Главное на войне — не потерять лицо

 У самого сердца Родины
«По нашим телам, еще теплым, широкие гусеницы фашистских танков катились дальше, на восток. Защитники Киева и Смоленска, Ельни и Вязьмы были мужественны и стойки. И все-таки мы отходили. ...До Москвы».
На 7 ноября 1941-го Гитлер запланировал на Красной площади фашистский парад.
В этот день парад состоялся. По Красной площади нашей столицы маршировали наши войска. Радиотрансляция о торжественном их прохождении началась в 8 часов 15 минут. И слушали ее не только жители советских оккупированных врагом территорий, не только люди стран, захваченных фашистами... Ее слушал весь мир. И этот мир вздрогнул и понял: есть у советских людей порох в пороховницах! И даже в самом щупленьком на вид бойце есть сила недюжинная. Она передалась ему по наследству. От былинных героев, от героев Бородинского сражения, которые не посрамили землю Русскую.
Прямо с Красной площади уходили красноармейцы на фронт. Он был совсем рядом,у ворот сердца Родины — Москвы.

 

— Через десять дней, — рассказывает Тимофей Александрович, — мы были, по военным меркам, неподалеку от столицы. В городе Белый. Меня избрали секретарем комсомольского бюро саперного батальона. Как я для себя понимал эту должность? Быть впереди. Укреплять моральный дух бойцов. А в начале войны многие были настроены на шапкозакидательство. Были уверены: «Красные бьют — белые бегут». Но предстояла бойня не на жизнь, а на смерть. Ведь враг уже под Москвой. И своим огнем он встретил нас не на чужой, а на нашей территории, когда мы только-только начали выгружаться из вагонов. Пришлось вести не наступательные, а оборонительные бои. Видимо, правильно я действовал: здесь мне присвоили звание младшего политрука. Секретарь нашего партийного бюро напутствовал: «Самое главное для политрука — не потерять лицо», что означало «преодолеть страх перед смертью». А жить-то хочется...

Примером храбрости и отваги Т.Ермаков избрал для себя секретаря комсомольской организации пехотного полка Земзюгина. Его очень широкие галифе (в ту пору считалось: чем шире — тем круче) в нескольких местах были прошиты пулями.

— Совершенно бесстрашный человек! — восхищается Тимофей Александрович. — Казалось, что он заговоренный. Ан нет... После войны встретил его на Белорусском вокзале. Вроде Земзюгин, а вроде и нет... Кончик носа ему пуля срезала. Я, — признается мой собеседник, — не сравнивал себя с этим героем. Просто старался не подавать вида, что страшновато. И понимал: в бою, даже оборонительном, мой арсенал — слова — имеет малое значение. Солдат чувствует себя относительно спокойно, когда рядом с ним командир с четкими распоряжениями.

Саперы в атаку не ходят. Но они все равно впереди. Там, на минном поле, которое оставил после себя враг. И давно известно: ошибается сапер всего один раз. И этот «раз» стоит жизни.

— Я не боялся, — признается Т.Ермаков, — самолетов. Вожмешься в землю — авось минует! Хотя в первое время войны фашистские авиаторы «охотились» даже за одиночками, бегущими, к примеру, по полю. И все же окружение — страшнее. Мы попали в него после взятия немцами Смоленска. Все — в кольце... Тяжелую технику пришлось оставить на поле боя. Выходили из окружения организованным путем, но фактически с голыми руками. Под бесконечными налетами самолетов, под ударами артиллерии.

Больше всего доставали танки. Они шли в сторону Москвы не по полям, а прямо по шоссе. Так нагло! Первый танк — ствол налево, второй — направо. И так дальше. Казалось, не было у этой колонны конца и края.

— Вся Вяземская группировка попала в окружение, значительные силы трех фронтов попали в окружение... Об этом мы узнали после войны, — говорит Тимофей Александрович, — а в то время о таком аховом положении не ведали даже командующие дивизиями... Из окружения выходили по ночам. Сначала в составе дивизии, потом — по частям. При оружии, но без боеприпасов. И совсем без пайка. Иные бойцы присядут отдохнуть на пенек, а подняться с него уже не могут — обессилели. За пропитанием командир отправлял во встречные населенные пункты. Придем — услышим: «Батюшки, да сколько же вас?!» Не было случая, чтобы нас не накормили, не дали съестного с собой. Не было! Люди последним делились. Такие у нас люди. И за них мы готовы были драться до последнего. Вот только бы выйти из окружения...

Больше месяца выходили. И вышли неподалеку от Москвы. Доукомплектовались, заняли оборону. Но пришлось отступить до города Димитрова. Там и получили телеграмму-задание из Генерального штаба: взорвать железобетонный мост через канал Москва — Волга. А взрывных веществ у саперов в ту пору просто не оказалось. Искали! Нашли, но недостаточно. Чтобы взорвать приказанный объект, потребовались саперы с «особым искусством». Такими были старший лейтенант Фураев и политрук Ермаков.

Им удалось справиться с заданием. Но порадоваться не успели — пришла телеграмма от Жукова: «Мост не взрывать». Оказывается, готовится контрнаступление.

— В то время, — говорит Тимофей Александрович, — многое содержалось в тайне. И из-за этого, получается, мы вредили самим себе. Контрудар отбросил вражеские войска по отдельным направлениям на 150-300 километров. Вот он, праздник на нашей улице, который обещал Сталин! Враг-то был уже в 50 километрах от столицы Родины, и 2000 московских предприятий уже были подготовлены к взрыву. И само правительство страны уже было эвакуировано в Куйбышев...

После такого праздника дивизия, в которой воевал Т.Ермаков, пошла в наступление. Шли через шоссе Москва — Минск, а по шоссе — в три ряда — немецкая техника, подготовленная к параду на Красной площади. Для освещения этого парада Геббельс попросил оставить в немецких газетах первую полосу — ту, на которой печатаются важные сообщения.

На войне всякое случалось... Три человека, а в их составе и Тимофей Ермаков, на брюхе, в маскхалатах ползли по тому самому шоссе, на котором сосредоточилась вражеская техника, спешащая на московский парад. На их пути этим трем бойцам нужно было установить мины, после чего собраться в условленном месте. Пришли двое. А на следующий день на штаб их родной дивизии случился артиллерийский налет.

— Нельзя, — утверждает Тимофей Александрович, представленный после выполнения того задания к ордену Красной Звезды, — по одному такому случаю судить о героизме всех советских солдат. Нельзя! И под Москвой, и под другими населенными и безлюдными пунктами нашей страны мы сражались, как за родной дом. А на войне, как в жизни, все бывает... Я политрук. О Великой Отечественной, которую пережил сам, много читал. В том числе и личный дневник господина Криппса — посла Великобритании в России. Он писал: «Теперь, после славной битвы под Москвой, никто не может утверждать, что советский режим является прогнившим или подрывающим жизненно важные основы Советской страны. Нет! Если бы не этот режим и все то, что было сделано в этой стране за последние 20 лет, то Гитлер безусловно сумел бы завоевать всю Европу и наши шансы на победу равнялись бы нулю. Я испытываю чувство глубокой благодарности ко всем советским людям за непреклонную волю к победе». И я под этими словами — подписываюсь...

..Врасплох застал Т.Ермакова вопрос тюменского школьника, который спросил: «Как вы чувствовали себя, когда рядом с вами раненый стонет?» Задумался ветеран. Ответил честно: «Детка, со временем мы к ним привыкли». Он сам был ранен, сам стонал. После госпиталя вернулся в родную дивизию, которая в то время именовалась 49-й гвардейской, стрелковой.