Хор русской песни — на своём месте

Зарубка для потомков

Но мы оставим в стороне скучную арифметику. Цифра «50» на фоне 425-летней истории Тюмени сама по себе выглядит солидно. Я это понимаю, и вы понимаете (если нет, вернитесь к вычислениям). А в это самое время пенсионерка Марина Семеновна Авдеева, страстная поклонница хора, собирает бумажные доказательства заслуг народного коллектива перед городом. Добивается, чтобы «аксакалу художественной самодеятельности» дали грамоту. Грамота должна послужить пропуском в Книгу почета Тюмени, которая, как гласят документы городской Думы, «является символом чести, трудовой доблести и славы, служит хранительницей названий коллективов, внесших особый вклад в развитие городского хозяйства, науки, культуры…».

Вы догадываетесь, к чему я клоню? Вернее, к чему пенсионерка Авдеева клонит? Правильно: к тому, чтобы запечатлеть творческий путь хора на скрижалях местной истории. Зарубку сделать для потомков. Спрашивается: почему об этом беспокоится одна Марина Семеновна? Неужели только она считает старейший коллектив города достойным почета?

Вы не подумайте, что я вам про какой-то заурядный хор толкую. На его юбилейном концерте в ДНК «Строитель» случился редкий аншлаг. Люди стояли в проходах! Хор, между прочим, является лауреатом всероссийских и всесоюзных фестивалей самодеятельного творчества! В свое время артисты ездили с концертами в Свердловск по два-три раза в год, летали в северные города, получали в свое распоряжение отдельный вагон до Ишима. Едва сделав первые шаги, коллектив обзавелся званием «народный»…

Но самого главного я еще не сказала. Это тот самый хор, который в 1960-м собрал под своим крылом слепой музыкант Геннадий Цыбульский.

Имя, которое, может, ничего не скажет молодому поколению тюменцев. А вот горожане постарше прекрасно знают талантливого хоровика с драматической судьбой. Травма, полученная им в детстве, постепенно привела к полной слепоте. Однако у парня был редкий слух. Цыбульский окончил Тюменское музыкальное училище с красным дипломом. И для начала возглавил хор швейной фабрики.

На репетиции — как на работу

Они встретились в Москве на ВДНХ. Полина Медведева приехала туда с областным академическим хором Льва Либермана. Геннадий Цыбульский — со своими швеями.

— Я сразу загорелась! — признается Полина Тихоновна. — Была у меня тяга к русской песне. Ведь до 14 лет в деревне жила…

Размышляла не долго. Цыбульский прямо ей сказал: «Ты народница!» И Медведева решила объясниться с Либерманом. «Твое решение…» — посуровел тот лицом, когда понял, что уговоры бесполезны. Так начальница печатного цеха областной типографии в конце октября 1960-го вошла в состав нового хора. Датой рождения коллектива считается 2 октября…

На четвертом году Медведеву выбрали старостой. Правой рукой руководителя она оставалась до конца 2010-го. А как отвели юбилей, написала прощальные стихи и объявила о своем уходе.

— Я устала. 50 лет без перерыва как на работу в хор ходила, — объясняет Полина Тихоновна. — Да и голос уже не тот. Но коллектив не забываю. Встречаемся часто. Праздники вместе отмечаем…

Геннадия Цыбульского нет уже два года. Медведева хранит в памяти историю его детища.

— Насколько я помню, поначалу хор состоял не то при областном отделе культуры, не то при городском. Первый наш концерт прошел в драматическом театре. Он был посвящен областному съезду по сельскому хозяйству. Чиновники тогда заметили способный коллектив. И стали думать о том, как бы заменить руководителя хора… на кого-нибудь зрячего! Цыбульскому предложили остаться при хоре баянистом. Он не согласился. И перешел в клуб Ильича (ныне ДК «Железнодорожник») по приглашению его директора Николая Петухина. Мы Геннадия Иосифовича не предали, ушли вместе с ним.

В «Железнодорожнике» для хора русской песни отвели большой класс — «метров сто квадратных». Самодеятельные артисты ликовали. Еще бы, ведь до этого у них не было своего угла. Репетировали где придется: то в Доме учителя, то в первой «музыкалке», то в старой филармонии.

— Цыбульский был для нас не просто руководителем, но и другом, и отцом родным! — делится воспоминаниями Полина Тихоновна. — По складу характера, конечно, жестковатый, требовательный. Держал нас! Мог и ругнуть. Но отходчивый. Да и мы его жалели. А как у него удивительно бегали пальчики по кнопкам баяна! Он и песни сам писал, и аранжировки всевозможные делал. Сейчас таких самородков-народников, пожалуй, что и нет…

Когда Геннадий Иосифович ушел из жизни, артисты решили назвать коллектив его именем. Просто приписали к названию хора «хвостик» — «имени Цыбульского». А потом выяснили: чтобы официально закрепить эту поправку, нужно согласие наследника.

— Сына, с которым Цыбульский не общался много лет, — поясняет Медведева.

Хористы боятся получить отказ. Юрист советует написать сыну Геннадия Иосифовича письмо-ходатайство. Попытка — не пытка…

Деньги — ничто, хор — все!

Геннадий Иосифович покинул коллектив, когда понял, что здоровье у него уже не то. Осиротевшие хоровики пригласили на должность своего же аккомпаниатора Владимира Дангаева. Увы, творческая судьба с этим человеком не сложилась.

