ДВЕ-ТРИ ИСТОРИИ ПРО ЮРИЯ ПЕРЕПЛЕТКИНА

Молодые лоботрясы, работавшие в редакции “Тюменского комсомольца” начала семидесятых, поголовно считали себя гениальными и предавались всяческим развлечениям без опаски наказания и без почтения к авторитетам. Кто же гения накажет и кто гению авторитет? Одно из развлечений состояло в том, что матерчатое сиденье рабочего стула равномерно смачивалось водой, отчего становилось чуть темнее, но отнюдь не мокрым с виду. Приходил владелец стула, садился и начинал работать, и затем...
Короче, мы “замочили” стул редактору Переплеткину. Было лето, и Юрий Иванович ходил в светлых красивых брюках. И когда на его приказной вопль мы, лоботрясы, явились в кабинет с невинными мордами, редактор молча развернулся к нам спиной и показал, в чем дело. Дело было плохо, потому что только что звонком его позвали к начальству. “Вы, гады?” — спросил Переплеткин. Мы развели руками: кто же знал, что позвонят?.. Между тем Юрий Иванович рассматривал нас со странным интересом, словно прикидывал, что нам оторвать. “Раф! — внезапно рявкнул он. — Зайди!”
Вошел Рафаэль Соломонович Гольдберг. Редактор окинул его взглядом и приказал: “Снимай штаны”. Гольдберг скрестил руки на груди, выставил вперед правую ногу и с достоинством произнес: “Зачем?” “А затем, — заорал Переплеткин, — что мне нужно в обком!” Рафаэль Соломонович переменил ногу и спросил: “ А я тут при чем?” “А при том, — багровея, сказал Юрий Иванович, — что они худые, и я в ихние штаны не влезу”. “А, вот как!” — сказал Гольдберг и отступил к стене. “Ну, мы пойдем...” — сказали лоботрясы.
Чудесное было время. Отличный у нас был редактор. Отличным редактором Юрий Иванович Переплеткин стал еще и потому, что сам лично был (и по сей день остается) великолепным журналистом и прекрасным товарищем. Со временем разница в годах как-то стирается, а тогда он представлялся взрослее нас чуть ли не на поколение, но все равно был товарищем, хоть и старшим. Невысокий, плотный, энергичный, он клубком заряженным катался по редакционному коридору и будоражил коллектив. Таков и поныне, спустя почти что сорок лет.
Во времена цензуры и приказа он умудрялся писать красиво и интересно на самые скучные темы. Лучше всего Юрию Ивановичу удавались очерки — забытый нынче жанр, тогдашняя вершина газетного мастерства, требовавшая вполне писательского владения литературным словом. Он любил писать о людях Севера, потому что сам был оттуда, знал Север и его людей и очень их любил. Все это ярко проявилось и тогда, когда Переплеткин стал собственным корреспондентом столичных “Известий” по Тюменской области. Сегодня он редактирует газету ханты-мансийского землячества и вместе со своим другом Сергеем Великопольским, президентом Фонда имени В. И. Муравленко, написал, составил и издал целую библиотеку документальных книг о тюменских нефтяниках: заслуженных, знаменитых, забытых... Он один из лучших и постояннейших авторов журнала “Сибирское богатство”, где я нынче работаю. И здесь он “будоражит” ту же тему: великие люди большой тюменской нефти. Великие не по рангу или чину — по совершенному ими в легендарные годы северного первоосвоения. Это особенно правильно сегодня, когда при слове “нефть” на ум приходят только Абрамович с Ходорковским. Нет, братцы мои, были у нас и настоящие нефтяники... Спросите Переплеткина — расскажет.
Ко всему прочему он — неутомимый товарищ и друг. Даже из юбилея собственной жены Юрий Иванович умудрился сотворить дружеский бенефис: предоставляя слово для поздравления, он так тепло и полно характеризовал очередного “тостующего”, что у того бокал из рук валился и улетал из памяти заготовленный поздравительный текст.
Журналист и редактор Переплеткин всегда умел радоваться успехам своих коллег. Притом делал это не про себя, а вслух, что в нашем ревниво-завистливом цехе изрядная редкость. Кромсать и править он тоже умел, притом мастерски, а потому на его редакторское вмешательство никто не обижался: мы учились. Из “Комсомольца” Переплеткинских времен вышли неплохие перья. Знать, научились кой-чему, за что ему спасибо.
Помню, как американцы ввели эмбарго на поставку труб для наших нефтепроводов, и газете было велено напечатать отповедь империализму. Отповедь нашлась, а заголовок про эмбарго все не клеился. Редактор Переплеткин объявил творческий конкурс. Выиграли его молодые лоботрясы. Правда, заголовок в газету пошел другой, правильный, но нам приятно было видеть, как Юрий Иванович, откинувшись на спинку того самого стула и поведя по-пушкински рукой, со вкусом нараспев произносил: “Эмбарго паскудо! Эмба-а-арго пас-ку-у-до!.. Молодцы!”
Под занавес — еще одна история. Значит, Переплеткин — редактор, ваш покорный слуга — ответсек. Готовим какой-то ответственный номер, ждем “столбового” снимка от редакционного фотографа, нынче покойного. Назовем его Петровым. Входит Петров, но без снимка, и просит дать ему машину на полчаса куда-то съездить. Судя по лицу и запашку — явно в магазин. “Нет, — говорит Юрий Иванович. — Получим снимок — дам машину”. Петров уходит и возвращается минут через пятнадцать. Без снимка, естественно, но с той же просьбой, перерастающей в требование. Так повторяется еще раза три-четыре. Наконец, входит наш фотомастер с совершенно ультимативным лицом, становится в позу Гольдберга (читай выше) и грозно заявляет: “Ага! Как трам-тарарам, так Петров, а как Петров, так трам тебе?” Переплеткина начинает трясти от закушенного хохота, потом он падает на стул, берется ладонью за лоб и, глубоко вдохнув, сквозь зубы произносит: “Витя, дай ему машину...”
Кстати, сам про себя Юрий Иванович рассказывает уморительно смешно и совершенно беспощадно. Послушать его, так полувековое творчество — одна сплошная хохма, непрерывный поиск приключений на собственную... эту, что так не вовремя промокла в начале наших строк.
С юбилеем, дорогой Юрий Иванович!
Твой друг и ученик Виктор Строгальщиков.