Новогодняя ночь в лесу

Именно такая мысль посетила меня однажды, и я, долго не раздумывая, сложил в рюкзак всё необходимое и отправился в путь.

Позади четыре часа в битком набитом, в предпраздничные дни, пассажирском вагоне. И вот уже поезд, прощаясь, уныло гудит, отправляясь дальше на север, а я остаюсь один на один с зимним лесом, тишиной и нависшими уже над землёй вечерними сумерками. Я знаю, что выбеленная снегом, а потому хорошо просматриваемая в ночи лесная просека выведет меня к избушке, расположенной на высоком берегу одной из многочисленных стариц Тобола, и уверенно прокладываю по нетронутому снегу лыжный след.

Чернильная темень окружила со всех сторон, только белизна дороги манит вперёд. Невольно с улыбкой вспоминаю присказку, услышанную в детстве от бабушки: ночь-то тёмная, кобыла-то чёрная, еду, еду, да пощупаю, здесь ли она? Везёт ли меня?

Только скрип снега под лыжами да шаги собственных ног выдавали, что я иду к невидимой в темноте цели. Рюкзак за спиной и снежная целина, по которой приходилось прокладывать лыжню, так разогрели меня, что пришлось расстегнуть куртку. А вместе с усталостью подкралось и сомнение: какая же нелёгкая тащит меня в новогоднюю ночь? Сидел бы преспокойно в городе, смотрел передачу «Голубой огонёк» или с друзьями в шумной компании, в предвкушении шумного застолья, обменивались бы шутками и постреливали глазами в сторону нарядившихся в честь праздника девчонок. Тоскливо вдруг стало на душе. И даже не против уже я был вернуться назад. Да как вернёшься? Поезд обратно будет только завтра днём, а куковать на пустынном разъезде ночь и вовсе пропащая затея...

И я шагал уже более обречённо, чем по собственной воле. Назад путь заказан и будет открыт только завтра. Но вот и избушка выросла тёмным силуэтом на моём пути.

Я разгрёб лыжей снег, открыл дверь и вошёл вовнутрь. Затеплил на столе свечу. Робкое, в холоде, пламя её высветило покрытые куржаком стены и потолок. Тени, как всполохи, бегали по избушке, подчиняясь капризам колышущегося огня. Возле порога горкой возвышались заготовленные кем-то дрова. Вот спасибо! Кто-то позаботился обо мне. Завтра, при свете, я восстановлю их, а сейчас заполнил поленьями печь, настрогал лучин, и через несколько минут печь весело загудела. Тяга была отличная, и вскоре печь-железянка раскалилась докрасна. Иней растаял на потолке, и влага, скапливаясь в крупные капли, громко ударялась об раскалённое железо, шипела и разлеталась в стороны мельчайшими брызгами. В избушке стало тепло, влажно и запахло, как в бане, распаренными вениками.

Я открыл дверку печи, не спеша подбрасывал туда полешки и неотрывно смотрел на огонь. Что-то завораживающее есть в пламени, в его мельтешащей игре цветовых оттенков. Огонь для зрения, что музыка для слуха. Наверное, в пламени тоже заложена какая-то цветовая гармония. Я давно заметил: когда смотришь на огонь, легко думается, и воспоминания чередой всплывают в памяти. Точно такое испытываешь, когда слушаешь хорошую музыку.

Вспомнилось, как однажды ночью, также в избушке, кто-то осторожно постучал по стеклу. Я выглянул в окно, ожидая увидеть запоздалого путника, и от неожиданности даже отпрянул от окна. Два больших круглых глаза уставились на меня сквозь проталину в замороженном стекле. И только приглядевшись, догадался, что это была сова. Видимо, она жила на чердаке избушки и заглянула на огонёк, решив познакомиться с новым соседом.

Вот и сейчас я время от времени поглядываю на окно — вдруг да опять заглянет гостья. В новогоднюю ночь чего не бывает...

А ещё я прислушивался к шорохам за стеной. И даже пытался представить, как зайцы сгрызают кору с веток тальника и с любопытством поглядывают на мерцающий в окошке огонь. А может, и чуткая лиса сторожко подошла к избушке и пытается заглянуть в запотевшее окно. А может... Всё может быть в новогоднюю ночь, но в ту ночь ничего не случилось.

Утром я все-таки убедился, что и зайцы ночью кормились метрах в двадцати от моей избушки. И колонок пробегал под окнами. А лиса не решилась близко подойти к жилью — след её, ровненькая цепочка на снегу, был проложен вдоль берега озера.

Но зато какой торжественной тишиной встретило меня утро Нового года! Какую красоту скрывала от меня вчерашняя темнота! Заснеженный лес окружал заколдованной тишиной. В комьях снега на ветках деревьев, в сугробах или запеленатых вьюгой маленьких ёлочках чудились диковинные звери и вполне реальные герои сказок. Какая-то пронзительно звенящая тишина обволокла меня, но звон в ушах — это отголосок тех шумов, какими мы пропитываемся в городе и никак не можем избавиться от них в зимнем звуковом вакууме.

И вдруг в этой торжественной тишине раздалось пугающе громкое хлопанье крыльев. Огромный глухарь, подняв столб снежной пыли, тяжело поднялся в воздух. «Почему же вечером-то не взлетел он?» — недоумевал я. Лунка, где глухарь провёл ночь, находилась всего в полуметре от моей лыжни. Или крепко спал?

Уже на выходе к железной дороге, в небольшом ряму (так называется у нас заболоченный низкорослый лес) я увидел косачей. Они настороженно смотрели на меня, вытянув шеи, и — ко-ко-ко — переговаривались между собой.

С тех пор прошло много лет. Много было новогодних вечеров, застолий и карнавалов. Но почему-то каждый раз, когда в двенадцать часов ночи я поднимаю бокал с шампанским, встречая очередной Новый год, мысленно вдруг оказываюсь в той избушке с почерневшим от копоти потолком, отпотевшими стенами и раскалённой до красноты печкой-железянкой. И какое-то ощущение тоски, жалости по чему-то безвозвратно утраченному с годами, больно ранит меня, напоминая, что ещё один год отделяет меня от той беззаботно решительной поры, которая называется молодостью.

«Тюменские известия» от всей души поздравляют нашего коллегу с 70-летним юбилеем и желают ему творческого долголетия.