С высот кафедры

Но в том-то все и дело, что профессор Трофимова — и ее соратники, коллеги, преподаватели кафедры русского языка Тюменского государственного университета — люди особые. Они не требуют у нас «зачетки». Не поучают. Не пугают. Просто хотят, чтобы газета — ее «писатели» и ее читатели — говорили на хорошем, грамотном, точном, ярком языке... Кто-то против?

Да, таков совместно избранный нами (газетой и университетом) жанр: Трофимова и Ко общаются с нами с высот кафедры. С высоты кафедры. С высоты — но не свысока, ни в коем случае. Даже когда они с коллегами в сезон присылают нам обзоры школьных сочинений, написанных «в рамках» ЕГЭ, и вся редакция помирает со смеху, читая перлы будущих журналистов, славистов, филологов и просто «образованных» граждан Российской Федерации.

«Читая о судьбе Сонечки Мармеладовой, мы плакали о судьбе Муму...»

«Эти цветы были посажены погибшим солдатом...»

«Этот тополь был не просто дубом...»

«Сердце наполняется радостью, увидев букет..»

«Природу надо беречь, особенно если она нам не мешает».

«Я набираюсь опыта в плане культуры» («ТИ» — тоже! — Прим. автора).

«Я патриот русской культуры, хотя и ездию в разные страны»...

Ну и так далее.

О чем речь? Об опечатках (к слову, профессор О.Т. и ее коллеги уже устроили для газетчиков конкурс на лучшего корректора — и о! — к каким невеселым выводам пришли мы, хотя и выиграли)? О случайных нелепостях? Нарочно, мол, не придумаешь?

Нет. Речь о другом. Профессиональная дружба с «Кафедрой» (читай — филологами ТюмГУ) заставила газету... подтянуться, что ли. Соответствовать. Задумываться всякий раз о том, на каком языке мы говорим с нашим читателем?

Великий Пушкин (великий!) сказал: в языке должна быть соразмерность человеку, месту и, главное, времени. Тому, что происходит с нами именно здесь и именно сейчас. Язык, сказал Пушкин, это стихия. И как бы мы ни сопротивлялись, как бы ни спасались от этой стихии в новомодные реформы, указы, ссылки, уточнения... Нам с этой стихией по пути. И только с ней, только вместе с великим могучим русским языком — мы так же велики и могучи. Так же правдивы. И так же свободны.

...Успокаиваться рано. Совсем недавно, дня три тому назад, к нам в редакцию прислали объявление. Прислали из конторы, которая, судя по указанному адресу, занимается «дополнительным образованием учащейся молодежи». Так вот в объявлении, которое нам предлагали разместить на страницах «вашей уважаемой» (ха-ха) газеты, значилось: «Такого-то числа на площади возле мэрии состоится засаживание клумб студентами...». Видно, изрядно надоели кому-то эти ужасные студенты. Ну и решили где-то там, в кафедральных высотах: засадим ими клумбы!..

 

P.S. Сегодня Ольга Трофимова отмечает свой юбилей. Первый круглый, литой, торжественный юбилей, который не обязывает ее ни к чему. Вернее, только к одному. К дальнейшему бескорыстному служению тому, что еще при Владимире Дале называлось «живым великорусским языком».

Поздравляем Вас, профессор! Дальнейшей Вам (с нами) бдительности — на пользу нашему общему, прекрасному, выразительному и точному русскому языку! Этому и была посвящена наша с ней беседа. Ну, может, беседа — громко сказано. Так, записки на кафедру...

— Ольга Викторовна, могли бы Вы дать точное, емкое, не слишком наукообразное определение современному русскому языку?

— Современный русский язык?.. Это язык современного русского народа. Если мы определимся с хронологическими границами современности народа, то укажем и рубеж современности языка. Сегодня таковым считают постсоветский период: слишком значимыми стали социально-политические, экономические и культурные перемены в России, чтобы не отразиться на языковой ситуации в стране. Изменилось соотношение литературного языка (имеющего зафиксированные в словарях и грамматиках варианты нормы, зависящие от особенностей употребления языка, например, в официально-деловой или научной сфере) и стоящих за его пределами просторечия и жаргонов.

