Медвежья услуга Пушкину не нужна

«Если Пушкин — наше всё, так отдадим ему всё наше?!» — так остроумно прокомментировал тюменский журналист Анатолий Омельчук старания приписать «солнцу русской поэзии» авторство сказки «Конёк-Горбунок». Пушкинисты отмахиваются от «сенсационных литературоведов», как от назойливых мух.

№61 (5038)
12.04.2010
Геннадий Крамор

Лето юбилейного для Пушкина 2009 года разогрело их пыл. Рой «разоблачительных» публикаций облепил Интернет, газеты и телевидение. Неискушённые читатели и зрители были ошарашены градом наукообразных аргументов с единым финалом: «Не мог Ершов написать столь гениальную сказку!»
Пушкинисты благородно молчат. Они называют подобные версии «чушью собачьей». Они правы. Но ершововедам, живущим на родине Петра Павловича, трудно смолчать. Ведь не только сказку отбирают у её автора, — у Тюменского края отбирают имя, которым он законно и по праву гордится. Отбирают накануне 200-летнего юбилея поэта!
Доцент кафедры литературы Ишимского государственного педагогического института им.П.П.Ершова кандидат филологических наук Татьяна Савченкова подробно разобрала все доводы тех, кто пытается оказать Пушкину медвежью услугу. Их наукообразность рассеялась как дым.

Рождение легенды

Когда же родилась версия «иного» авторства сказки «Конёк-Горбунок»? В прошлом году ей исполнилось 175 лет, а версии о «неавторстве» её создателя — всего 13. В 1996 году впервые появилась статья литературоведа Александра Лациса под броским названием «Верните лошадь!» «Сенсация» мгновенно разлетелась по столичным и провинциальным газетам. Но в спину Лацису уже дышал историк литературы Вадим Перельмутер. Он дерзко вынес на титульный лист своего издания «Конька-Горбунка» имя Пушкина, — пока ещё с вопросительным знаком. (Эту книгу нам довелось видеть в библиотеке Пушкинского Дома — её преподнесли академику Лихачёву, но Дмитрий Сергеевич предпочёл не держать в своём доме столь курьёзное издание.)
Вскоре Александр Александрович ушёл в мир иной, а Вадим Гершанович уехал искать лучшей доли в Америку. Упавшее знамя вновь затрепетало в руках бывшего инженера Владимира Козаровецкого. Он творчески углубил и дополнил теорию своего учителя, трудолюбиво отражая каждый этап «исследования» в либеральной прессе.
Столь солидная платформа для словесных орудий Владимира Абовича, направленных в сторону тобольского «пьяницы и литературного вора», поколебала уже не только ветреную публику жёлтой прессы, но и вечно сомневающиеся интеллигентские умы.
Но насколько верно и всесильно учение Лациса-Перельмутера-Козаровецкого?

