Есть такое искусство понимать искусство

В пятницу и субботу в Тюмени пройдет очередной, девятый по счету, Всероссийский фестиваль архитектуры, искусства и дизайна “New дизайн”. В его рамках состоятся два примечательных события — выставка-конкурс “Новый дизайн”, которая по традиции развернется в музее изобразительных искусств, и парад моды, который на этот раз примет театр кукол. Жюри возглавит президент Союза дизайнеров России Юрий Назаров.
В преддверии фестиваля на наши вопросы ответил директор института дизайна заслуженный деятель искусств Геннадий Вершинин.
— “New дизайн”, “Дизайн сегодня”, “Новое искусство и дизайн” — завидное постоянство. Содержат ли эти выставки некий скрытый смысл, который нам, зрителям, не под силу прочесть?
— Я убежден в том, что так называемые новое искусство и новый дизайн — художественные явления, которыми Тюмень может гордиться сегодня и сможет гордиться в дальнейшем. Эти явления хотя не идеальны и противоречивы, обладают всеобщим значением, высокой человеческой и художественной ценностью. Да простят меня за откровенность те, кто думает иначе.
Мысль не оригинальная, о том же когда-то сказал Сергей Перепелкин, главный художник театра кукол, искусствовед по образованию и художник по призванию: “Тюмень могла бы гордиться своим изобразительным искусством”. Эти слова десять лет назад меня удивили, но, оценивая впоследствии местную художественную культуру, я все больше убеждался, что почти все у нас имеет локальное, местное — свойское — значение. Оно интересно только нам, как в школьном театральном кружке интересен сам факт выхода на публику знакомых и одноклассников. Наша культура и искусство остаются провинциальными и тешат наше местечковое тщеславие. Что касается картин, графики, некоторых дизайнерских вещей, то я слышал от многих людей разной образованности, места жительства, художественной специализации “сильные” отзывы — “художественная энергия”, “завтрашний день европейского искусства”, “высокая пластическая культура”, “острая современность”, “художественное качество”, “уникальность” и т.д. И постепенно пришел к схожим выводам. За многие годы лучшие работы (но не все) не только не надоели, они не потеряли визуальной и мировоззренческой свежести, остроумия, искренности и глубины, “сделанности”, как иногда говорят.
Но вопрос справедлив. Делая свои выставки (эта — семьдесят девятая с 1982 года, я не считаю те выставки, которые не нами затевались и в которых наши авторы участвовали вместе с другими мастерами), мы обычно “посылали” несколько уровней смыслов: показать работы; сравнить их и выявить происходящие процессы и явления; создать особую информативную среду, выстроить диалоги работ и смыслов; представить работы, которые могли бы быть интересны разным зрителям и разным профессионалам. Всегда присутствовали полемические посылы. В восьмидесятые годы мы вели диалог с коллегами, отрицавшими нашу работу. Потом мы полемизировали с мировыми и нашими отечественными тенденциями. У нас были инсталляции, перформансы и хэппенинги, кинетические мобили, соц-арт и оп-арт, которым мы не придавали серьезного значения как урокам из прошлого.
Немного жаль, что смысловые планы выставок мало кому до конца становились очевидны. Они встречали обычно отклик двух групп наших зрителей — очень продвинутых (которых почти нет) и так называемых “простых”, не извращенных комплексами, статусами и амбициями, то есть более-менее цельных людей. Я знаю, что некоторые из них действительно много раз ходили на наши рождественские выставки и выставки нового искусства Тюмени.
Увы, эти выставки освещают чаще всего молодые журналисты (в Тюмени нет художественных критиков и людей, профессионально владеющих художественным материалом). Куда они исчезают после двух-трех лет работы, для меня загадка. Только одни отучатся механически повторять чужие слова, да еще и перевирать их смысл, как появляются другие. Но это беда не только нашего города, но и всей страны, в которой классных художественных критиков, искусствоведов, теоретиков искусства единицы.
