Летописец исчезающего города

У Рыбьякова есть несколько этюдов, написанных под дождем. Непогода, заверил Юрий Антонович, создает особую, неповторимую, фактуру. Ее просто так не придумаешь. Именно за этюды, сделанные в непогоду, живописец получил серебряную медаль на выставке в Челябинске «Урал-2008».

— А эта работа на Байкале появилась, — пояснил, перебирая стопки картин, Юрий Рыбьяков. — Представьте: ноябрь. Мороз 25 градусов, а я в войлочных ботинках. Стою… Пишу… Краски за-стывают… Раньше-то я этюд, независимо от размера, писал за один сеанс. Сейчас большие делаю в два приема. Главное — передать состояние. Дважды на одно и то же место я не возвращаюсь, потому и работы — неповторимы. Я всю жизнь пишу в серую, серебристую погоду. Акварель сырость любит. В жару — сохнет. Вот и ловлю подходящие денечки, беру кассетник под холсты, краски — иду на этюды.

В бетонной клетке мастерской художник чувствует себя пленником. Потому и стремится туда, где есть простор и воздух, где еще сохранились островки старой Тюмени. «Многоэтажки наступают. Исчезает среда древнего города, — вздыхает. — Сейчас он еще не смотрится европейским мегаполисом, но уже не выглядит таким, как несколько лет назад…»

С городских улиц, словно ластиком, стираются деревянные строения. Многие из них живут теперь только на полотнах художников, летописцев старой Тюмени.

— Эти дома я писал на улице 25 лет Октября, а эти, сгоревшие, — на Орловской, — уточнил. — Лет 40-50 назад ходил на этюды на улицы Сакко, Ванцетти. Сейчас они выглядят иначе. Сплошные каменные джунгли. На Гаспаровской были интересные дома. Помню, часто там бродил, по дороге из общежития на судостроительный завод. Общежитие находилось на месте машиностроительного техникума.

— Сколько лет на заводе отработали? — попыталась прервать поток воспоминаний, хлынувший, будто из прорвавшей плотины.

— Недолго, с октября 59-го по 63-й годы, — заметил художник. — Устроился туда токарем сразу после школы. Школу-то я закончил в Новошахтинске, когда жил у отца. Там же занимался в художественной студии при ДК «Шахтер». А первый этюд написал акварелькой лет в 15, в Тобольске. У меня был велосипед, на нем однажды поехал за город, нашел живописный овраг — и начал творить… Знаете, где краски взял? Выменял у какого-то мальчишки на коньки-дутыши.

— Здесь, в Тюмени, кто-то из друзей, заметив мою тягу к рисованию, посоветовал записаться в изостудию при Доме народного творчества (она находилась на цокольном этаже старой филармонии), — вспоминал. — Там прозанимался два года, у Ивана Алексеевича Некрасова. В 63-м устроился на студию телевидения художником-декоратором. Правда, поработать не успел: пришла повестка. Нужно было идти в армию. К тому времени мне уж 23 стукнуло. В 19 не отслужил, не взяли по состоянию здоровья. А в 1963 году забирали всех: хромых, кривых, горбатых — и меня подобрали заодно, — отшучивался собеседник.

Служить Юрию Антоновичу довелось не где-нибудь — в ракетных войсках, около Перми. В армии солдата не раз выручало умение общаться с кистью и карандашом. Будущий художник оформлял ленинские комнаты, клубы, писал портреты и этюды. Кроме того, приходилось время от времени крутить фильмы, почту приносить для солдат. «Отслужил без всяких фокусов. Когда вернулся в Тюмень, устроился художником-оформителем на мебельную фабрику «Заречье».

Кто знает, как сложилась бы дальнейшая жизнь, не вмешайся в дело Его Величество случай… Однажды на фабрику пришел главный архитектор «Гражданпроекта» Анатолий Отраднов, познакомился с подающим надежды художником. А через год он пригласил Рыбьякова макетчиком в «Гражданпроект». Творческая искорка не позволяла долго сидеть на одном месте — и через восемь лет Юрий Антонович ушел в худфонд.

— Я постоянно участвовал в выставках — областных, зональных, региональных, всесоюзных, — рассказал живописец. — В 1989 году стал членом Союза художников России. Когда сдали дом на улице Кузнецова, переехал в эту мастерскую. Чуть погодя бывший главный архитектор города Юрий Гавриков пригласил преподавать в строительную академию. Моя жизнь так или иначе связана с архитекторами. Ирония судьбы: в юности думал, что стану именно архитектором. Не сложилось: завод, потом армия. Вернулся, когда мне было уже 26 лет. Не захотел с молодыми ребятами учиться. Поступил в художественную школу на вечернее отделение. Через четыре года, получив аттестат, поехал в Нижний Тагил, на художественно-графический факультет.

Задатки педагога в Рыбьякове рассмотрел сослуживец, сегодня известный кинодраматург, художник, режиссер Александр Адабашьян. «Слушай, поступай после армии в пединститут на худграф, подсказал мне. Я и воспользовался дельным советом, — признался Юрий Антонович. — Поступил без проблем, учился с удовольствием: все пять лет отличником был. Потому что подготовленным в институт пришел».