Говоря сегодня об обилии разнообразных ошибок в современной речи, мы на самом деле, с позиций нормы, говорим о том, что в обществе сужается сфера применения литературного языка. А он потому и называется литературным, что происходит от «литеры» — буквы, специального значка, награжденного свойством сохранять в вечности важную информацию из устной речи. Просторечие же и жаргон существуют только в устной речи. Это речь о сиюминутном, речь неграмотных или малограмотных людей, как правило, агрессивная. И сегодня она проникает (и часто уже не вызывает протеста у носителей языка — значит, они теряют в жизни четкие ценностные ориентиры) в литературный язык пока как чужая (не скажу «чужеродная», ибо это хоть и «не принятый в приличном обществе», но все же русский язык). Проникает, как «разведчик» в тыл противника. Кстати, автор классического этимологического словаря русского языка Макс Фасмер приводит одно из исконных «любопытных» значений слова «язык»: лазутчик. И он же обращает внимание на нерасчлененность в древности понятий «народ» и «язык», соединенных, например, в одном латинском слове «lingua».

— Какая из социальных групп нынешней России кажется Вам наиболее ущербной в языковом плане?

— С точки зрения носителя литературного языка — те, кто не имеет возможности или не испытывает потребности учиться литературному языку. Языку, в котором есть многовариантные сценарии восприятия (если хотите — ощущения, вкуса) жизни в разных ее проявлениях. В лингвистике это называется функциональные стили (научный, официально-деловой, разговорный и т.д.). Хотя сами они ущербности не ощущают: сколько в жизни смыслов — столько и слов. Пока не сталкиваются в важных жизненных ситуациях с другими — «чужими», говорящими, думающими, поступающими иначе. И тогда возможен, в том числе социальный, конфликт — в лучшем случае непонимания. А к чему он может привести, история нашей страны не раз продемонстрировала.

— Как на этом фоне смотрится наш депутатский корпус? И чем объясняется та озабоченность, которая прослеживается в ваших оценках «говорящих парламентариев»? Что преобладает в их речи — чиновничий новояз или элементарная безграмотность?

— Речь депутатского корпуса — в определенном смысле, речь первопроходцев. Чаще всего депутаты не имеют навыка говорить на публике, не обучены этому — к сожалению, у нас практически никто не учит хорошей устной речи — и вынуждены общаться с огромным количеством разных адресатов. С каждым из которых надо найти не только общие темы, но и общепонятные средства выражения мысли. Когда осознаешь эту проблему, находишь некое оправдание для косной порой речи депутата, которая чаще всего не имеет единого стилистического стержня: в ней совмещаются черты канцелярита (человек хочет остаться верным написанному официальному тексту) и жаргона (и в то же время интуитивно ищет облегченные языковые средства, чтобы быть понятым собеседником).

— Остается пожалеть наших чиновников...

— В каком-то отношении депутатские «муки слова» напоминают мне муки служителей канцелярий XVIII века, которые, чтобы емко выразить новые в русской жизни смыслы или построить лаконичный текст, придумывали такие слова, как «благорассмотрение», «вытаскание», «отрекательство», «отрицательство». Слова не прижились, а смыслы остались, только сегодня мы их выражаем другими способами. В том же XVIII веке к нам пришло много заимствований, чуждых русскому слуху, но сегодня ставших родными: «армия», «вымпел», «гавань», «матрос», «рапорт», «ордер». И тогда, и сейчас главное условие заимствований — языковые контакты, расширяющиеся в современном мире. А первоначальное как будто «неправильное» употребление слова есть не что иное, как поиск словом новой для себя жизни в пока еще чужой языковой среде. А еще русским свойственен пиетет перед иностранным. Так что если слова «спикер» и «вице-спикер» перейдут из речи журналистов в официальные документы, то станут русскими словами и у того, кто займет эти должности, появятся новые обязанности. Пока же это скорее метафоры, слова в переносном смысле — может быть, свидетельство «детского комплекса» говорящих — стремления стать такими же, как авторитетные для них «взрослые».

