Доброе слово о маме, которой уже нет...

Она умела успокоить. Даже под дулом автомата. Она могла прикрыть собой во время расстрелов. Ефросинья Анисимовна очень многое смогла. Потому что она — настоящая Мама.
Это не принято называть подвигом. Но именно так оценивают жизнь своей мамы Тамара и Анатолий, постаревшие и поседевшие еще в детстве.
Жизнь... Она почему-то всегда завязывается узлом. У кого — пожиже, у кого — потуже. У Ефросиньи Анисимовны она завязалась так, что невтерпеж... Но эта женщина вытерпела все. Во имя своих детей. Пересчитывать, сколько их было у нее — собьешься. У тех, кто был рожден еще до революции 1917-го, считалось смертным грехом прерывать зарождающуюся жизнь. Брат и сестра посчитали, что от первого брака с Ильей Ивановичем Кащеевым их мама явила на свет четверых ребятишек. Последний, Павел, родился уже после смерти своего отца — участника гражданской. И дети умирали, как израненные войной. В 1925-м, когда к Ефросинье «посватался в мужья» будущий отец Тамары и Анатолия — Роман Фролов, на руках у вдовы было двое деток. К 1941-му их было семеро... Первого, Толика, рожденного в 1931-м, сестер Раиску, Машу уже не считали. Но мама-то всегда их помнила. И оплакивала: «Толик так и умер с корочкой хлеба в руке. Сидел-сидел на завалинке — и повалился». Ругала она, понятное дело, только себя. Но разве есть ее вина в тех событиях, которые захлестнули страну?

В 1931-м супруги Фроловы одними из первых в селе Кащеево, что в Орловской области, сдали в колхозное хозяйство весь свой скот. Ефросинья Анисимовна еще в детстве досыта набатрачилась на чужих хозяев, и Роман Ильич в своей жизни вдосталь насмотрелся на любителей сытно поесть за людской счет. В коллективном хозяйствовании они надеялись увидеть справедливость жизни. В 1933-м супруги по зову сердца отправились в Запорожье. Говорили, что там голодомор. Вот они и поехали поднимать украинские земли.

— Я досконально изучил и то время, и те обстоятельства, — рассказывает Анатолий Романович. — Люди умирали не только от голода. Брюшной тиф, холера массово косили украинцев. Но отец и мама верили вербовщикам: нужно приложить силы — жизнь наладится.

На станции Малый Токмак, куда прибыла большая семья Фроловых, пустующих домов — процентов 90... Большинство жителей вымерло. Однако не все приезжие здесь прижились. Почему-то не полюбило их местное население. Супруги Фроловы вкалывали день и ночь: Ефросинья Анисимовна трудилась дояркой, Роман Ильич ухаживал за конями. Во время одного из таких дозоров его и ранили из-за угла из берданки.

«Прощай, домик с яблоневым садиком! Прощай, пока не случилась беда похлеще», — так решила Ефросинья Анисимовна. Но председатель колхоза не отпускал трудолюбивых супругов. И тогда они вкрадче покинули уже обжитые места. Вернулись в родное село Кащеево, где ни кола ни двора, ни ведра картошки. А на улице — осень.

— Старшие сестры мне рассказывали, — говорит Тамара Романовна, — как мама побиралась по дворам. Просила, кто чего не пожалеет. Брюквы, картошки, морковки. Семье нужно было хоть как-то перезимовать. Представляете: перезимовали — выстояли! А весной 1934-го Толик взял да и повалился на бок, умер. С хлебной корочкой в руке. Осенью этого года умерла и сестра Рая. Я сама — мать. Могу представить, что пришлось испытать моей маме. Не хочу: сердце разрывается...

Однако настоящий ужас — еще впереди.

В деревню Кащеево весть о Великой Отечественной принесли почтальоны. С опозданием — 23 июня 1941-го. Вначале на фронт забрали парней и молодых мужчин. В конце августа 41-го получил повестку и Роман Ильич, 1901 года рождения. Большая семья осталась без кормильца. Но с приличными запасами на зиму. Колхозная власть, понимая, что нашествия немцев не избежать, распорядилась раздать урожай и все коллективное имущество по дворам, подушно. Во двор Фроловых привели двух овец и гнедую кобылу.

14 октября в деревне появилась первая партия оккупантов. И сразу наступила зима. Лютая и беспросветная. В прямом смысле: редко у кого из деревенских имелись дрова и керосин.

Все эти испытания сопровождались страхом. В поисках съестного немцы частенько устраивали «зачистки» домов местных жителей. Сосед-полицай выдал, что Фроловы где-то прячут лошадь. Фашисты штыком протыкали стог гречишной соломы, замаскировавший тайник с гнедой. Лошадь-умница не подала голоса. А куры — дуры. Переполошились в подполе, закудахтали именно в тот момент, когда в дом к Фроловым нагрянуло трое немцев. Кроме несушек внимание незваных гостей привлек блеск артиллерийских гильз от снарядов. Их принесли в обмен на продукты родственники из Калужской области. Из этих гильз можно было соорудить кружки, лампы. «Сгодится в хозяйстве», — подумала мать и припрятала подарок. А немцы решили, что гильзы — доказательство ее связи с партизанами. Карабином вытолкнули женщину в сени. В ноги к матери упали две ее старшие дочки Лиза и Валя. Запричитали. На шум пришел еще один немец. Потянул за рукав сослуживца. Не то пожалел женщину, не то сообразил, что гильзы-то пустые...

