Паруса надежды капитана Мингалёва

Стать мореходом Анатолию Мингалеву на роду было написано: пацаном взял железное корыто — и поплыл. Перевернулся, чуть не утонул, нагоняй от матери получил, обещал не подходить к реке, но слово свое нарушил — с одногодками на большой лодке отправился искать утиные гнезда. Высадились на острове, а вернулись — лодки нет. Просидели до вечера на берегу, решили переплыть Тобол вплавь. Как не утонул — одному Богу известно, хотя тогда ему только семь лет было. Дома, конечно, всех потеряли, а они сидели мокрые-голодные в кустах и боялись идти, хотя слышали, что их ищут.

После 7-го класса военкомат посылал его как сына погибшего фронтовика в Ачинское военное летное училище. Мать не отпустила, сказала: «Маленький еще». А после средней школы он уже совета ни у кого не спрашивал, сам поехал поступать в Омское речное училище — один из всей упоровской компании искателей приключений.

Он хорошо учился, занимался спортом — и потому на мандатную комиссию в апреле 1961 года первым зашел. Начальник порта Гришаев сразу сказал: «Это наш паренек!» В училище была военная кафедра, 4 часа спецпредмет и 4 — гражданские науки. Курсанты носили форму и полупогончики, а на стажировку, за лейтенантскими погонами, ездили на Дальний Восток.

Море, конечно, разбередило душу: такие просторы! И можно было бы остаться служить на флоте, а он — нет, поближе к дому захотел. А когда узнал, что звание старлея присвоено, долго удивлялся: за что?..

— Наверное, за «войну» с бабами! — смеется Анатолий Александрович. — В ОРСе было 3152 женщины, а из мужчин человека три, не больше...

Рефрижератор «Нефтеюганск» был в аренде ОРСа НГДУ «Нижневартовскнефть», и его ждали повсюду как из печки пирога.

— Навигация — до 9 месяцев: загружались в марте, разгружались 15 декабря. Как тепло начиналось — все, до свиданья! — вспоминает Анатолий Александрович. — Первые навигации провел на самоходке северной группы судов. Обская губа, Тазовская и все боковые речки наши были: Тарко-Сале, Находка, Новый Порт, Мыс Каменный (в то время военный аэродром), снабжали их. Надым — это позже. Судов было — как сейчас машин на дорогах, нельзя было пройти по реке. Тральщиков было много, шарились везде они по губе, потому что и рыбы было много, и зверя всякого: белуха, тюлень... Такие здоровые косяки ходили! Весь север наш был! Факторий было много — сейчас их никто не знает. По Тазу заходили в Красноселькуп, где жили одни селькупы. Это сейчас там русских много, а тогда — селькупы, которые ничего слаще репчатого лука не ели. А у нас на борту — рыба, мясо, масло, крупы... Тогда ничего не было: ни пристаней, ни кранов. Все таскали на своем горбу. Ханты или селькупы, кого в бригаду на разгрузку брал, всем говорили: «Я — за Бородой», и никто лишних вопросов не задавал...

«Борода» — это когда стал капитаном. Не черный китель и фуражка были отличительной особенностью, а именно кучерявая борода. Тому, кто не знал Мингалева в лицо и спрашивал: «Где найти капитана?», кто-нибудь из команды показывал на могучего мужика в свитере и фуфайке, и ему не верили... А кто знал Мингалева лично, раз и навсегда усвоил: слово Бороды — твердое. Сказал, что на судне сухой закон, значит, никто не пьет, а если провинился, то 15 минут для сборов — и на берег...

— Коллектив я держал крепко! Было дело: за навигацию 15 человек сменил из-за нарушений дисциплины. Мужики обижались на такую строгость, а весной опять просились в экипаж. Зато порядок был. Ко мне как-то приехал профессор из Тюмени, остановился на несколько дней, попросил показать теплоход, ну я и показал. А он потом мне говорит: «У тебя на судне чище, чем в профессорском кабинете».

...Сам Мингалев бросил пить в одночасье, сказал как отрезал: свой лимит выбрал в ранней молодости.

«Ранняя молодость» — это когда он, будучи курсантом, попал в Обдорск и в автобусе встретил свою Марию. Девушка ехала с занятий в зооветтехникуме и с любопытством разглядывала попутчиков — юношей в черных брюках-клеш. Такие парни были красивые!

— И тут зашел в автобус Анатолий, — продолжает рассказ мужа Мария Григорьевна. — Кондуктор говорит: «Молодой человек, купите билеты». Он достает сотенную. Кондуктор спрашивает: «А помельче нет?» Он отвечает: «Мы с мелочью не связываемся!» Я про себя тогда отметила: «Надо же, какой хвастун!..» — Мария Григорьевна с улыбкой разглаживает на рубашке супруга несуществующие складки. — Вдруг он у меня спрашивает: «Девушка, а вы на танцы ходите?» На танцах мы увиделись еще раз, а потом стали переписываться — и переписывались три года.