— Вас не раздражает, когда кто-то в автобусе вопит по мобильному телефону?

— В современной жизни появились новые массовые речевые роли. Изменились технические средства, и то, что раньше было достаточно интимным, сегодня стало общедоступным. А устная разговорная речь изначально «интимна»: она не предполагает наблюдателя, посредника, чужого. Кстати, современная молодежь об этом принципиально забывает, сообщая, например, по «мобильнику» пикантные подробности общения с другом не только подруге, но и всему городскому автобусу. И пассажиры волей-неволей узнают, какая она чудовищная, современная русская речь, особенно в устах молоденькой барышни, одетой со вкусом, но абсолютно не знающей ни культуры речи, ни культуры поведения.

Так же и с депутатами, и разного уровня чиновниками. Мы не знали, как плохо, с нашей точки зрения, они говорят, пока они не заговорили с нами (можно сказать, «чужими») — посредством радио, телевидения. Но радио и телевидение чаще предоставляют слово им, а не «простым людям». Которые тоже, не имея навыка публичного общения,  говорят плохо. Как иностранцы, осваивающие новый для себя язык, так и мы, попадающие в новую для себя речевую ситуацию. Научимся — и заговорим. А спонтанная устная речь предполагает ошибки и естественные оговорки — человек думает и говорит одновременно. Просто неумолимая техника их фиксирует...

— Дайте оценку языку современных СМИ...

— Язык современных СМИ — язык-посредник между разными социальными группами сложно устроенного российского общества. Поэтому он разный. В том числе изживающий старые нормы и тиражирующий новое, часто творческое отношение к языку. Заимствующий — не всегда удачно, из иностранной и внелитературной речи. Если в прежние эпохи язык избранных (получивших хорошую профессиональную подготовку журналистов и потому имеющих право говорить для публики) — то сегодня язык всех. Доступность микрофона, типографского станка и Интернета обесценивают слово, но дискомфорт от этого испытывают, мне кажется, лишь те, кто знает нормы литературного языка. Ошибки замечает тот, кто грамотен.

— Мы вместе с Вами (Вы вместе с нами) делаем страницу «Кафедра». В чем ее роль?

— Роль? «Кафедра» — это попытка напомнить читателю о способе его, человека, существования в мире. О том малом, что, по Далю, «великим человеком ворочает», «горами качает», без чего и «колокол нем». О том, кто и «телу якорь», и «с богом беседует». Но еще и о том, что «во многословии не без пустословия», а «за худые слова слетит и голова». Если хотите, это реализация просветительской функции СМИ, об утрате которой сегодня много говорится (замечательно, что не в отношении «ТИ»). И еще — миссионерской деятельности ученых, ответственных (в прямом и переносном смысле слова) за порядок в мире.

— Ольга Викторовна, а вот если человек, с которым вы общаетесь, — приятный, в общем, человек, скажет при Вас «ложьте, пожалуйста», Вы что с этим человеком сделаете? Вообще, Вы способны запрезирать человека за неверное ударение?

— Не знаю. Наверное, молниеносно приму решение, стоит ли на нем акцентировать внимание. Если пойму, что собеседник меня услышит, что ему это будет полезным, то не буду преодолевать «учительскую» потребность поправить. Только постараюсь сделать это деликатно. Например, переспрошу: «Куда положить?» — или отвечу: «Спасибо, положила». И обязательно выделю слово интонацией. Умный собеседник поймет...

В стенах университета обязательно поправлю студента — я для него всегда учитель. В остальных случаях, наверное, промолчу. А презирать человека за неправильное ударение... Почему? Он тоже сказал по-русски. Только рассчитывал при этом на понимание узким кругом говорящих так же, как и он. Другие, владеющие нормой, то есть общепринятым вариантом произнесения слова, чтобы его понять, должны будут преодолеть так называемый «коммуникативный барьер». Это лишний труд. А человек пытается экономить на всем, в том числе на своих речевых усилиях. Может, легче просто не общаться с таким человеком? Решать ему самому...

