Боевое крещение лейтенанта Малкова

Главная высота России
29 ноября 1943-го на тегеранской конференции У.Черчилль предложил И.Сталину сохранить развалины Сталинграда. Легче и дешевле отстроить новый город.
 А развалины Волжской твердыни, «подобно развалинам Карфагена, навсегда бы остались своеобразным памятником стойкости и страдания. Они привлекли бы паломников со всех концов Земли и служили бы предупреждением грядущим поколениям». Сталин ответил, что есть города, которые возрождаются подобно птице Феникс.
Но до спазмов в горле впечатляет вот это фото «типового» фонтана под названием «Детский хоровод». Снимок сделан 23 августа 43-го, после налета немецкой авиации на привокзальную площадь Сталинграда. Вода извергается из пасти крокодила и лягушек, сидевших вокруг детей... Сверху (это видно!) — следы огня. А дети взялись за руки и продолжают водить хоровод.

 

Уже потом, во время мирного досуга, полковник В.Малков посчитает, что на передовой он провел 805 дней (без учета тех, что «посвятил» госпиталю). И все они слились в кромешный бой. Однако есть в его биографии битва, которую фронтовик считает самой главной.

Решающей судьбу страны и многих государств и народов Европы стала битва под Сталинградом. Наступление фашистской армии на этот город началось 17 июля 1942-го. В армии противника — командующего шестой армией генерал-полковника Паулюса, которому было приказано взять Сталинград, насчитывалось около 270 тысяч человек, почти три тысячи орудий и минометов, около 500000 танков, 1200 боевых самолетов. Для противостояния той громаде, а точнее для полного ее уничтожения, нашим командованием 12 июля 1942-го был создан Сталинградский фронт. В распоряжении его командующего — маршала Советского Союза С.Тимошенко — 160000 человек, 2200 орудий и минометов, около 400 танков и 200 бомбардировщиков дальнего действия. Противник превосходил советские войска «в людях» в 1,7 раза, в артиллерии и танках — в 1, 3 раза, в самолетах — более чем в два раза... Пятый том «Истории Второй мировой войны 1939-1945 годов» напоминает обстановку в стране того времени: «У нас стало намного меньше территории, стало быть, меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 млн. населения, более 800 млн. пудов хлеба в год и более 10 млн. металла в год...»

Что за этой громадой цифр — один человек? Даже опытный боец-орел — песчинка в военной буре...

— А я, — говорит Василий Прокопьевич, — был в ту пору всего лишь желторотым 18-летним птенцом, с двумя «кубарями» в петлицах. Что знал о войне? Я помнил лишь слова командира взвода Новосибирского пехотного училища старшего лейтенанта Пугача: «Бой — это самые сильные испытания физических и моральных сил бойца, так будьте к этому готовы. Враг неумолим, он не даст вам передышки, и, чтобы его победить, надо быть сильнее, выносливее и тактически грамотнее своего противника». Вот с таким наставлением и прибыл я в мае 1942-го для прохождения военной службы в 99-ю Краснознаменную дивизию. И был назначен командиром первой роты первого Краснознаменного стрелкового полка. А первая рота на 100% состояла из бывалых красноармейцев, хорошо владеющих оружием и приемами боя. На марше она шла в авангарде, потому что командование было уверено: при встрече с врагом бойцы роты не дрогнут — сумеют удержать рубежи до прихода главных сил дивизии. А я — сумею?

Боевое крещение командира роты Малкова состоялось знойным летом 1942-го во время перехода из города Балашова к Сталинграду. Его воспоминания о том дне — в рукописи, которую Василий Прокопьевич мечтает «оформить в книгу для потомков». Почитаем...

«В районе деревни Ерзовка, на участке абсолютно никем не занятом, прозвучала команда: «Занять оборону!» Рота была развернута в цепь. Каждый боец без каких-либо указаний и советов занял оборону. Вдали, справа от колонны, виден дым пожарищ, оттуда доносятся глухие разрывы. Там идет бой. Соображаю: значит, скоро его волны захлестнут и нас.

Так и есть... На «горизонте» появилась первая авангардная группа немцев. Пыльное облако не позволило сосчитать количество вражеских танков, машин. Мы открываем ответный огонь из винтовок, но едва ли причиняем им значимый ущерб. Однако они... уходят, скрываются в знойной степи.

