Иронические письма от Александра Ческидова

Он занимал в театрах ведущее положение... От Владивостока до Грозного. Для провинциального актера много и интересно снимался в кино... А что? Счастливая актерская судьба. Но когда говорят о «счастливчиках» в искусстве, поневоле настораживаешься. Действительно, все есть: талант, выигрышная внешность. Дело за малым — что играть и как играть. Именно здесь начинается тяжелый поиск, скрытый от наивных дилетантов.
Из писем Александра Ческидова: «О делах, которые, по большому счету, и не являются таковыми, писать нет ни желания, ни сил, да и чертовски не интересно. Возможно, я завышаю планку, но это так. Планов много, но лени еще больше, значительно больше. И одни миражи на горизонте. Что ж, настоящее — это следствие прошедшего, и следует принимать его таковым, каково оно есть на самом деле...»
А в это время выходили один за другим не самые худшие сериалы с его участием — «Сыщики», «Две судьбы», «Марш Турецкого»... После ухода из Тюменского драматического театра и роли Саввы Болдыря в эпопее «Ермак», где на каждую неделю съемок то на Алтае, то в Сирии, то в Ялте приходился год их ожидания, Александр Дмитриевич зацепился за неведомый московский театр «Фигаро».
«...Ездим по точкам. Возим А.Пушкина. Вожу москвичей на «Москвиче-412». Слева жмут, справа подсекают, обзор плохой, так как он является еще и грузопассажирским «каблучком». Можешь себе представить мое напряжение. Это тебе не жук в пудру пукнул...»
Как-то предложил ему, мол, давай составим твою фильмографию. «Да я, — говорит, — тут от безделья попытался... Остановился на числе восемнадцать... Дальше то название фильма не помню, то режиссера». И начал читать Чехова...
«Признаться, я выпивши... Извини, зашел дорогой в портерную и по случаю жары выпил две бутылочки. Жарко, брат». Надо сказать, что его стодвадцатипроцентная актерская органичность не раз ставила в тупик не только случайных собеседников, но и коллег, сценических партнеров. Перед нами была не просто очередная роль, а вполне конкретный человек, в глазах которого или «площадь Красная видна», или «только улица немножко».
...На крохотной кухоньке, за нехитро сервированным столом, где из закусок только фирменное ческидовское сало, замаринованное в отваре луковой шелухи, в полумраке первого этажа вросшей в землю хрущевки на Минской, в дыму «Беломора» звучало слово Чехова. Александр читал любимый рассказ «Отец», охватывающий всю противоречиво текущую жизнь человека. Там каждая реплика была уже вписана в книгу судеб, каждый поступок необратим, каждый шаг запечатлен... Не раз я был единственным слушателем, и каждый раз будто ледяная глыба сползала по спине, и я расписывался в собственной бесталанности.
«Наконец-то, дожили один век, еще предстоит барахтаться в сугробах предстоящего, — писал Ческидов. — Но с нами печаль, уныние, оковы материальной гравитации, малая родина, огороды психических наделов, бремя большой Родины, ее «несжатая полоса земли». Работы хватит для всех. Если достанешь домашний адрес... то еще больше буду уважать. А если нет, то и оставайся сам себе...» Кстати, тоже напоминает чеховское: «Если не приедете, желаю, чтобы у вас прилюдно развязались тесемки на кальсонах». О! Этот его тончайший, всепронизывающий юмор. Добродушный, сногсшибательный... Намеренно произнесенная им на полнейшем серьезе, со степенным глубокомыслием банальность враз разоблачала дутую многозначительность официальных собраний. Даже конкретные просьбы и наставления в посланиях, написанных, как правило, на почтовых карточках, он в прямом смысле обрамлял вовсе не обязательными «лети с приветом, вернись с ответом», «жду ответа, как соловей лета», низводя все до опошленной шутки, а на самом деле — до непримиримой истины.
