Личная жизнь в казённом переплете

Кто в СССР коммунизм строил

Перелистать чужую жизнь нетрудно. Вот она: вся вместилась в две книжицы журнального формата. Хочешь — читай с самого начала — с конца двадцатых годов прошлого столетия, когда маленькая Лена (тогда еще Хелена) «только-только начала себя помнить». А хочешь — с конца, со знакомых по жизни наших дней. Я начинаю с ...протокола допроса отца Елены Кондратьевны — Конрада Беньямовича Ниссена, от 1938-го года, марта месяца, 31 дня. Ксерокопия повторного допроса, который состоялся на следующий день — 1.04.1938 г., заставляет меня почувствовать, как туго связаны между собой страницы этих книжиц жизни. Страницы самописные, но переплет-то казенный...

Финская девочка Хелена Ниссен родилась 26 апреля 1926 года не в своей стране — в канадской провинции Онтарио. Сюда в поисках лучшей доли прибыли в разные годы представители многодетных бедных семей — ее будущие родители Конрад Беньямович и Импи Германовна. Воспоминания Импи о том времени вплетены в книгу Елены Кондратьевны: «Поехали пароходом через Атлантический океан 3 июня 1924 года. И через девять суток прибыли на место. После этого начались поиски работы. Финские девушки легко ее находили, в основном, конечно, трудоустраивались прислугами. Мужчинам в то время было трудно найти работу». Но Конраду повезло: его взяли жестянщиком на завод «Форд». Город под таким же названием стал местом рождения единственного ребенка счастливой четы Импи и Конрада Ниссен. Признаком их благополучия стал дом в городе и еще не достроенный загородный двухэтажный особняк с земельным участком, «где росли помидоры и клубника такой величины, что не помещались в ладошку» Хелены. Но для полного счастья человеку всегда чего-то не хватает. Главе семейства Ниссен «мешали» годы. В 1931-м ему было уже 42. Он очень боялся, что окажется без работы и не успеет дать образование дочке. Он почему-то не верил в успехи канадской школы, где преподавание начиналось с пяти лет. Проучившись пару месяцев в такой школе, Хелена дважды успела получить от монашки-преподавателя линейкой по рукам. За опоздание на урок, за отказ от прививки. Родителям девочка не жаловалась, но... Ее папа и мама очень тонко чувствовали своего ребенка. В ее детском дневнике мы найдем немало случаев, достойных если не наказания, то хорошего словесного нагоняя. «Но я, — поделится Елена с дневником, — никогда не слышала маминой ругани. Она бледнела, переживала за меня (я это видела), но всегда говорила со мной спокойно».

Очень спокойно восприняла Импе и решение своего мужа о переезде в СССР. «Она, безусловно, верила, что муж знает, что делает. И ни разу не попрекнула его потом...»

А решение Конрада питала вера. Он поверил вербовщикам из Советского Союза, которые «предлагали продать все, что было в Канаде, а деньги сдать в фонд строительства коммунизма». Ожидание завершения этого строительства сопровождалось гарантиями: перспективная работа, отличные жилищные условия». Отца Хелены покорили заверения о возможности получения высшего образования для детей.

«Многие завербованные (цитирую дневник Елены Кондратьевны — Н.Т.) продали все свое имущество и перечислили деньги в фонд строительства коммунизма. А когда их определили работать в леспромхозы или куда-нибудь на стройку, у них не было денег даже на то, чтобы купить себе кровать, стол. Мы не успели продать дом в городе и недостроенный дом в пригороде. С собой у нас был сундук, чемодан, матрац, швейная машинка «Зингер» и одеяла. С этим богатством мы и прибыли в ноябре 1931 года в Кондопогу — населенный пункт, расположенный севернее Петрозаводска».

В Кондопоге к строительству коммунизма в ту пору еще никто не приступал. Его «призраком» стал наскоро сколоченный деревянный барак с дощатыми нарами, покрытыми льдом. Отец устроил для пятилетней дочки персональное ложе, подвесил его под потолком. Но Хелена все равно простыла: всю зиму провела в больнице.

А когда вернулась, то заметила, что многие финны, приехавшие строить коммунизм, вернулись «к себе» — в Канаду и Америку. 16-квартирный кирпичный дом, возведенный финскими коммунарами, заметно опустел. Трудолюбивая семья Ниссен купила в нем пай, приобрела мебель. Жизнь налаживалась...

«Все мужчины нашего дома (коммуны) работали на бумажной фабрике, а женщины — в столовой, которая располагалась тут же, в подвальном помещении дома. Каждое утро все сходились в столовой — на завтрак: обычно ели кашу, заправленную сливочным маслом, и пили кофе. Дежурная повариха должна была начать свой рабочий день в
4 часа утра, чтобы успеть приготовить нам завтрак и сухие пайки (на обед) для мужчин. Ужинали все вместе».