Мал, да удал

Ершов был якобы слишком юн и малообразован, чтобы написать гениальную сказку. Ну и пусть «говорят, что пишет каждый в девятнадцать лет», — юноше из провинциального Тобольска в этом праве «сенсационные литературоведы» отказали. К тому же не создал больше ничего, что снискало бы всемирную славу, а прожил при этом до 54 лет. Значит — не автор.
Судить о безупречности подобной логики оставим читателю. Загадка юношеской вспышки таланта Ершова будоражит не одно поколение исследователей. Профессор Вячеслав Кошелев, например, объясняет её так: «Конька-Горбунка» мог написать только человек, который уже овладел приёмами классического стихосложения, но ещё сохранил непосредственное детское мировосприятие. А потом Ершов повзрослел, и его «взрослые» стихи и проза были хороши, но уже не вызывали столь живого отклика среди жаждущей диковинок публики.
Но простые пути не устраивают тех, кто стремится погреться в лучах славы великих литературных имён. И вот появляется постмодерновая сказка о рождении сказки. Набросал-де Пушкин рифмованную историю про Ивана-дурака и помощника его Горбунка, да с иносказаниями: страдающий кит — николаевское полицейское государство, три десятка кораблей в его утробе — томящиеся в Сибири декабристы, коварный спальник — шеф жандармов Бенкендорф и т.п. Такого личный цензор Пушкина император Николай I никак не пропустил бы. Поэтому Александр Сергеевич входит в сговор с журналистом А.О.Сенковским, издателем А.Ф.Смирдиным и профессором П.А.Плетнёвым. Сказку решено издать за именем подставного лица. Плетнёв находит студента Петербургского университета Петра Ершова. Его просят переписать рукопись набело (обычный заработок студентов), а после уговаривают поставить под ней свою подпись. Заговор удался. Сказка вышла в 1834 году. Она покалечена цензурой, но незначительно (к студенту отнеслись снисходительно), Пушкин получил деньги для картёжных утех, остальные участники мистификации тоже не остались в накладе. Правда, опомнившийся Ершов стыдится сделки с совестью и в разговорах или переписке не называет сказку «Конёк-Горбунок» своей. К тому же текста, написанного рукой Ершова, не сохранилось.
Такова суть «гипотезы» Лациса-Перельмутера-Козаровецкого.
Но основана она на информации, мягко говоря, не совсем верной.
Рукопись, хотя и не первой редакции, есть — она хранится в РГАЛИ. Ершов не стыдился называть сказку своей. Например, в письме к книгопродавцу и издателю И.Т.Лисёнкову от 28 июня 1838 года так и говорит: «Я получил письмо ваше... и соглашаюсь на 2-е издание моей сказки». Так же и в 1856 году: «Конёк мой снова поскакал по всему русскому царству, счастливый ему путь».
Рукопись первой редакции сказки действительно не сохранилась. Но это не вина Петра Павловича. Бумаги из его архива утрачены уже в ХХ веке. Но ведь и оппоненты Ершова честно признаются: документальных подтверждений у них нет.
Поэтому, чтобы подпереть шаткие конструкции сцены, на которой разыгрывается «комедия разоблачений», В.А.Козаровецкий подготовил ещё одно косвенное «доказательство». Дескать, Ершов требовал у Сенковского (аж через семь лет!) оплаты журнальной публикации первой части сказки, но ему в этом было «совершенно справедливо» отказано, потому как произведение — не его. Казалось бы, вот образчик удивительного нахальства и беззастенчивой наглости Ершова! Но скорее эти эпитеты относятся к приёму Козаровецкого — выдёргивать факты из контекста исторического источника (воспоминаний А.К.Ярославцова). Ведь на самом деле Ершов добивался оплаты публикации не сказки, а лирических стихотворений, присланных уже из Тобольска. И Сенковский после этого случая вовсе не разорвал отношения с «бездарным провинциалом». Например, в 1858 году он пригласил Ершова сотрудничать в журнале «Весельчак», и Пётр Павлович принял это предложение.

Горбатый Пушкин

Чтобы удобнее оседлать «певца свободы», «сенсационные литературоведы» придали ему облик... Конька-Горбунка! Образ конской головы с чертами курчавого профиля вынесен В.А.Козаровецким на обложку скомпилированного им издания сказки, где имя Пушкина красуется уже без вопросительного знака. Намёк прямолинеен: вот же он, Александр Сергеевич, сам себя в образе Горбунка и нарисовал! И пусть на рисунке нет ни горбов, ни аршинных ушей, и создан он в 1825 году — за 9 лет до сказки. Это не останавливает полёт фантазии. Лошадиная голова с кудряшками найдена А.А.Лацисом на рисунке, сделанном поэтом на черновике стихотворения «Андре Шенье». Всего там семь голов. Но Лацис обрезает рисунок до четырёх лошадей и поражает читателя «гениальным» озарением: вот «кобылица молодая» и трое подаренных ею Ивану коней!
Пушкинские рукописи призываются в свидетельства «ершовского злодеяния» неоднократно, и с той же методикой. В.Г.Перельмутер и В.А.Козаровецкий утверждают, что в «фонде А.Ф.Смирдина» сохранилась собственноручно им сделанная опись бумаг, среди которых числилось написанное Пушкиным посвящение «Конька-Горбунка», т.е. первые четыре строки сказки. И опять перед нами — спутанный шаловливыми котятами клубок. «Посвящение» — это надпись, предшествующая произведению, указывающая, в честь кого оно написано или кому преподносится. Как известно, такого посвящения у «Конька-Горбунка» нет. А выдавать за посвящение начало текста — приём, недостойный даже первокурсника филфака.
К тому же оба литературоведа, похоже, не видели этой описи. Зато Т.П.Савченкова не поленилась отыскать документ. Оказалось, речь идёт о «Списке с «Описи бумаг А.Ф.Смирдина» в составе архива коллекционера П.К.Симони в рукописном отделе Российской национальной библиотеки. Опись составлена уже после смерти книгоиздателя, а потому не могла быть написана его рукой. Это алфавитный перечень автографов и других бумаг, имеющих отношение к известным литераторам. С Александром Сергеевичем связано несколько коротких записей, среди которых — «Заглавие и посвящение Конька-Горбунка». И всё! Здесь нет начальных строчек, написанных рукой Пушкина. И доказательства его авторства из этой конспективной описи деловых бумаг вовсе не следует.

