спектакль, примерно помнишь мизансцену — разберешься на месте. Тяжело было, но интересно.
— Много лет вы проработали в Республиканском Русском театре Грозного. Сегодня этот город ассоциируется со словосочетанием “военный конфликт”...
— До перестройки город был мирный, гостеприимный. Туда нас позвал режиссер Евгений Иосифович Красницкий (сейчас он актер и режиссер в московском театре имени Гоголя, недавно получил “Золотую маску”). Через некоторое время директор и режиссер уехали — и в театре все пошло кувырком. В начале 90-х обстановка в городе изменилась, стало понятно, к чему все идет. Когда наши войска ушли из Грозного, дудаевцы разгромили военные склады — и пошла стрельба. На улицах грабеж какой был — страшно вспомнить! Иду однажды в театр — меня останавливают: “Отдавай деньги!” Забирали все, подчистую, даже хлебные гроши. У кого была возможность, уехали сразу после перестройки. Мы, кучка актеров, продолжали работать.
В городе чуть не каждый день устраивались митинги. В театре, где заседала оппозиция Дудаева, вырубили свет. Выбирались оттуда осторожно, крадучись вдоль стен. Не знали, кто пробрался по темноте в здание. Может, растяжку сделали в проходе. Наступишь — подорвешься...
Из Грозного пришлось бежать. Помог нам сосед, беженец из Осетии Муса. Он посоветовал никому не говорить, что уезжаем, и не выписываться. Надо было осторожничать. По вагонам ходили патрули. Увидят, что выписан — значит, ты уже вне закона. Отберут все... Хорошо, если в живых оставят. Муса отправил наш контейнер с вещами в Назрань, на свое имя, оттуда уже в Тюмень.
— Сколько лет в Тюменском драматическом театре?
— Когда приехали сюда второй раз, мне было 69 лет. Думал, устроюсь дежурным, контролером, сторожем... Куда возьмут. На открытие сезона пришел в театр, достал свой грозненский пропуск. Администратор посмотрела, удивилась: “Артист?! Приходите к нам работать”. Я и пришел. Директор, Владимир Коревицкий, сразу взял в штат. На тюменской сцене играю уже 15 лет.
— В каких спектаклях заняты?
— Их несколько. Наши старые спектакли, в которых играл, — “Мирандолина”, “Виндзорские проказницы”, “Нахлебник”, “Продавец дождя”, “Чума на оба ваши дома”, “Жажда над ручьем”, “Школа злословия”... — остались там, на Герцена. В новом здании надо начинать все новое. Сохранили те постановки, на которые охотно идут зрители, — “Собачье сердце”, “Ревизор”... Я играю на подхвате — дурного генерала в “Потехе про Левшу и народец тульский”, солдата в спектакле Владислава Знорко “Рядом с горизонтом”... Чего-то серьезного пока не предлагают: не в каждом спектакле есть возрастная роль.
— Как вы попали в спектакль французского режиссера?
— Это такая забавная история. Когда приехала французская группа ставить спектакль, определили, кто будет играть. Посмотрел — в списке меня нет. Не удержался, пришел на первую репетицию, посмотреть, что будет происходить на сцене. Знорко устроил перекличку. Потом увидел меня и воскликнул: “О! Сольдат!” Так в постановке появился еще один персонаж, а я получил роль. Знорко все придумывал на ходу — и героев, и само действие.
— Странный спектакль. Другое определение подобрать трудно...
— Согласен. Наши зрители к таким постановкам не приучены, а за рубежом они ценятся. Знорко привез нам то, что любят на Западе. Дескать, попробуйте, может, и вам понравится. Сколько проживет спектакль, бог его знает.
— Как вы себя чувствуете в этой постановке?
— Мы уже привыкли, даже начинаем получать удовольствие от странности спектакля. В нем у каждого — свой кусочек жизни, и он выплескивается на сцене. Мой герой — вечный солдат. Войны нет — он не знает, куда пойти, чувствует себя потерянным. И вдруг — салют, такой знакомый... “Я снова пойду на войну!” — радуется вояка.
Режиссер разрешал нам импровизировать, самим придумывать реплики. Мой текст в постановке очень короткий: “Но лучше всего кормили у Наполеона...” За этой фразой не спрячешься — играешь на одних эмоциях.
— По вашему мнению, зрители понимают, что происходит на сцене?