Письма из Обдорска в Омск, а потом в Тюмень шли чаще курьерского поезда, в общей сложности их оказалось 700. В одном из писем Анатолий предложил Марии выйти за него замуж. А она тогда подумала: «Как же выходить? Я совершенно его не знаю».

— А потом... Я «Алые паруса» тогда не читала, кино не видела, а получилось... — Марии Григорьевне не удается скрыть волнение, и теперь уже Анатолий Александрович гладит ее руку, успокаивает:

— Говорят, что нет красивой любви. А у нас?

...Это было 4 июля 1962 года — в день, когда речники очень скромно отмечали свой профессиональный праздник. Мария была на занятиях, а потом вдруг решила пойти на берег Оби. «По-моему, Анатолий сегодня придет», — сказала она подружке, а та удивилась: мол, откуда знаешь?

— Я иду берегом, а он мне навстречу на самоходке. Причалили, подали трап. Толя спустился по этому трапу, взял меня за руку, повел на судно. Команда стоит улыбается. Зашли мы в каюту — а она вся цветами украшена. Цветы стояли в горшках, ведерочках, банках... — словом, оранжерея.

— А я приготовился, купил все в Тюмени: продукты, водку и цветы — все, что по тем временам было, — ромашки, гвоздики. Их тогда в киоске продавали у железнодорожного вокзала. У нас не было выгрузки в Салехарде, сразу отправляли в Тарко-Сале. И говорю Маше: «Вот, три часа тут осталось... Пойдем в загс!» Приходим, у нас заявление принимают — и велят ждать два месяца. Я чемоданчик свой открываю, а там — водка, шампанское, колбаса, спрашиваю: «Вот так потянет?» Все, через час нас расписали, и свадьбу на корабле успели справить. Все речники, что на пристани стояли, — все были в гостях.

И стали молодые свою жизнь считать навигациями, из них 15 Мария Григорьевна провела официально, в качестве матроса, а остальные — «контрабандой», потому что ни жен, ни детей на борт брать не разрешалось.

— Я всю жизнь речников знаю досконально. Все я видела, все знаю, как работали день и ночь, — мне рассказывать не надо. Он ведь только сейчас нормально спит, а есть все время хочет ночью, потому что днем тогда пообедать было некогда... Но это ведь никто не поймет, потому что сейчас так не работают, — говорит Мария Григорьевна, и в голосе ее слышны нотки гордости. —Толя всегда исполнял все работы, какие были: механик, холодильщик, повар — все в одном лице. А как по-другому? Начинал капитаном на «»Нефтеюганске» — экипаж был 18 человек, а последние две навигации — работали втроем. Он форму капитанскую шил, а не носил, просто некогда было ее надеть. Я как жена видела: у него глаза светятся, когда у него больше работы. И никогда не просила, чтобы он вышел на берег. Ему нравилась работа. Зачем человека от любимого дела отрывать?

Он пришел на «Нефтеюганск» десятым капитаном, а до Мингалева судно было, как проходной двор.

— Меня пригласили в апреле, — настал черед Анатолия Александровича рассказывать и снова расстраиваться. — Я приехал, смотрю: «Нефтеюганск» стоит полузатопленный. Первым делом начали откачивать воду. Двести тонн откачали в наливную баржу, у нас еще сто тонн осталось. Еще откачали. Потом начали мыть, потому что все в мазуте было. Там подсланевое пространство высотой два метра, все системы, трубы — все затоплено. Первую навигацию не вылазил оттуда. Штурман у меня был татарин, все ругался: «Тебе не угодишь». А я ему: «Делай так, чтобы угодить, тогда не переделывать». Ну и все, начали работать.

Зарплата у речников всегда была скромной. Я вот храню все расчетки, могу показать: однажды получил... 37 копеек. Оклад был 120 рублей плюс прогрессивки и премии за рацпредложения. 13-ю зарплату платить стали позже. Полярку платили нам сначала от Березово, потом от Устрема (это на 100 километров севернее), потом от Салехарда, потом от Лабытнанг. Если с юга пришел, и только в Салехард, — тебе коэффициент не считается, если с Севера пришел, и в Салехард, — опять не считается... Но отгулы были. За навигацию отгулов 140 набиралось, но я не отдыхал, брал компенсацию, потому что суда ремонтировать нужно было: я все зимы был занят на ремонте топливных насосов. Когда ушел на пенсию, но работал еще, то мне путевку бесплатную дали, а Марии — за 10%, и мы в Сочи с ней поехали.

В прошлом году президент в Москве речников собирал, говорил, что нужно восстанавливать речной транспорт. Зачем его восстанавливать, когда он был! А сейчас мужики с завода говорят: «Уже седьмую самоходку-тюменку режем, следующие на очереди — «немки». А у «немки», самоходки такие гэдээровской постройки, толщина корпуса 10 миллиметров — и на гвозди! За державу обидно!

