Я ещё не доросла до среднего возраста или уже переросла?
Написал 14:08 08.08.2013
Протестное движение в отдельно взятой семье
Смотрю на своих мальчишек, их друзей, и понимаю: растёт совершенно невообразимое поколение. Им не нужны наши взрослые устремления и установления, у них свои планы на жизнь, которые они готовы отстаивать с недетской настойчивостью, свои взгляды на мир. Да они сами – целый мир! Мне даже жалко воспитателей и учителей, которые, желая детям добра, получают от них дозу того, что принято называть хамством. Ну как, скажите на милость, должна была отреагировать воспитательница, которой четырёхлетний Антон заявил: «Сколько раз я могу вам говорить, что я не ем рыбный суп! Вы что, не понимаете?» Эти дети протестуют. Почти всегда.
Мои сыновья протестуют против непонятных им указаний и вообще против указаний как вида общения. Для них чужая картина мира так и остаётся чужой, у них даже желания не возникает её примерить, потому что имеется своя собственная, от которой они не собираются отказываться. Они не понимают, почему должны следовать за чужими идеями, бояться чужими страхами и радоваться чужими радостями. Дети пока сохраняют способность мыслить во все стороны, не особо задаваясь вопросом «а можно ли?». Но при первом же «сюда не ходи» (даже если приводятся неопровержимые аргументы в пользу нехождения именно сюда), они протестуют. Алёша замирает на одном месте и начинает задавать бесконечные «почему». Антон все указания либо доводит до абсурда, либо, получив ответ на Алёшкино «почему», молниеносно находит «разрешительное» решение.
- Мальчики, вставьте трубочки в сок!
- Почему?
- Нельзя пить из дырочки.
- Почему?
- Обольётесь!
Взгляд Антона скользнул по кухне и остановился на вешалке с кухонными фартуками:
- Надень на нас это.
Указывать детям, как следует пить сок из маленькой коробочки, потеряло смысл.
Протестуют они против несвободы и против отсутствия возможности выбирать несвободу. Если я им буду запрещать делать то, что с моей точки зрения плохо, они выберут это «плохо» и воплотят его в жизнь с таким удовольствием, что останется только руками развести и заметить: «Да уж…»
Никогда не забуду, как они топили вещи в унитазе (за день до этого Антону влетело за спущенный в канализацию рулон туалетной бумаги). Я не противодействовала воплощению замысла, поскольку просто отсутствовала дома. Застала только самый конец процесса, когда помешать веселью и счастью уже была не в силах. Махнув рукой, я только и сказала: «Собирайтесь, парни, снеговиков лепить».
Протестуют и против несправедливости. По понятиям моих детей есть «честно», а есть «справедливо». Честно – это когда конфеты поровну, машинками меняться через пятнадцать минут и когда мама каждого на ночь поцелует по двадцать семь раз. Всё, что честно, – конкретно и исчисляемо. Справедливость же подсчётам не поддаётся. Она даже вербально никак не выражается. Если в ответ на вопрос «зачем ты его ударил?» слышу только сопение, значит, дело в справедливости.
Нечестно – значит неправильно, не по уму, а несправедливо – значит, плохо, и в душе гаденько так становится. Когда что-то «нечестно», можно устроить показательную истерику или (если настроение не очень поганое) просто объяснить словами. Когда несправедливо – слов быть просто не может, остаётся только протест, не всегда мне понятный, не всегда мной распознаваемый, и не всегда – с моей точки зрения – адекватный.
Против несправедливости дети протестуют совершенно по-разному. Старший – тихо, почти незаметно. Широко раскрытыми глазами, словно удивляясь, смотрит он на творящееся. А потом молча уходит. Иногда в другую комнату, иногда в себя. Лишь один раз видела, как он открыто выражал свой протест – громко и надрывно объяснял десятилетним пацанам, что обижать малышей нельзя. Ему было очень страшно, но он готов был в случае необходимости ринуться с кулаками на нарушителей вселенского закона. Парни опешили от такого натиска, а потом один другому сказал: «Пойдём отсюда, он ненормальный». Мне тогда Алёша ничего не рассказал. Он не знал, что я всё видела.
Антон же протестует весело и со смехом. Ни грамма пафоса – только шутовство и балаган. Будто он Бахтина читал. Всё ставится с ног на голову, выворачивается наизнанку, трагическое оборачивается комическим, а серьёзное лишается всякого смысла. Противостоять скоморошескому напору невозможно. Да и бессмысленно. Единственное, что можно сделать, – включиться в игру. Доиграть, кстати, мне не удалось ни разу.
Всё, что «нечестно», можно исправить. Всё, что несправедливо, можно только простить. По-честному – «око за око, зуб за зуб». По-справедливости – «я прощаю тебе». Именно «тебе», а не «тебя». «Тебя» может простить только бог, а я, человек, прощаю тебе твоё несовершенство, ибо и я несовершенен. Когда впервые услышала от своих детей «мамочка, мы прощаем тебе», моя привычная картина мира дала трещину.
Готовы ли мы принять это прощение от наших детей? Честно скажу, я – не всегда. Мне очень хочется быть государством: определять границы, устанавливать свои нормы и правила. На моей территории всё должно быть посчитано, распределено, объяснено: порядок торжествует, ужин готов к восьми вечера, полы помыты, книжки расставлены по полочкам, и оппозиция с её потенциальным желанием беспорядка сидит на диване. В государстве иногда случаются бунты, но я знаю, как их подавить. А вот что делать с прощением? Детей, которые прощают мне, как-то даже неловко прощать – не потому что они у меня это право забрали, а потому что они не нуждаются в моём прощении. Ведь они – нечто большее в моей жизни, чем просто дети. Они – Божье благословение, маленькие принцы, которые возвращают взрослых к простой истине: «On ne voit bien qu'avec le cœur, l'essentiel est invisible pour les yeux» («Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». Антуан де Сент-Экзюпери "Маленький принц").
← Назад к списку записей