Отец не оставлял свою мечту дать дочке образование. Он устроил девочку, не знавшую «ни одного слова по-русски, в русскую школу». «Мне было тяжело. Сколько слез я пролила, как я страдала от смеха соучеников! — читаю в дневнике Елены Кондратьевны. — Однажды учительница попросила меня сосчитать до десяти и обратно. Я, конечно, запуталась. Все засмеялись. Тогда учительница велела мне «посчитать» по-фински, а потом попросила учеников проделать то же самое...» Дети получили свой урок.

Расстрелять — невиновен

Урок справедливости для взрослых Елена преподала в пятом классе. «Получила отметки за первую четверть, — читаю в ее дневнике запись от 6 ноября 1938-го. — Две оценки — «посредственно», две — «хорошо» и пять — «отлично». Но «посредственно» я никогда не отвечала. Когда пойду в школу, обязательно скажу об этом». Сказать смогла только 20 ноября (до этого времени проболела). После третьего урока Лена подошла к учителю рисования и, глядя ему прямо в глаза, спросила: «Почему мне поставили за четверть «посредственно»?» «Ошиблись», — ответил он. Оказалось, что учитель по истории тоже ошибся. «Оценки исправили. И за первую четверть я оказалась первой ученицей в нашем классе. Федя Спиридонов был вторым. Федя сказал, что догонит меня, но я все же постараюсь быть первой во второй четверти».

Та ошибка с оценками была, скорее, подстраховкой. Учителя наверняка знали, что отец Елены арестован. В ту пору врагами народа неожиданно для самого народа становились даже политические деятели, фотографии которых еще совсем недавно иллюстрировали учебники по истории. Чтобы не переиздавать учебники, фотографии вчерашних руководителей партии ребятишкам было велено заклеивать бумагой — стирать из памяти. Конрад Ниссен продолжал смотреть с фотокарточки на свою дочь уверенно: он не совершал в своей жизни бесчестных поступков. Он просто... гордый. И эта гордость не позволила ему вернуться со многими своими соотечественниками назад в Канаду. Он остался в Советском Союзе. И, желая принести СССР большую пользу, устроился в 1935-м по специальности на Горьковский автозавод имени Молотова. Надо сказать, что на этом предприятии он был далеко не единственным иностранным специалистом. В Автозаводском районе Горьковской области был прописан целый поселок под названием «Американский», где кроме эмигрантов из США жили чехи, немцы, итальянцы, финны. И семья Ниссен здесь поселилась. И в 1936-м все ее члены приняли советское подданство.

Дневниковая запись может вернуть к событиям 27 февраля 1938-го — дня, который перевернул всю жизнь этой семьи. «Я была в клубе, на репетиции струнного оркестра. Прибежала какая-то девочка и закричала мне: «У тебя папу арестовывают!» Я бросила свою скрипку и побежала домой. Папа и мама сидели в маленькой комнате с военными людьми и понятыми. Какие-то люди рылись в книгах, наших вещах. Ничего не нашли, кроме финки и блокнотика, куда мама записывала мои детские выражения. Я забеспокоилась за скрипку и побежала обратно в клуб. Когда вернулась домой, папы уже не было».

— Мне стыдно до сих пор, — говорит Елена Кондратьевна, — за то, что я тогда не осталась с папой. И горько, и обидно... Но я была еще совсем ребенком. Скрипку пожалела! А то, что вижу моего доброго, мудрого, заботливого папочку в последний раз, — этого предположить не могла.

...Передачки для арестованного отца возила в Горький одиннадцатилетняя дочка. Мама Елены не научилась говорить по-русски, боялась: не сумеет понять что-то очень важное из того, что могут сказать «надзиратели», о чем говорят тысячи людей, что собирались вокруг тюрьмы. Такие же — члены семей врагов народа, иностранных разведчиков.

Несколько раз приезжала Елена в Горький. Выстаивала огромные очереди перед окошечком, из которого кто-то молча просовывал руку, забирал передачу для арестованного — и возвращал пакет с грязным бельем. Эти рубашки, брюки внушали надежду: отец жив! Власти разберутся, поймут, что он ни в чем не виноват.

Но однажды девочке вернули пакет с окровавленными лохмотьями. В октябре 1938-го передачу не взяли, сказали, что Конрад Ниссен сослан на 25 лет без права переписки.

Передо мной тот самый протокол допроса от 31 марта 1938-го, с которого я начала читать чужую жизнь. Читать его действительно легко: не привлекался, не состоял, просто трудился рядом с такими же финнами-работягами. Волнение перехватывает горло уже «на следующий день»: в показаниях от 1 апреля все изменится. Конрад Ниссен признает, что, «работая на Горьковском автозаводе, состоял в контрреволюционно-националистической и фашистской организации, участники которой проводили контрреволюционную фашистско-националистическую агитацию, клеветали на коммунистическую партию и советское правительство». Из показаний следует, что в эту организацию вошли все финны, с которыми трудился К.Ниссен. На своих сборищах они пели фашистские песни, восхваляли фашистский строй, занимались троцкистскими разговорами. «Так, например, финн Ярвинен часто говорил, что в Америке на десять сантимов якобы можно купить больше, чем здесь на 10 руб. Об этом будто бы ему известно из письма его знакомого Райда, который, будто бы писал Ярвинен, возвратившись из СССР в Финляндию, попал как в рай». Обратите внимание на эти «якобы», «будто бы»... В данном случае они употребляются не для того, чтобы посеять сомнения в том, в чем «признался» Ниссен. Они старательно выведены рукой оперуполномоченного 3 отд. Автозаводского отдела УНКВД сержантом г/б Токаревым, проводившим допрос. Для того, чтобы подчеркнуть его, собственную, отстраненность от этой клеветы на Советский Союз.