— У него недостаток был — закладывал за воротник, — вздыхает Полина Медведева.

Полтора месяца коллектив не собирался. И тогда староста кинулась к Сергею Мокиенко. В 1993-м он по приглашению Цыбульского пришел в хор концертмейстером, но через десять лет дороги Геннадия Иосифовича и Сергея Владимировича разошлись.

— Мы еле уговорили Мокиенко вернуться, — рассказывает Полина Тихоновна. — А через два года Свердловская железная дорога, к которой мы относились, сократила ставки баяниста и руководителя. Нас фактически вытурили из «Железнодорожника». Но Сергей Владимирович не бросил хор. Работал без единого рубля семь месяцев. Мы занимались то на трикотажной фабрике среди станков, то в локомотивном депо — в красном уголке. Писали письма в культуру. Наконец выбили ставку для Мокиенко при «Строителе». А потом нам еще одну дали — для баяниста.

Между тем хор не стал обживать стены «Строителя». Вернулся в родной «Железнодорожник». Думаете, по нему там соскучились и позвали назад? Вовсе нет. Просто хор ветеранов, тоже коллектив Цыбульского, оказался в схожей ситуации: в ДКЖ ему указали на дверь. Пожилые артисты направили ходоков к железнодорожному начальству. И Медведева пошла с ними. «Хоровой бунт» убедил хозяев рельс и шпал отвести двум коллективам комнатешку на третьем этаже Дворца культуры.

Медведева сообщает условия, на которых хоры пустили обратно под крышу:

— Арендную плату не потребовали, но попросили обслуживать мероприятия, которые проводит «Железнодорожник». В основном, конечно, не культурного характера… А вообще Вера Викторовна Мокроусова, директор ДКЖ, хорошо относится к хору, поддерживает…

Куда девать сопрано?

Я вбежала во дворец и пошла на звуки баяна. Очутилась в комнате, заставленной стульями.

— Ах, сирень, сиренюшка! — заливалась соловьем хористка, мечтательно глядя на облупившуюся стену.

Репетиционная каморка (иначе не скажешь) встретила меня словами на белом ватмане: «Чтобы петь по-настоящему русскую песню, надо иметь одну с ней душу, одним с ней воздухом дышать».

Со стены бросились в глаза два портрета — народного артиста СССР Владимира Захарова и заслуженного артиста РСФСР Геннадия Цыбульского. Чуть ниже с перекидного календаря на меня смотрел Борис Ельцин.

— Сколько у вас тут квадратов? — поинтересовалась, когда Сергей Мокиенко перестал терзать баян.

— Не знаю сколь... — призадумался руководитель хора.

— Семь на семь! — подсказал кто-то из артистов.

В комнате два шкафа от старой стенки «Слава». На одном из них грибной шляпкой лежит перевернутый голубой тазик. В переднем углу — зеркало от трюмо, в другом — сейф с нарисованным снеговиком. На открытом окне полощется зеленая шторка и чуть вздрагивают от ветра розовые жалюзи. Вот и весь антураж.

На занятие пришла женская группа. Не в свое время, на час раньше, подошли трое мужичков.

— Ничего! Посидим послушаем!.. — заявили.

Мне бы порасспросить Сергея Владимировича о том о сем, да у него времени в обрез.

— Несколько месяцев вам не платили зарплату, тем не менее вы не сдались…

— Было такое, — передергивает плечами руководитель хора. — Жаль, концертмейстер наш убежал. Но я его не виню. Он парень молодой, ему надо семью кормить.

— А вам не надо?

— Надо! Но у меня второе рабочее место есть и третье. Как музыканты живут? На трех-четырех-пяти работах. Потому что ставочки такие, что и сказать стыдно. Я веду четыре хора: русской песни, ветеранов, да еще в Каскаре и «Воднике».

— Недавно хор отметил 50 лет. Веха…

— Знаете, как мы деньги на юбилей добывали? — Мокиенко вместе с баяном подается вперед. — Ходили с протянутой рукой по заводам, фабрикам, фирмам. Кто-то с удовольствием помогал. А кто-то сердито бросал: «Мы что, обязаны вам деньги на водку давать?!» Представляете? Ладно, областной департамент культуры выделил средства. Пошили новые костюмы для артистов. Так что все хорошо — юбилей отвели. Работаем дальше, учим новую программу.

— Сколько сейчас человек в хоре?

— Тридцать восемь.

— Новые люди приходят?

— Да! Вот Таисья недавно пришла, — кивает Сергей Владимирович в сторону улыбающейся барышни. — Обещала сегодня двух подруг привести.

— Я привела! — отзывается Таисья.

Подруги кланяются.

— Вы где-нибудь пели? — интересуется хоровик.

— В школьном хоре, — отвечают юные создания.

— А какой у вас голос?

— Сопрано…

Мокиенко крякает:

— Опять сопрано! У меня уже шестнадцать сопрано! Куда я вас девать буду?

После распевки он делает отмашку — «сопрано пошли»! И маленькая комната наполняется чистыми голосами:

Как по горкам, по горам

Белый лебедь ле-е-етал,

Белый лебедь ле-е-етал,

Лебедушку выкликал…

P.S. Когда материал готовился к печати, Сергей Мокиенко сообщил, что хору выделили новое, более просторное помещение на первом этаже «Железнодорожника». Коллектив заслужил это. А вот выделят ли ему место в Книге почета города Тюмени? Поживем — увидим…

50 лет исполнилось народному хору русской песни в прошлом году.