Страшная это сила – любовь народная, когда перевирая тексты и факты помолодевшие старички и заматеревшие наследники погружаются в угар юбилея!  Хорошо, что нет в живых юбиляра! Хорошо, что не слышит, как трещит раздираемая на куски ткань, как делят права на память о нём . …Как настойчивым повторением на разные лады формулировочек о «безсемейности» поэта, о его безбытности вылепляют миф о «своём» поэте, выкраивая при этом в постаменте зоны и для «наших», которые заслужили, недополучили, выстрадали своё право на ломоть от масштабов его славы… А что?! Или уже совсем ничего не стоит то, что отплакали когда-то, отнадеялись впустую?..

«…Ну как же так?! Мы в очереди первыми стояли, 

А те, кто сзади нас, уже едят!» 

Такая суета из жён, соседей, целой гвардии «корешей», накрытых, как волною, воспоминаниями…

«…А что ему - кругом пятьсот,

И кто там после разберет, 

Что он забыл, кто я ему и кто он мне!»

Тот, кто мог бы «напомнить», на место поставить, - этого уже никогда не сделает –

«…кругом пятьсот,

 И кто кого переживет,

Тот и докажет, кто был прав».

Среди «переживших» нет нашего юбиляра. Он, правда, ненароком высказался критически про перспективу почестей («почестей иглу»), но ведь человеку свойственно и ошибаться, кто ж на сладенькое-то (на «почести»-то) не падок? А!?

«Он был другой» - говорил своим актёрам о Высоцком Ю.Любимов. А кто это понимал, а кто из слушающих не говорил себе –  и все мы «другие»?!

Ну почему у нас всё сначала зверски выкорчёвывают, а потом всем миром насаждают? Как ни боролась система с Высоцким, его знали, слушали, пели и – любили. Теперь его насаждают: второй год «Спасибо, что живой», сюжеты с Мариной Влади, ежегодная премия… Эта официальная любовь гораздо опаснее для Художника, ведь именно здесь «мильон меняют по рублю», здесь совсем не стыдно от великой любви к дорогому человеку залезть и в чужие письма, и в чужую душу, и выдать очередные «сплетни в виде версий», делясь «червями сомненья», что бы ещё он такое смог… на наше счастье, если бы… Здесь выясняют, кто дороже заплатил за встречу с ним? Теперь можно получить и проценты с жертвы тому, чья любовь дороже, чья дружба крепче и сильнее… Муза, вдохновившая Высоцкого на песню «…Она была в Париже» и признавшаяся, что сожалеет о том, что в своё время устояла и не отдалась ему (ах, кабы знать наперёд!), под занавес в «Пусть говорят» договорилась до того, что Высоцкий – святой, и его обязательно канонизируют. И ни у кого бровь не дёрнулась.

Страна моя, у тебя никогда не было Пушкина, у тебя не было Льва Толстого, Достоевского… здравого смысла… Да Высоцкий руки бы на себя наложил от стыда и отвращения, увидев, как славно его «колею» благоустроили, посыпали щебёночкой, залили асфальтиком, обнесли бордюром …вписали в ту цивильность, от которой сам он взял бы не так уж много… Неужели даже самое прекрасное – любовь, талант, синяя птица свободы – заканчивается тем же… дерьмом, что и тусклые будни прозябания. Обсосут, как леденец, и забудут. Отчего это у нас, не оттого ли, что любовь к пирожным, тоскливое выполнение супружеских обязанностей, похотливое кобелирование всех полов и т.н. ориентаций и то - что оказывалось высшим аргументом в пользу существования Бога – одним словом зовётся?… Он жил пока любил жизнь, женщину, чувство свободы… Остановить того, кого флажки не останавливали, при его жизни не удалось. Но есть сила посильнее запретов, сила поминального пряника. Обложили юбиляра…

Четырнадцать лет тому назад мне ужасно хотелось написать что-то подобное «антиюбилейное», слушая с утра до ночи, как страна готовилась к 200-летнему юбилею А.С.Пушкина. Вы думаете, за время всенародного публичного чтения романа «Евгений Онегин» его стали лучше понимать, глубже любить? Нет, им «объелись» на несколько десятилетий вперёд. Я бы и написала, но мне попались в руки книга эссе Вадима  Перельмутера (вдруг встретите это имя, присмотритесь!) «Пушкинское эхо», где речь шла и о подготовке к юбилею Пушкина 1999г. Перефразируя пушкинское выражение о русском «бунте, бессмысленном и жестоком», автор эссе пишет: «Страшен русский юбилей, бессмысленный и жестокий». Этими словами я и закончила бы,  свои соображения о юбилее Высоцкого, но пусть лучше всё закончится его стихами о нас. Разве мы изменились с тех пор?

Охота с вертолётов (Михаилу Шемякину)

Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,

Отворились курки, как волшебный сезам,

Появились стрелки, на помине легки,

И взлетели стрекозы с протухшей реки,

И потеха пошла — в две руки, в две руки!

Мы легли на живот и убрали клыки.

Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,

Чуял волчие ямы подушками лап;

Тот, кого даже пуля догнать не могла б, —

Тоже в страхе взопрел, и прилёг, и ослаб.

Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал:

Зря мы любим её, однолюбы.

Вот у смерти — красивый широкий оскал

И здоровые, крепкие зубы.

Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу —

Псам ещё не намылены холки!

Но на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!

Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,

К небесам удивлённые морды задрав:

Или с неба возмездье на нас пролилось,

Или света конец — и в мозгах перекос...

Только били нас в рост из железных стрекоз.

Кровью вымокли мы под свинцовым дождём —

И смирились, решив: всё равно не уйдём!

Животами горячими плавили снег.

Эту бойню затеял не Бог — человек:

Улетающим — влёт, убегающим — в бег...

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,

В равной сваре — за нами удача.

Волки мы — хороша наша волчая жизнь!

Вы собаки — и смерть вам собачья!

Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,

Чтобы в корне пресечь кривотолки.

Но на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!

К лесу — там хоть немногих из вас сберегу!

К лесу, волки, — труднее убить на бегу!

Уносите же ноги, спасайте щенков!

Я мечусь на глазах полупьяных стрелков

И скликаю заблудшие души волков.

Те, кто жив, затаились на том берегу.

Что могу я один? Ничего не могу!

Отказали глаза, притупилось чутьё...

Где вы, волки, былое лесное зверьё,

Где же ты, желтоглазое племя моё?!

...Я живу, но теперь окружают меня

Звери, волчьих не знавшие кличей.

Это псы, отдалённая наша родня,

Мы их раньше считали добычей.

Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу,

Обнажаю гнилые осколки.

А на татуированном кровью снегу

Тает роспись: мы больше не волки!

1978 

Я никогда не верил в миражи...

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана —

Учителей сожрало море лжи

И выплюнуло возле Магадана.

Но, свысока глазея на невежд,

От них я отличался очень мало —

Занозы не оставил Будапешт,

А Прага сердце мне не разорвала.

А мы шумели в жизни и на сцене:

Мы путаники, мальчики пока.

Но скоро нас заметят и оценят.

Эй! Против кто?

Намнём ему бока!

Но мы умели чувствовать опасность

Задолго до начала холодов.

С бесстыдством шлюхи приходила ясность

И души запирала на засов.

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы, поднять не смея глаз, —

Мы тоже дети страшных лет России,

Безвременье вливало водку в нас.

1979

Нравится