— Бывает по-разному. Иногда некоторые даже усекают, в чем дело. На прошлом спектакле аплодировали. На позапрошлом — кто-то в первом ряду даже кричал: “Браво!” Студенты хорошо принимают спектакль, им интересны новые направления в искусстве. Зрителям, воспитанным на традициях русского классического театра, подавай сюжет, развитие характеров... А тут — сказка. “Рядом с горизонтом” — значит, рядом с концом. Горизонт — постоянно убегающее пространство, вечность.
Когда был офицером во Владикавказе, в читальне наткнулся на пьесу Брюсова (название не помню). Сюжет — потрясающий до глубины души. Прочитав однажды, вряд ли забудешь. Настали времена, когда на Земле не осталось воздуха. Группа людей укрылась под стеклянным колпаком. Воздух, тепло, пища — все производили машины. Постепенно люди разучились ими управлять. Жизнь останавливалась. В поисках выхода кто-то из пленников обнаружил рычаги под потолком. Оказалось, купол можно было открыть. Как это сделать, знал лишь один человек — старик, живший еще в то время, когда стеклянный колпак не был нужен. Его уговорили открыть купол... Все собрались в ожидании чуда. Вот сейчас створки раздвинутся — и появится ласковое солнце. Старик нажал на нужный рычаг, крыша открылась — в помещение ворвался космический холод. С криками восторга люди умирали...
Мне кажется, содержание этой пьесы удивительным образом перекликается с постановкой Знорко. Впрочем, каждый из актеров, играющих в спектакле “Рядом с горизонтом”, по-своему понимает задумку “мастера сновидений”.
— С какими режиссерами вам легче работать: допускающими актерскую свободу творчества на сцене или требующими четкого исполнения задуманного?
— Нужна золотая середина. Со Знорко было непросто — слишком много свободы. Но, если режиссер требует от актера строгого выполнения того, что он задумал, — это мука. Еще Станиславский говорил: в спектакле обязательно должна быть актерская импровизация, но рисунок, который сделал режиссер, нужно сохранять. Импровизируйте внутри, оживляйте себя каждый раз по-другому. Как этого добьетесь — ваше дело. Но не повторяйте механически одно и то же — спектакль умрет.
Когда работал в театре во Владикавказе, у нас был режиссер из Таировского театра Борис Александрович Пиковский (знаменитый театр формы). “Я ставлю спектакль по законам живописи, — говорил он. — У художника на полотне каждая фигура имеет свое место, свою мизансцену. Если что-то убрать или добавить — общая мысль нарушится... ” Так же и в спектакле. В любом месте его останови — должна получиться осмысленная картина.
— Актер вживается в различные образы, проживает на сцене чужую жизнь. Как не затеряться среди множества ролей, остаться самим собой?
— В каждом из нас заложены разные качества — доброта, ненависть, тщеславие... До поры до времени они находятся “в запасе”. Актеру нужно лишь научиться вытаскивать то, что требуется для роли. Необходимы также и наблюдения за различными характерами и личностями. А в сущности — все в образе идет от тебя самого...
— Современные актеры играют без подсказок суфлера. Как удается запоминать разные тексты, не путать реплики?
— Актерская память — особенная. В какие бы ситуации в жизни ни попадал, невольно пытаешься запомнить свои эмоции, чтобы потом точно передать их на сцене. В спектакле все связано. Сопоставляешь предлагаемые обстоятельства с тем, что довелось когда-то пережить, — и слова рождаются сами собой. Их просто корректирую, произношу так, как должен говорить герой пьесы. Когда я что-то рассказываю, обязательно мысленно рисую картинку того, о чем идет речь. Это могут быть воспоминания или фантазии.
— У любого актера есть свой, особенный, ритуал или примета: как выйти на сцену, чтобы хорошо сыграть. Что вам помогает настроиться на игру? Волнуетесь перед спектаклем?
— Фаина Раневская говорила: “Если актер не волнуется перед выходом на сцену, ему пора менять профессию”. В молодости я боялся сделать что-то не так, ошибиться. Сейчас этой боязни нет. Но перед каждым спектаклем, даже если роль небольшая, чувствую волнение, тревогу... Когда актер выходит на сцену “с холодным носом” — равнодушным, спокойным, он так и будет играть. Нужно раскочегарить все внутри, разогреться психологически... Я должен быть готовым в любой момент вспыхнуть, разгневаться, рассмеяться или заплакать — создать себе настроение. И если эмоции передаются зрителям — спектакль отыграли не вхолостую...