Василий Сондыков: "Даже японцы удивлялись решительности комсомольцев"

Югорская земля нынешним своим благополучием во многом обязана ленинскому комсомолу. Именно эти парни и девчата с образом вождя мирового пролетариата на значках подняли этот глухой край, среди болот и тайги они обустроили месторождения, проложили дороги, возвели города. О том непростом времени вспоминает председатель Ханты-Мансийской окружной Думы Василий Сондыков.
— Василий Семенович, современным школьникам, студентам мало что способна сказать аббревиатура ВЛКСМ. А что для вас значат эти пять прописных букв?
— С них, по сути, и началась моя сознательная жизнь. Уже в 13 лет я пошел зарабатывать, старший брат служил в армии, отец трагически погиб, а мама постоянно болела. В Селиярово, в родном колхозе пас скот, возил сено, убирал навоз, на равных со взрослыми ловил рыбу. Там-то и вступил в комсомол. Наша комсомольская организация была дюже боевая, под стать колхозу-миллионеру. Устраивали субботники, воскресники.
Нелегкую колхозную жизнь мы компенсировали веселым отдыхом. Я как раз в сельском комсомоле отвечал за художественную самодеятельность. Устраивали спектакли, пели, плясали. Часто выезжали на лошадях с концертами к лесникам, по окрестным деревням. Своими руками обустроили летнюю танцевальную площадку: трое суток валили в тайге лес, связывая хлысты в плоты и сплавляя их по реке, затем напилили из бревен доски. Сколько башмаков я сбил на той танцплощадке! И в армии не оставался в стороне от комсомольских дел. Сколько служил, столько и пел в полковом хоре. Хоть и был водителем бронетранспортера.
— Колхозно-армейская закваска на комсомольских делах помогала в дальнейшей жизни?
— Да мы, молодые, не мыслили тогда жизни без комсомола! За время в армии, а служил я три с половиной года, на нашей Югорской земле всерьез заговорили о нефти. Сколько ни уговаривали меня остаться в колхозе, решил податься на какую-нибудь стройку. Это был октябрь 1967-го. В комитете комсомола мне предложили поехать в Урай, вполне цивилизованный городок. Но я выбрал поселок Нижневартовский, туда после педучилища распределили мою сестру Тамару. Двоим как-никак легче выживать на новом месте. Хотя ни жилья, ни дорог, ничего там еще не было.
Вот и вся автобаза “Мегионгазстроя”, куда приехал на работу, состояла из небольшой конторки. Машины стояли возле, под открытым небом. Я был третьим комсомольцем, и мне сразу предложили возглавить ячейку. За три года наша ячейка выросла в полноценную организацию из полусотни комсомольцев. Отслужившие срочную парни приезжали к нам со всей страны. Наш трест строил кустовые и дожимные насосные станции на Самотлоре, а мы — и днем, и ночью — обеспечивали доставку грузов и самих строителей.
— Таежной романтики хватало?
— А куда без нее? Зимой в пять утра уже спешил на работу, приходилось через радиатор пролить несколько десятков ведер кипятка, чтобы отогреть технику. Картер двигателя отогревал зажженным факелом из солярки. Не лучше и летом: сплошное месиво вместо дорог. Расстояние в полтора десятка километров по болотным лежневкам преодолевали за полную рабочую смену. В поездку без пилы, топора, троса и не отправлялись. На трассе машины постоянно буксовали, глохли, то и дело приходилось заводить двигатель рукояткой.
В 1973-м мы возводили нефтеперекачивающую станцию “Нижневартовская”, а сам нефтепровод Самотлор — Тюмень — Альметьевск объявили Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Холодные землянки, бытовые неудобства, вездесущая мошкара — все это на втором плане. Главное — работа. Станцию мы возвели за шесть месяцев, значительно раньше нормативного срока. О той стройке до сих пор напоминает моя первая награда — орден Дружбы народов.
— Сегодня вряд ли объяснишь молодежи весь этот трудовой порыв ради светлого будущего страны!
— Но мы действительно были словно настроены на одну волну, чувствовали локоть товарища и знали, что ни в коем случае не должны подвести друга и свою страну... А в октябре 1973-го меня избрали секретарем комитета комсомола “Мегионгазстроя”. Тогда к нам на комсомольское собрание — а проводили мы его под лозунгом “Родине, партии — ударный труд, высокое качество работ и отличная учеба” — приехал Борис Евдокимович Щербина, глава Миннефтегазстроя. Вот он и выступил с пламенной речью: мол, возведение газоперерабатывающих заводов поручили людям, которые отсидели в тюрьмах и еще продолжают сидеть, специально тюрьму под Нижневартовском построили, но видим, никакого толка не будет. Вот партия и обращается за помощью к комсомольцам.
Нам пришлось принимать отряды комсомольцев из Волгограда, Воронежа, Удмуртии, Азербайджана, Узбекистана, Грузии, Эстонии, Таджикистана. 1200 человек! Мало кто из них имел отношение к стройке. Учиться строительным премудростям им приходилось на ходу...
— А со спецконтингентом сталкиваться приходилось?
— Приходилось. Однажды бригаду из условно освобожденных отправили на заготовку сена. Неделя, другая — ни одной копны не поставлено. Меня вызывают: выручай, ты из деревни, разберешься. Ну, представляете: три десятка зэков и я, комсомолец Вася, им в начальники. Косу, и ту мне подсунули самую никудышную. Что делать? Встал чуть свет, отбил литовку, разбудил бригаду. Прошел метров тридцать, оглянулся — а они сидят, в карты играют. Я — к ним: как вам не стыдно, взрослые дядьки, коровы без корма останутся, дети без молока! И подействовало! Потом уж бригадники признались, что поначалу убить меня хотели. Но увидели, что сам вперед всех за работу берусь, уважать стали.
А Нижневартовский и Белозерный газоперерабатывающие заводы мы в срок построили, погасив тысячи полыхавших факелов. Они и по сей день, уже тридцать с лишним лет, работают! Вот как комсомольцы раньше вкалывали! Посменно, круглые сутки! Японцы, которые курировали стройку и монтаж оборудования, удивлялись: какой смелый и решительный народ, эти комсомольцы! И ГРЭС, и ЛЭП-500, и железная дорога Тюмень — Сургут — Нижневартовск, и наши северные города... Все это стало явью благодаря энтузиазму тюменской комсомолии!