Без вины виноватые

Задать вопросы… Кому? Своим сверстникам, которые, будучи еще несмышленышами, получили на малой родине клеймо “кулачье отродье”? Или тем, что появились на свет уже в местах ссылки родителей? Все они долгое время боялись заполнять анкеты и, поступая в учебные заведения, вынуждены были скрывать своё социальное происхождение… Почему? Родители предпочитали уходить от ответов… А может, и сами толком не знали: за что? Пошептавшись между собой, находили себе “оправдание”: “Трудились денно и нощно”. Но и это “признание” произносилось почему-то вполголоса. Так кому же адресовать вопросы? Прошедшей жизни. Горькой памяти.

— Я родилась, — рассказывает Антонина Григорьевна Козловская, — в 1931-м в Хибиногорске (Хибинах) Мурманской области. После посещения этого пункта, густо населенного репрессированными, Сергеем Кировым, местечко было переименовано в Кировск. В этой смене названий тоже прослеживается чья-то жизнь и судьба… А моя жизнь начиналась совершенно безоблачно. У меня были заботливые, любящие друг друга мама с папой, а еще дедушка. Но почему-то они никогда не улыбались, не радовались. И разговаривали о чем-то между собой только по ночам. Я думала, так надо. И научилась сдерживать свои эмоции, “держать себя в руках”. И тот барак, в котором мы жили вместе со многими другими семьями, был для меня домом. Ну и что — холодно, ну и что — родители буквально падают от трудовой усталости на топчан? Другая жизнь была мне неведома. А та, что была, казалась нормальной. Её разрушила война.

Сосланным в Хибин предложили эвакуироваться в места, где у них есть жилье. Вот только тогда одиннадцатилетняя Тоня Перевозкина и ее четырехлетняя сестричка Валя узнали, что у их мамы Марии, оказывается, есть семья, которая проживает в селе Юргинском (тогда еще Омской области). Оказалось, неподалеку от этого села, в деревне Заворуево, жил когда-то и папа, который теперь остался в Кировске трудиться на железной дороге, перевозившей фронтовые грузы. Папка их выполнял очень ответственную работу. Потом пришло осознание: ему доверили этот участок работы, потому что в него поверили. А вот дедка Максим Денисович Перевозкин, оказывается, “подкачал”: трудился в своей деревне когда-то от зари до зари, заработал “прозвище” зажиточного крестьянина. И поплатился за свое трудолюбие. Да ладно бы он один, а то ведь вместе с ним в Мурманскую область сослали ни в чем не повинных новобрачных — его сына Григория да невестку Марью.

— Не сужу деда! — говорит Антонина Григорьевна. — В моей голове не укладывается: как можно осудить человека за то, что работал не покладая рук? А ведь осудили… В нашей семье старались не вспоминать о дедушке, потому что он оказался виноватым в том, что вместе с ним в далекий край отправили моих только что поженившихся родителей. Из-за этих умолчаний я ничего не знаю и о бабушке по отцовской линии. Ой, да что там говорить о предках, если я сама легко вздохнула только тогда, когда получила на руки документ о том, что Перевозкины реабилитированы. А до этого, когда трудилась в Кировске на телеграфе, и потом, когда наша семья получила право вернуться в свои родные места — в Тюменскую область, и я пошла по стопам отца — работала стрелочницей, и потом, когда училась в Тюменском педучилище, Ишимском пединституте, когда начинала трудиться в школах №　1 и №　2 поселка Боровского, я боялась честно рассказать о себе… Теперь могу. Но боль все равно въелась в сердце: за что? А вот у вопроса, почему мои папа и мама пожелали после множества испытаний вернуться в родные места, есть вполне исчерпывающее объяснение: они не предавали свою малую родину. Они и перед большой своей Родиной ни в чем не виноваты.

— Вообще-то, — поясняет мне Галина Александровна Протасова, — кулаками называли тех, на кого трудились наемные работники.

А дальше объяснять не может. Потому что сама не знает, почему к этой категории отнесли семьи ее отца и мамы.

В семье деда Леонтия Васильевича Фёдорова по материнской линии, что проживала в селе Боровинка Новозаимского (ныне Заводоуковского района), подрастало 9 детей. И все сызмальства были приучены к труду. Наймиты — чужие — на них не работали, своим трудом семья выбилась в категорию зажиточных крестьян. Таким же рвением к труду (чтобы прокормиться) отличалась и семья Игнатия Евсеевича Поступинского из села Кротово Аромашевского района, где подрастал отец Галины Протасовой — Александр Игнатьевич. И Фёдоровых, и Поступинских, и еще десятки тысяч трудолюбивых зажиточных семей сослали “туда, где Макар телят не пас”. В общем, получается, что сама жизнь распорядилась, чтобы будущие родители Галины Александровны встретились на карело-финских лесоповалах. В 1937-м, отмеченном горькой памятью очень многих репрессированных россиян, начали писать свою личную судьбу Анна Фёдорова и Александр Поступинский.

— В паспортных данных, — рассказывает Галина Александровна, — значится, что моя малая родина — Карело-Финская республика. Не могу её вспомнить. Потому что родилась в 1939-м. А через два года началась Великая Отечественная. И в сентябре 1941-го наша семья получила разрешение двигаться в сторону Боровинки.

Что могла удержать в памяти двухлетняя девочка? Теперь, когда уже нет в живых родителей, она очень сожалеет о том, что не расспросила их своевременно и подробно о том, как это было… Знает лишь, что папа был назначен ответственным (значит, всё же в благонадёжность его поверили!) за перегон скота в глубокий тыл. Помнит, что ехали куда-то долго на телегах… И сдали этот скот! А потом направились в Боровинку. Добрались туда только в ноябре, считай, через два месяца после начала пути.

— Я не знаю, — говорит Галина Александровна, — со скольки лет учёные “отмечают” память у детей. В моих первых воспоминаниях — горе и страх… Помню, как сидела на узелках на каких-то вокзалах, где маковому зёрнышку некуда было упасть, пока папа стоял в очереди за билетами, помню, что умерла моя младшая одиннадцатимесячная сестрёнка Катюша… Помню, что мои родители никогда не рассказывали нам, своим детям, о лесоповале. И “НКВД” произносили только шёпотом…

Галина Александровна из числа тех, кому удалось пройти сквозь строй клеймённых репрессиями и не растерять способности строить свою судьбу с чистого листа. Она окончила Омский сельскохозяйственный институт, приехала по распределению на Боровскую птицефабрику, где нашла не только работу, которой посвятила 45 лет, но и свою половинку — Геннадия Яковлевича Протасова… Но — если б снова начать?

— Меня всю жизнь, — признаётся она, — сопровождало чувство ответственности перед родителями. Это неплохо: ведь старалась жить и трудиться, как они, по совести. А в душе нет-нет да возникало чувство какого-то страха. Наверное, врожденного…

Недавно по телевизионному каналу “Россия” демонстрировали фильм “Жизнь и судьба”. Казалось бы: в его названии — слова-синонимы. Те, что могут в случае необходимости заменить друг друга. Ан нет! Очень часто политика жизни диктует свои правила. И человек, выстраивая судьбу, приноравливается к ним. Лавирует… И при этом старается не потерять чувство собственного достоинства. Действует в надежде на то, что когда-нибудь жизнь правдиво оценит его судьбу. И на вопросе “За что?” “расколется” — раскается в ошибке.

Закон РФ “О реабилитации жертв политических репрессий” был принят 18 октября 1991 года. Потребовались десятилетия, чтобы государство наконец осознало, что понапрасну загублено столько людей.

Фото Виталия Иванова (ИТАР-ТАСС).