С семьями партизан фашисты, как сейчас говорят, «расправлялись очень круто». В Знаменское — районный центр, в состав которого входило и село Кащеево, сгоняли жителей окрестных населенных пунктов. На показательную казнь. У всех на глазах повесили сестер-двойняшек Музолевских и их маму-учительницу. За что? За то, что глава этого семейства — руководитель районного земельного отдела — состоял в партизанских рядах. Трагедия в соседней деревне Вязовка: немцы расстреляли родителей партизана Давыдова, его жену и четверых детей. Младшего Алешку, едва освоившего первые шаги, изверги голышом поставили в сугроб. «Плачущего ребенка успокоили пулей».

Во время таких показательных казней взрослые сходили с ума. Но и обезумевшие, они продолжали прикрывать полами одежд лица своих детей. «Нельзя допустить, чтобы ребятишки видели такие издевательства».

— И меня мама своей шубой укрывала, — говорит Анатолий Романович. — Но потом, после войны, пересказала всю страшную правду о Великой Отечественной. Чтобы мы помнили... Чтобы наши дети знали...

Ни за что не догадаетесь, какая заветная мечта у А.Фролова. Он желает, чтобы хоть иногда по телевизору показывали фильм о малолетних узниках фашистских концлагерей «Помни имя свое».

Спрашиваю:

— Зачем вам это?

— Это — наше детство, — в один голос отвечают брат и сестра Фроловы. — Причем несколько приукрашенное: экранные дети — кожа да кости. И все же они упитаннее, чем были наши соседи по концлагерям. Видимо, это сделано для того, чтобы у сегодняшних зрителей не лопнуло сердце от сострадания.

...Больше половины 1942-го прошло в кошмарном бреду: жителей села Кащеево одолевала какая-то эпидемия. Дошло до того, что весной пришлось нанимать людей из соседнего района: копать огороды — сажать картошку.

В 43-м, что называется, обыгались — пришли в себя. И начали осознавать: мама, тоже «все это время ползающая на коленках», именно мама не позволила умереть всем своим детям с голода. Не уберегли только Машу, родившуюся перед самым началом войны. Правда, в составе семьи не было уже и старшего брата Павла. Его еще в 41-м угнали в Германию. В июле 43-го «куда-то угнали и старших сестер — Лизу и Валю». С Ефросиньей Анисимовной осталось трое — Ольга, Толя, Тамара.

Этих, своих младшеньких, мать связывала между собой веревками и проволокой, когда фашисты, после поражения на Орловско-Курской дуге, вели своих заложников через Белоруссию к Балтийскому взморью. «Они были нужны как рабы, как удобное прикрытие. Под конвоем брели рядом с немецкими обозами, и это не позволяло нашим самолетам бомбить обозы отступающих оккупантов».

— И даже когда мы передвигались в телячьих вагонах, — вспоминает Анатолий Романович, — мама всегда старалась, чтобы мы держались кучкой и заняли места с края. «Вываливайтесь в случае чего, — наказывала она. — Потом будем искать друг друга».

Вдумалась в этот наказ, представила: мурашки по коже...

...Дети и взрослые содержались в разных бараках. Почти не виделись друг с другом. За Толей и Тамарой мама строго-настрого наказала присматривать Ольге. Но разве могла Оля оградить сестру и брата от анализов крови, которые зачем-то брали у малолетних изверги? Нечем было и подкормить два этих «обессилевших ходячих трупика». Сама такая. А маму в середине октября 1943-го увезли на реку Нарву, на строительство заграждений. В лагерь Ефросинью Анисимовну вернули только в марте 1944-го.

— Мама, — вспоминает младшая дочь, — разыскала меня. «Тамарка, — кричит, — Тамарка!» А у меня, верите ли, нет сил, чтобы улыбнуться.

А Толя в то время находился в карантинном бараке с крупозным воспалением легких. Он не ведает, как мама договорилась с русской девушкой, приставленной к умирающим. Но факт есть факт: Ефросинья Анисимовна выкрала сына через окно, завернула в какую-то рогожку и принесла в свой барак. На себе, как скарб, она тащила этот мешок с недвижимым телом ребенка до эстонского хутора Каракулла. Там упросила местного фельдшера осмотреть Толю. Тот на пальцах показал, что жить ее сыну осталось дня два. Спасти ребенка может только нутряное сало с молоком.

Где взять такую роскошь? Мать умудрилась. И выходила Толю, который «уже и голову-то не мог держать».

Для чего я это пишу — тревожу память, рву сердце? Анатолий и Тамара Фроловы сами так пожелали. Хотят еще раз поклониться материнскому подвигу. Сказать своей маме: «Спасибо!»

Говорят, что добрые слова приятно слышать даже тем, кто давно уже на небесах.