— Новое искусство — это значит, что у нас есть старое искусство? Каковы их взаимоотношения?
— Парадокс в том, что старым является так называемое современное искусство (до 1970-х годов) и постмодерн. У нас в стране постмодерн (послесовременное искусство) затянулся, вообще-то он исчерпал себя к началу 1990-х годов. До сих пор говорят, что “мы живем в эпоху постмодерна”. Но он во всем мире закончился с распадом СССР. Тогда закончился прежний мировой порядок, стало ясно, что игру не надо путать с жизнью, сопряженной с глобальными опасностями — бесчеловечностью, терроризмом, бюрократизацией мира, монетизацией отношений.
Новое искусство, новый дизайн, новая архитектура — явления искренние, глубокие, чистые, красивые, избегающие негативизма. В них соединились любовь к традициям и свобода от них; богатые эмоции; высокая культура мышления и художественное качество; выразительность и “сделанность”. Так в 1980-х годах стала появляться новая классика, которая пока не осознается таковой, прежде всего из-за информационного шума, коммерциализации жизни и ее бюрократизации. Официальным искусством России (в лице Федерального агентства по культуре) в последнее время стало актуальное искусство, отрыжка неоавангарда 1950 — 1960-х годов. До этого им был социалистический реализм, потом его крайность — “суровый стиль” и почти сразу за ним — антисоветский соц-арт.
“Новое” не отрицает старого — ни старой классики, ни вдруг ставшего старым современного искусства первой половины XX века. Не отрицает вообще ничего, в отличие, например, от “современного искусства”, которое отрицало всю предшествующую культуру постмодерна, иронизирующего по поводу реальности и боящегося ее принимать всерьез. “Новое” и принимает жизнь, и восхищается ею, и критикует ее.
Многие из мастеров “нового” направления — вопреки моде и конъюнктуре — смотрят в прошлое, видят его величие, одновременно увлекаются достижениями современной цивилизации, не являясь зависимыми от них.
— Как вообще оценивать выставку и сами произведения искусства и дизайна? В каких единицах?
— Есть профессиональные критерии, например, глубина, точность, новизна и разнообразие идей, степень и форма их выражения, качество художественного мышления, сделанность или “наполненность” художественного вещества работы. Это то, что должна показывать зрителю критика, если бы она была. Такого рода специалист, размышляя о художественных процессах, вовлекает и нас в их осмысление.
Но есть и непосредственная реакция зрителя — работа должна задевать, волновать, переживаться, вызывать удивление или радость, позволять любоваться или размышлять. Многим людям, задавленным массовой культурой, стереотипами и шаблонами повседневности, истинные работы помогают как бы реанимироваться, освободиться от стереотипов и шелухи, пережить восторг, удивление или иные чувства.
Для чего человечество придумало искусство, привнесло красоту в окружающую среду? Искусство, красота — катализаторы понимания мира, жизни, мерила отношения к людям, событиям, вещам.
Можно описывать вещи в терминах и формулах — технократически. Но можно одним словом, образом дать емкую характеристику, человеческую, эстетическую и этическую огромных событий, фактов, явлений. Искусство влияет на нас больше всего — образы, представления, ценности, привычки, нормы — все это действует сильнее, чем долгие проповеди. Искусство и его проектная форма — дизайн смущают, заражают, заставляют нас двигаться по их образцу и подобию.
Есть элементы квалиметрии применительно к искусству. Но главные его особенности, по мысли английских ученых, — это субъективность и заинтересованность в справедливости. Ни то, ни другое измерить нельзя. Поэтому одного способа оценивать выставку как явление или выставленные работы нет. Для меня и наших мастеров важны искренность, правда, глубина, остроумие, информативность, красота, чистота, цельность. Все определяет масштаб личности: мастера, зрителя, критика, куратора, тех, кто организует и помогает явлению состояться.
— Существует многоугольник автор — искусствовед — куратор — зритель. Фигура куратора в нем в последнее время приобретает большое значение. Почему?