— Ваши отношения с русским языком... Были ли они интимны, как, к примеру, у Набокова, изобретшего «цветную азбуку»? Черно-белая группа букв? Светло-палевая? Красная? Каучуковое Г, Ж с привкусом горького шоколада?..

— Может быть, они были не интимные, а субъективные... Звукопись меня как-то не интересовала. Скорее, мелодия речи, интонация — как способ передачи истинного смысла. Попытка обязательно найти разницу между тем, что человек сказал, и тем, что он сказать хотел. Тютчевское «Мысль изреченная есть ложь» и мешает, и помогает мне в жизни.

— Помните детские языковые ощущения?

— Говорят, в бессознательном детстве я любила на разные лады произносить одну и ту же фразу или набор звуков. Пробовала почувствовать интонацию звучащего мира, найти с ним общий язык. Говорила «толстым» и «тонким» голосом. И при этом было разное выражение лица. А в сознательном детстве любила читать. И в книге мне чаще было интереснее, чем за ее пределами. Спасибо родителям — детских книг в доме было очень много.

— Что, по-Вашему, стоит читать сегодня?

— Как и прежде, нужно читать русскую классику. Чтобы понять самих себя. Чтобы понять, чего ждать от окружающих. Стоит только уточнить — читать классику, изданную в хороших издательствах, где были или есть грамотные, чуткие к языку редакторы и корректоры.

— Считаете ли Вы нынешнюю систему обучения русскому языку косной? Нужна ли нам реформа правописания? Может, действительно, как произносим, так и пишем?

— Косность? Таковой нет. Для тех, кто грамотен. Фонетическое письмо — это сплошные коммуникативные барьеры. Зачем тратить время на их преодоление?.. Не проще ли еще в школе договориться с нашими предками, в речи которых сформировались сегодняшние нормы? То есть понять суть, а не вызубрить правила — зубрежка ничего не дает! Изменения в письменной речи, конечно, будут. В первую очередь — в знаках препинания. Но они сопровождают нашу жизнь и потому понятны. А реформа не нужна.

— Скажите несколько слов о языке, на котором общаются пользователи Интернета...

— Язык Интернета — новый этап развития языка, его приспособления к изменившимся «условиям игры». Главное, чтобы правила Интернета в Интернете же и оставались, не переходя в другие сферы общения. Самое важное здесь — уместность, то есть речевая культура пользователя современных средств коммуникации.

— Вас, как филолога, возмущает ненормативная лексика на подмостках современного театра?

— Матерящийся человек на сцене — зачем? Есть другие, более «экологичные» способы воздействия на адресата и самовыражения. Мат — от отчаяния, когда все другие средства уже испробованы. Сомневаюсь, что ситуация столь катастрофична для общества. Для конкретного матерящегося человека — может быть...

— Ольга Викторовна, возможен ли, на Ваш взгляд, литературный русский в быту?

— Конечно. Вопроса здесь нет. Литературный язык — это пять письменных стилей и один устно-разговорный, то есть бытовой. В большей степени эмоциональный, экспрессивный, лаконичный — другой, но все же литературный.

Автор классического этимологического словаря русского языка Макс Фасмер приводит исконное значение слова «язык»: лазутчик.

ДОСЬЕ «ТИ».

Ольга Трофимова. Доктор филологических наук, профессор. Родилась в городе Карабаш Челябинской области. В школу пошла в Казахстане (город Рудный Кустанайской области). В 1976 году, окончив тюменскую среднюю школу №7, поступила в Тюменский университет. В 1982 году окончила Ленинградский (Санкт-Петербургский) университет, где позже защитила кандидатскую и докторскую диссертации. С 1986 года работает в ТюмГУ. Была заместителем декана филологического факультета по учебной работе, заместителем директора Института дистанционного образования ТюмГУ. С 2005 года заведует кафедрой русского языка Тюменского государственного университета.

.