И почти тут же в небе появляется «рама» — вражеский самолет-разведчик. Сосед кричит мне: «Жди беды!» И правда: со стороны восхода солнца появились бомбардировщики. Штук пятьдесят. Они шли тройками, на большой высоте. И все сбрасывали пачки бомб на наши боевые порядки. Казалось: именно на твою голову! Огромное пространство земли дрожит и стонет. А ты вжимаешь свое тело в окопчик. И не знаешь, что лучше: мгновенная смерть или все же жизнь в этом кромешном аду».

...Бомбы разрывались где-то справа, слева, впереди, сзади... Во время короткой передышки он понимал: смерть обошла стороной. Но радоваться этому факту (ноги, руки, голова — на месте) не было сил. Он просто сидел и тупо смотрел на разорванную землю. У нее бы сил попросить, а она сама стонет...

«После получасовой передышки (продолжаем знакомиться с воспоминаниями ветерана. — Т.Л.) начался поистине ураганный артиллерийский обстрел. Теперь уже конкретный — переднего края обороны. Появились первые раненые и первые потери. А пехота противника выстроилась в три цепи. И эти цепи упорно шли вперед — не спеша приближались к нашему переднему краю. Когда до нашего расположения оставалось метров 150, немцы перешли на бег. Наша оборона встретила их огнем. С каждым шагом цепи заметно редели. И вот они уже смешались в одну сплошную массу и... побежали за бугор.

Атака пехоты сменилась бомбежкой. На смену пикирующим бомбардировщикам прилетели «мессершмиты». На бреющем полете они обстреляли наш передний край. И вновь начался ураганный артиллерийский обстрел. Мины и снаряды рвались беспрерывно и ложились густо в расположение роты. Солдат, который был рядом со мной, перестал костерить фашистскую душу и мать. Он замолчал, потому что его убило снарядом, разорвавшимся справа от меня. Комья земли больно прошлись по моей спине и голове.

Я ждал ночи. Из рассказов старослужащих знал: с наступлением темноты немцы прекращают атаки. И тогда можно и передохнуть, и соорудить себе капитальные окопы».

Но диск солнца не спешил за горизонт. Ад боя продолжался до самой темноты.

Когда наступила заветная тишина, Василий Малков впервые за целый день поднялся во весь рост. Ноги не хотели слушаться. Его качало из стороны в сторону. И создалось впечатление, будто уши затянуты какой-то пленкой, которая искажала слова бойцов. Вот: они говорят что-то совсем близко, но кажется, что голоса их раздаются откуда-то из подземелья. Все тело ныло, стонала правая ключица и плечо («при стрельбе из винтовки происходит отдача: одна — терпимо, другая — ощущаешь, десяток — нестерпимая боль»). И казалось, что горло буквально забито горючей, ядовитой смесью. И все же все это было... ерундой на фоне искалеченных, разорванных на куски тел бойцов. Из ста бойцов его роты в живых осталось чуть больше половины. Из этой половины многие были ранены.

Убитых нужно было похоронить. И нужно было отойти на новые рубежи, окопаться, чтобы занять жесткую оборону в битве следующего дня. Сила воли боролась со смертельной усталостью. Сдалась ей только под утро. Часа на полтора-два. Та полудрема- полусон обрывками назойливо повторяла пережитое за день.

А с приходом следующего дня все повторилось сначала... И немецкие атаки, и бесконечные бомбежки, убитые и раненые. Ценою своих жизней, ценою своей крови они отвоевывали у врага каждую пядь родной земли. Они двигали её: «От себя, от себя, от себя...»

Через шестьдесят пять лет после освобождения Сталинграда полковник Василий Прокопьевич Малков вновь побывает в этом легендарном, овеянном воинской славой городе. Посетит места былых сражений. Прошагает в рядах победителей-освободителей. А на торжественном приеме ветеранов-участников Сталинградской битвы скажет: «Если честно, то не знаю, как я здесь в живых остался. Мечтаю об одном, чтобы никому и никогда не пришлось испытать того, что я здесь пережил».

Рукопись
Василия Прокопьевича
МАЛКОВА читала Татьяна Листьева.