— Начнем с того, что у нас в стране долгие годы почти не готовили искусствоведов и критиков — фактически только два столичных вуза. В отличие от Европы или США, где в любом университете это делали, создавая еще и художественные музеи и университетские коллекции. В Финляндии, в маленьком городе Ювяскюла, в котором 70 тыс. жителей, есть университет и искусствоведческое отделение, на которое огромнейший конкурс (что-то около 50 человек на место). Кстати, в этой же Ювяскюле есть не только завод Нокии по производству мобильных телефонов, но и 28 музеев, 4 из них являются художественными.
В Тюмени около 30 искусствоведов, в профессии работают человек семь. Ни один из них не занимается художественной критикой. Стоит ли удивляться, что наши тюменские жители, как и в целом российский народ, художественно темны? Когда я слышу лепет журналистов или суждения высоких чинов от культуры (в том числе руководителей), мне стыдно.
Неудивительно, что вместо традиционного искусствоведа-критика появилась деятельная фигура — куратор. Куратор — он организатор, творец явлений, пиарщик, коммерсант. Большинство кураторов превратили искусствознание в бизнес, работают с банками и состоятельными коллекционерами в качестве агентов, получая за услуги маржу. Но есть и настоящие кураторы-исследователи, которые создают художественные и исторические феномены, корректируют процессы, провоцируют профессиональные прецеденты выставками, акциями и т.д. Таких кураторов единицы.
Зритель голосует “ногами”. На выставках актуального искусства, затратных фестивалях “современного искусства” (московский стоит около двух миллионов долларов) народ собирает только массированная реклама. Но большинство посетителей, если они не слишком зомбированы концептуально, уходят опустошенными или скучающими.
Кстати, нас, тюменских дизайнеров и художников, критикуют за недостаточную рекламу справедливо. Но на выставки искусства и дизайна ходят те, кто знает, что там можно найти, случайных и посторонних людей мало. Когда-то Абрам Эфрос свидетельствовал, что в царской России на 160 млн. граждан было от 15 до 30 тыс. просвещенных посетителей выставок (в процентах — 0,01-0,02%). Сегодня в Тюмени на 600 тыс. жителей постоянных посетителей наших выставок от 2 до 6 тыс. (0,1% — в 5-10 раз больше). Пропорция позитивная.
— Как выставки нового искусства представляются в контексте тюменской художественной культуры?
— Грубо говоря, в тюменской художественной культуре (изобразительной) есть три явления: коммерческое — симпатичное, но механическое жонглирование современными приемами, по сути, изготовление выхолощенных “пятен для интерьера”. Второе — разного рода самодеятельность, в том числе самодеятельность, близкая к академическому искусству. И — новое искусство, новый дизайн, в которых далеко не все, даже, может быть, меньшая часть, является глубокой, качественной, приближающейся по художественному значению к “нетленке”. И хотя я осторожно говорю — “меньшая часть”, но эта меньшая часть — пара сотен великолепных, прекрасных работ, это много. Штук 70 пока еще “живет” у художников, частично реализованы как дизайнерские проекты, вторая половина безвозвратно из Тюмени уехала в Москву, Сургут, Ханты-Мансийск, Петербург, Стокгольм, Ганновер, Финляндию, Раудерфен и т.д.
То, что создается в других искусствах — театре, музыке, литературе, танце, по моему пристрастному мнению, является локальным по своему значению, а чаще всего — просто провинциальным. Провинциальность нашей культуры — большое препятствие для развития Тюмени как культурного центра, столицы области и региона. Событиями в глазах обывателей становятся приезд молодого шоубизнесмена — бывшего студента колледжа искусств, живущего ныне в Москве, или молодой актрисы, снявшейся в нескольких неплохих рядовых фильмах (на телеканале “Югра” она становится вообще дорогой гостьей и даже изображает пение). В общем, есть куда расти.
Конечно, подобные заявки требуют взвешенности, но мне кажется, я достаточно в долгой жизни повидал и не исключаю, что имею право их делать.