Только близко его знавшие улавливали подлинный смысл его иронии... «Желаю здоровья, любви большой не робкой. Еды много и разной, умения молчать, подмигивать, улыбаться, одеваться...» «Пишу «скачкообразно», впрочем, как и мыслю. Просто решил вам черкнуть беспроблемное и безвопросное, незатейливое письмецо. Даже письмишко. А точнее — каляколку. Простите мне эту вольность...» «Вот такие реминисценции, сентенции, тенденции, концепции, нет, сплошная трансцендентность...» И все это под адресом: Тюмень, театр драмы, комедии, фарса, трагедии, отчуждения...
Это особый дар — накопить такой запас доверия к себе, не предпринимая для этого специальных усилий; не суетясь, не надувая щеки, не выдавая себя за кого-то другого. Кажется, что он, как мало кто из актеров, вообще не наигрывал в жизни, не прикидывался ни борцом-максималистом, ни суперинтеллектуалом, ни простаком. В нем было всего в меру, и сила его очень земного обаяния замешана как раз на этой соразмерности, противоположной всяческому титанизму и выпендрежу.
...Актеры летом, в антракте, всего минут на десять вышли в скверик у служебного входа. Один из них затеял разговор: «Мы вчера... Нет... Позавчера это было. Мы позавчера зашли в стекляшку... Ну... Ту... За углом. Нет, туда мы вчера заходили. А тогда... А! Поехали на трамвае. То ли на «тройке», то ли на «четверке». Нет, на «девятке». Поехали мы... Знаете, на перекрестке Ленина и Маркса. Нет... Это было на углу Калинина и Фрунзе. Там тоже есть забегаловка. А кто был? Я — точно. Потом Вася. Нет, Васи не было! Валерка! Не было его... А кто? А! Сашка с Петькой! Взяли по 50... Да какие там 50? По первой-то? По 75! Нет, вру... По 75 мы взяли уже в третий раз... А в первый — по 150. Мне еще Лидка сказала... При чем тут она? А! Светка! Взяли по 150, и тут ко мне муха привязалась. Я ее ловил-ловил. Потом газету взял. «Труд», по-моему. Не-а... Потолще... «Литгазету»...
Александр Дмитриевич слушал его, слушал и сказанул: «Да не торопись ты!» А докурив папиросу, добавил: «Пропускай главное, оставляй детали!»
Однажды он меньше чем на сутки примчался в Тюмень, когда его жена Тамара Николаевна, интеллигентнейшая женщина, педагог, столкнувшись с непробиваемым хамством работников ЖКХ и использовав весь арсенал законных требований и уговоров, в отчаянии позвонила Александру Дмитриевичу в Москву. Утром он приехал, а уже вечером, убедившись в выполнении всех прежних договоренностей и запланированных работ, вернулся обратно... Какие могут быть дискуссии? Разве требует дополнительных определений отчетливое понятие — мужчина...
В 1981 году Александр Ческидов вместе с Владимиром Рогачевым организовал поэтический театр в университете, потом они на протяжении более двадцати лет знакомства всегда с почтением и радостью встречались. Помню, как они приветствовали друг друга. «Союз-Гермес», — говорил один. «Хопер-Инвест», — подхватывал второй...
В Александре Дмитриевиче было удивительное ощущение художественной логичности происходящего (все уже давно описано)... А эти его замечательно цепкие характеристики по разным поводам! А саркастичный смешок, направленный внутрь себя...
А еще он любил актеров. «...Привет хлопцам и девчатам, которые помнят тянувшего всех за собой в болото. Я всех уважаю, помню их забулдыжно-актерские лица. Никогда не забуду, всегда приду на выручку, окажу внимание, подскажу время». «...На сем и откланиваюсь с чувством превосходства над своим нищенским существованием. С непреодолимым уважением обнимаю и теплом души колыхаю...»
Ческидов Александр Дмитриевич (1946-2005).
Играл в Тюменском драмати-ческом театре и снимался в к/ф «Рой», «Житие Александра Невского», «Вверх тормашками», «Груз 300», «Казачья быль», «Ермак», в т/ф «Покушение на ГОЭЛРО», в т/с «Сыщики», «Две судьбы», «Марш Турецкого-3».