— Вы много лет преподавали: в художественной школе, архитектурно-строительной академии, на кафедре изо ТюмГУ… Сейчас есть ученики? — допытывалась.

— Нет, — категорически ответил. — Занятия много сил и времени отнимают. У меня их нет. В задумке — как можно больше сделать, написать исчезающий старый город, серию ворот. Работать приходится по субботам и воскресеньям. Почему? Стоянок не хватает, вот и оставляют офисные работники из многоэтажек свои машины у заборов. Фасады загораживают…

— Жаль, дворов почти не осталось, — поделился наблюдениями художник. — Те, что еще сохранились, спрятаны за высокими ограждениями, там собаки… Не зайдешь просто так — не попишешь. Успел только один этюд сделать: заглянул наугад во дворик, увидел такие сарайчики фактурные, поленницу. Чем хороши деревянные дома? Они — живописные. Когда погода подходящая, дерево светится, играет переливами красок. Не писать же облезлые бетонные коробки?.. Они — однотипные, это компьютерная, неживая архитектура. То ли дело старые постройки. Каждый сантиметр историей дышит. Сейчас стал фотографировать ворота, наличники, чтобы не потерялись детали. Обидно, как раньше до этого не додумался?..

Юрий Рыбьяков пишет по вдохновению, не на заказ. Его акварели, немного грустные, лирические, не остаются незамеченными на выставках. Но… потом возвращаются в мастерскую.

— Работы мои не продаются. Раньше музеи их покупали. Сейчас — нет, — вздыхает художник. — Когда пишу на пленэре, люди подходят, интересуются и чаще всего просят подарить картину. Редко дарю свои работы. Подрамники, этюдники, холсты, краски — все нынче очень дорого. Если бы я зарабатывал, как придворный художник Никас Сафронов, мог бы себе позволить чаще делать такие подарки. А я — пленэрный живописец. Придерживаюсь традиций критического реализма. Многие мои коллеги делают копии известных картин, тем и зарабатывают. Я так не могу… Не мое это. Вот и живу на одну пенсию. Почти использовал все свои запасы охры, умбры. Остались красные, желтые, синие цвета.

— Придется, как Пикассо, голубые, розовые периоды делать, — шутит Юрий Рыбьяков и вдруг добавляет: — Некоторые художники сами краски перетирают, бумагу делают… Чем не выход?

— Вы пропадаете на пленэрах, работаете за идею… Как семья относится к вашему творчеству? — поинтересовалась.

— Они уже привыкли, — заверил. — В семье я не один такой, художник. Дядя жены был скульп-тором. Ее родители — преподаватели. Брат жены — художник-авангардист, окончил Московский худграф.

— А вас абстракционизм не привлекает?

— Я родился до войны, учился академической живописи. Чтобы изменить, сломать себя, нужны годы. Не думаю, что у меня в запасе много времени. Какой есть, таким останусь до конца…

— У вас в роду были художники?

— Видимо, у кого-то из нашей крестьянской семьи имелась склонность к рисованию. Точно не могу сказать. Может, и музыканты были. Я в свое время стоял на распутье: не знал, что выбрать — живопись или музыку. Пел сначала в школьном, потом в заводском хоре. В армии был запевалой. Мечтал в детстве научиться играть на аккордеоне или гитаре. Увы, не было денег. Потом слух потерял…

Зато дети пошли по музыкальной тропинке. Дочери преподают в музыкальной школе, играют в оркестре народных инструментов под управлением Александра Андрюшкина. Сын, Кирилл, стал рок-музыкантом. Сейчас живет в Москве. Он родился художником, занимался в художественной школе, делал интересные работы. Их даже показывали на выставках в галерее Союза художников. Но… в университете Кирилл познакомился с рок-музыкантами, бросил учебу. Жаль. Но что я мог поделать, если сына музыка переманила… У него свой коллектив в Тюмени был, «Кооператив ништяк» называлась. Сейчас Кирилл в Москве группу собрал. Ездят с концертами по разным странам: в Германии были, на Украине.

— А вас за границу не приглашают?

— Бывало. Меня звали в Польшу, Алжир… Вынужден был отказаться от таких проектов. Очень уж они дорогостоящие. Не потянуть. Иностранцев привлекают этюды, написанные в Тюмени, Тобольске. Чтобы вывезти эти картины, нужно взять разрешение в Министерстве культуры, заплатить огромный таможенный сбор. За каждую работу — триста процентов стоимости. Где взять такую сумму?.. Для меня проблема показаться на выставке в родной стране. Без денег и шагу не ступишь: платить нужно и за участие в экспозиции, и за каталог… Вот и пишу для себя. Надо работать. Иначе не могу.

Дважды, в 1999-м и 2000-м годах, Юрий Рыбьяков становился лауреатом премии имени Александра Митинского «за создание сибирского пейзажа». В 2003 году был отмечен премией имени Александра Мурычева за городской пейзаж.