Не спать, секретарь!

Было нас в канцелярии всего двое — я и секретарь суда Надежда Георгиевна Дацкевич. Суд располагался в старом поповском доме, а в нем почти сплошь со всех сторон огромные светлые окна. В ветреные дни у нас гуляли сквозняки. Выкрашен дом был в яркий зеленый цвет, поэтому тем, кто нарушал порядок, в селе говорили: «Ты что, в зеленый дом захотел?» Отапливался суд, как и большинство сельских организаций, дровами. Наши печи, похоже, никто и никогда не ремонтировал, поэтому порой они сильно дымили. В трескучие морозы техничка старалась прикрыть печи пораньше. Но тепло не сохранялось, а мы частенько угорали. Особенно холодно было в зале, где рассматривались дела. Поэтому я надевала большие, не по размеру, валенки, а на ноги натягивала по нескольку пар носков.

Людей всегда было много. Зимой они приезжали из близлежащих деревень на лошадях, в огромных тулупах, которые грели у печей в коридоре.

Когда я пришла работать, судья был всего один — Иван Петрович Толмачев. Молодой, грамотный и веселый человек. Работалось с ним легко. Днем мы рассматривали дела в здании суда, а вечерами уезжали с процессами в дальние населенные пункты, по месту совершения преступления или правонарушения.

На прокурорском «бобике»

О своих приездах в ту или иную деревню мы сообщали заранее председателям сельских советов и директорам клубов, но от этого холодные объемные помещения, где рассматривались дела, теплее не становились. Народу же всегда набивалось до отказа.

Чернила в моей чернильнице-непроливашке частенько застывали. Вернее, они застывали еще дорогой, просто оттаивать не успевали. Иногда мы ездили с прокурором на его «бобике». Этот «бобик» был настолько стар, что назад нас нередко притаскивали на веревке.

Судебные процессы, особенно выездные, были открытыми. Суд не только наказывал преступника, но и воспитывал население, действовал предостерегающе, был направлен на искоренение правонарушений. Именно поэтому, чувствуя ответственность и значимость нашего дела (Иван Толмачев был членом партии, а я комсомолка), мы в любую погоду ехали на попутном транспорте в нужную деревню. Машины не раз в распутицу застревали на проселочных дорогах, а мы под дождем, в мокрой одежде и обуви добирались до места. Я проверяла явившихся по повесткам людей, и начинался процесс. Обратно порой возвращались под утро, а в положенное время вновь приходили на рабочие места. Я считала, что так было нужно и так было правильно.

Я как секретарь хорошо усвоила истину, что если обвинительное заключение — зеркало предварительного следствия, то протокол судебного заседания — зеркало судебного разбирательства. Что в последующих инстанциях кассационные и надзорные дела рассматриваются в основном по протоколам судебных заседаний. И если эти зеркала окажутся кривыми, то вся работа суда может быть поставлена под сомнение.

Как-то один из подсудимых упорно отрицал, что нападал на потерпевшего с ножом, и вот на один из вопросов, умело заданный прокурором, он невнятно пробурчал себе под нос: «Ну, был нож, был, а чем докажете?» «Теперь уже и доказывать не надо, — улыбнулся государственный обвинитель. — Потерпевший утверждает, что видел у вас нож, да и вы сейчас это признали». И судья обратился ко мне: «Прочтите, пожалуйста, слова подсудимого». Я прочла. Подсудимый поскучнел и признал свою вину. Подобных случаев было немало.

Судили скотников и ночных сторожей

Вечерние наши процессы в деревнях длились допоздна, и я порой от усталости засыпала прямо за столом. Рука еще что-то скребла, а глаза уже были закрыты. Тогда зоркий председательствующий стучал карандашом о графин с водой и громко говорил: «Секретарь, не спать»! Я вздрагивала, просыпалась, и моя работа продолжалась. Но, что интересно, люди в зале не дремали. Они ловили каждое слово, следили за действиями суда. Тогда в большом почете были общественные обвинители и общественные защитники. Речи их слушали, волновались, переживали, подсказывали с места.

В те времена все гражданские и уголовные дела рассматривались с участием народных заседателей. Избранные гордились этим званием. К их мнению судьи прислушивались. Иногда в совещательной комнате возникали жаркие споры по поводу назначения меры наказания. Если кто-то уж очень не соглашался, то писал особое мнение, и о нем сообщалось осужденному. Я старалась на дела о растратах или хищениях приглашать бухгалтеров, где обвинялись подростки — педагогов, о падеже скота — зоотехников и животноводов.

Дела валились на суд как из рога изобилия. Из гражданских — чаще о падеже скота в колхозах и совхозах. Ответ держали в основном скотники и ночные сторожа.

Тамара Рагозина

Продолжение в следующих номерах «ТИ».