«Полка с мистификациями»

На этот случай «сенсационные литературоведы» приберегли «рояль в кустах». Звучит этот рояль очень завораживающе. И мы охотно верим, что в кабинете с пушкинской библиотекой есть особая полочка, куда поэт ставил литературные мистификации. И на этой полочке стоит «Конёк», а это — оставленное Пушкиным свидетельство неершовского авторства.
«Хорошо поёт. Громко». Но фальшивые ноты громкостью не укроешь.
«Конёк-Горбунок» действительно был в пушкинской библиотеке. Об этом свидетельствует опись, входящая в документ с названием «Архив Опеки над детьми и имуществом А.С.Пушкина». Основной корпус книг поэта сохранился, но сказка П.П.Ершова утрачена. Но стояла ли она на «полке с мистификациями»? Была ли такая полка? А.А.Лацис принимает за аксиому, что опись отражает порядок, в каком были расставлены книги на полках, берёт на рассмотрение позиции 739-748, среди которых под № 741 значится и «Конёк-Горбунок», и с лёгкостью утверждает: сказка стоит в ряду мистификаций!
И вновь перед нами — гамма подтасовок и недоговорённостей. Во-первых, для Лациса аноним (книга без указания авторства), псевдоним (автор скрывается за вымышленным именем) и мистификация (автор маскируется именем другого человека) — явления одного порядка. Однако в ту эпоху анонимные и псевдонимные издания были в порядке вещей, — одной полки не хватило бы. Во-вторых, Лацис почему-то выпускает из поля зрения три позиции из выбранной им «десятки». Почему? Да просто потому, что они никак не желают укладываться в прокрустово ложе «мистификации», поскольку или несут на себе имя автора, или вовсе не являются художественной литературой. Ну и, в третьих — ещё в 1930-х годах архивист и историк литературы Л.Б.Модзалевский убедительно доказал, что «Опись опеки» составлена крайне небрежно и из неё «нельзя составить никакого впечатления о том, в каком порядке или системе Пушкин хранил на полках свои книги».
И уж полный диссонанс в этой пьесе — развитое В.А.Козаровецким утверждение А.А.Лациса, что на экземпляре «Конька-Горбунка» из собрания Пушкина нет дарительной надписи, ведь «мнимый, подставной автор не мог преподнести Пушкину его собственное сочинение». Позвольте, так откуда же знать, есть ли надпись, если книга утрачена?! А подписывать свою сказку Ершов вовсе не стеснялся. Так, ещё в начале XX века в Тобольском музее хранился экземпляр первого издания «Конька-Горбунка» с надписью «Милой Серафиме», подаренный поэтом жене 23 сентября 1839 года, через 15 дней после свадьбы. Известно и третье издание с автографом Петра Павловича: «Тобольскому Уездному училищу от автора. 16 генваря 1844 г.»

«Испорченная» сказка

Итак, мы видим, что конструкция «исторических» доказательств неавторства Ершова напоминает карточный домик. «Стилистические» же доводы «сенсационных литературоведов» и вовсе сплошная вкусовщина. Петра Павловича обвиняют в том, что он «испортил» классически-стройный «пушкинский» текст сказки изменениями, внесёнными в 4-е и 5-е издания (возрастание объёма просторечной лексики, восстановление цензурных лакун и т.д.). Между тем беспристрастные филологи ясно отличают пушкинскую и ершовскую стилевые манеры. И.З.Сурат, например, отмечает «семантическую ёмкость и одновременную стилистическую нейтральность» пушкинского сказочного слова и «эмоциональную наполненность, необычность и новизну для просвещённого читателя» ершовской лексики — даже в первом издании.
Методика стилистического анализа антиершовцев очень проста. Силясь «восстановить» оригинальный «пушкинский» текст сказки из «испорченного» ершовского текста двух редакций, В.А.Козаровецкий оговорился, что «окончательный текст сказки сформировал по принципу: во всех случаях, когда исправления текст очевидно ухудшают, они отбрасываются как ершовские; в тех случаях, когда исправления текст заметно улучшают, они принимаются как пушкинские, в остальном (где преимущество той или иной редакции не столь очевидно) — положившись на собственную интуицию...»
Где же здесь беспристрастность настоящей науки?!