Он опять едва сдерживает эмоции, кажется, вот-вот — и заплачет.

Анатолий Александрович — человек скромный. Ни за что бы не стал бить себя в грудь, даже имея такую безупречную трудовую биографию. Он захотел встретиться с журналистом, потому что за всех речников обидно: якобы они к освоению Севера никакого отношения не имеют. Конечно, он, человек упертый, уже писал во все инстанции, а добиться справедливости так и не смог. На все письма получал ответы: «не положено», «не предусмотрено». А кто грузы поставлял, когда ни одной дороги не было?

— Главное, что все хорошо, и за 26 лет ни один килограмм продукции с рефрижератора не пропал, не испортился, не испарился, — успокаивает его жена. — Только когда за северную пенсию он хлопотал, ему сказали: «Вы были там в командировке». Девять месяцев в году...

— Мне говорят в собесе: «Вы там не были прописаны, значит, не жили». Не жил — значит не работал... Выходит, северяне — это только те, кто в тундре родился, а у кого из-за благодарностей три вкладыша в трудовую книжку — не работал?! Вот у нас городок водников, а сейчас водников уже не стало. Я выхожу посидеть на лавочке, полдня могу просидеть — ни одного не встречу. Сегодня видел только жену Андрея Ивановича Никонова, он когда-то на теплоходах был капитаном... Старушку хоронили на днях, 89 лет прожила, кочегаром еще на пароходах работала, а что, кроме работы, видела?

А в 1997-м... Нам накануне, 1 июля, сказали, что добавят оклады, а нас «разоружили». Мы с грузом стояли, а кран забрали. Я спрашиваю: «Как груз-то вытаскивать?» Никто не знает. Так мы мясо рубили и веревками вытаскивали, чтоб не пропало...

...Капитан Мингалев может многое рассказать, а послушайся он супругу, то вообще мог написать книгу. На земле ее муж многое не заметил: как дети выросли, в школу пошли, институт закончили; как липы поднялись выше крыши пятиэтажки, как черемуха цветет... А все перемены на реке он замечал. Вот в последнюю его навигацию практиканты приходили, через неделю-две домой они засобирались с вещами и со словами: зачем нам эта плавучая тюрьма? Сравнить корабль с тюрьмой — разве это для настоящего моряка не обидно?

— Из меня тогда слезу было не выбить. Я, когда в училище боцманом был, материться мог четырнадцать с половиной минут не повторяясь... А встречались мы через 25 лет после выпуска, из 120 человек приехало 22. Меня поставили заведовать водкой. Бутылки, что стояли у меня под койкой, выдавались мной строго. Мужики спрашивают: кто такой к нам пристал? Я приехал — белое пальто, шляпа, борода — меня никто не узнал. А я потом вспоминал все 98 фамилий в алфавитном порядке, потому что мне как боцману приходилось писать ведомости на всякое получение. Тогда, допустим, тем, кто курит, давали 12 пачек махорки, а кто не курит — 710 граммов сахара...

Наш «Нефтеюганск» на парадах первым всегда шел. Флаги расцвечивания — я их готовил: от носовой мачты до кормовой. И еще галсы делал. Еще бы! Рефрижератор — диво, таких в Чехо-словакии 20 штук на весь мир сделали, в одночасье вдруг не нужен стал... Помню, многие острили: «У тебя, наверное, корпус весь в ракушках, заржавел», пытались обогнать, а я чуть добавлю — и все отстали. Судов на параде много: все транзитные, рейдовые, большие и пассажирские... Я никому не сдавался. Такая мощь! Он имел 1200 лошадиных сил, а можно было, наверное, полторы выжать из него, потому что дизеля были хорошие и ремонтировали все сами.

Так вот, когда «Нефтеюганск» разоружили и какие-то пацаны сняли с борта лодки, меня как капитана вызвали в милицию, чтобы занести в протокол поточнее то, что пропало, тут я все — попал в больницу с сердечным приступом.

...Речником в семье Мингалевых больше никто не стал. Так решила Мария Григорьевна.

— Она всю жизнь ждала, еще кто-то будет ждать... — вздохнул Анатолий Александрович. — Не отпустила сына. Оно и понятно: я уходил весной, возвращался зимой, а три раза вообще не возвратился, зимовали в плесе...

Они всегда жили под парусом надежды. Серебряную свадьбу отмечали на судне — тогда команда встретила их из загса и закатила такой праздник! Через два года, Бог даст, отметят золотую, и среди гостей непременно будет любимый правнук Мишка. Дома и в семье — все хорошо, все в порядке, а вот за семью речников старому капитану Мингалеву обидно. Жаль, не в силах он заступиться за такой большой экипаж...