3 октября заседание особой тройки Управления НКВД по Горьковской области постановило: «Участника фашистско-шпионской, диверсионно-террористической организации Ниссена Конрада Беньямовича РАССТРЕЛЯТЬ». 10 октября 1938-го в 10 часов утра приговор был приведен в исполнение. Эту правду о последнем дне финна, приехавшего по собственной воле строить коммунизм в СССР, его жена и дочка узнают в 1960-м. Из военного трибунала Московского военного округа им придет справка: «Постановление от 4 октября 1938 года в отношении Ниссена К.Б. отменено и дело о нем прекращено за отсутствием события преступления. Ниссен Конрад Беньямович реабилитирован посмертно». Посмертно реабилитированы и другие арестованные вместе с ним финны. Установлено: «Не было на Горьковском автозаводе никакой антисоветской организации».

Но было кровавое белье отца, которое передали девочке... Оно подсказывает, как выбивались нужные показания.

Гуттаперчевая девочка

До этого, 1960-го, еще нужно было как-то дожить. Значение русского слова «перемочь» стало понятным и Лене, и ее маме в годы Великой Отечественной. Война спутала их планы: жить, трудиться и учиться в Выборге, куда их пригласил родственник Арни, который преподавал в местном педучилище. Арни в июне 1941-го забрали на фронт. А Лена в июне 1941-го вступила в комсомол и записалась на курсы сандружинников. Да, ей было всего пятнадцать, но «патриотка в душе хотела быть полезной СССР». А маме в июле 41-го предложили вместе с другими работниками табачной фабрики Выборга эвакуироваться на Урал.

«Вот тогда я испугалась, — признается Елена Кондратьевна, — подумала: «А вдруг я не узнаю, куда ее увезут? А вдруг я ее, как папу, больше не увижу...» И приняла решение ехать с мамой.

...Колхоз деревни Трифоново Свердловской области стал временным приютом для Импе и ее дочки. «Работали на току. Веяли зерно. А это оказалось очень тяжелой работой: пудовое ведро с зерном нужно было поднять на высоту полтора метра, и при этом еще надо было умудриться крутить приспособление, которое помогало освободиться зерну от шелухи. Трудились по двенадцать часов. Возвращались в дом хозяев и падали без чувств». Когда вся более-менее приличная одежда ушла в обмен за картошку и горох, Елена объявила о своем желании поступить в Богдановичское ФЗУ: маме будет легче зимой одну себя прокормить. Специальность выбрала мужскую — столяр-станочник, но зато «при ФЗУ была столовая, в которой кормили бесплатно». Учеба совмещалась с работой в две смены. Однако девчушка выкраивала время, и то в угольных вагонах, то на приступках пассажирских поездов, а то и пешком отправлялась навестить маму, поддержать ее. Если товарняки не останавливались на станции Ощепково, от которой ближе всего было добираться до Трифоново, она прыгала с поезда на ходу, летела под откос, а потом, превозмогая боль, поднималась и шла вперед. Гуттаперчевая!

...На новогоднем вечере, после выступления струнного оркестра Богдановичского горно-керамического техникума, еще не пришедшей в себя от волнения исполнительнице Е.Ниссен принесут записку. Некий А. признавался: Елена ему нравится, но он желает узнать о ней больше. Поэтому предлагает ей ответить на несколько вопросов. Среди них — такие: «Что такое жизнь?», «В чем заключается мечта?», «Что такое внутренний характер?» «Жизнь — это дума о сегодняшнем и завтрашнем дне, — ответила она. — Заветная мечта — скорее бы кончилась война. Что такое внутренний характер? А что, есть еще и внешний? Это когда человек «рисует» что-то из себя для других? Уважаю умных, достойных, добрых».

В Ленинградском институте связи имени Бонч-Бруевича она встретила такого человека — Евгения Ивановича Косицына. Ради нее он отказался от предложения работать в Адмиралтействе. Мечтал об этом, но... Мечта его могла осуществиться лишь при условии, если он разведется с иностранкой.

Место Ленинграда заняла Тюмень. Сюда выпускники института супруги Косицыны приехали в 50-м. И здесь проработали всю жизнь. Елена Кондратьевна трудилась в проектно-конструкторском отделе Тюменского управления связи, ее муж создавал, а затем и руководил радиотелевизионным центром.

Удивительный человек — эта Елена Кондратьевна! Через многие испытания довелось ей пройти: потеряла отца, похоронила маму, мужа, сына... Но не опустила руки. И не озлобилась на жизнь. Не растеряла веры в то, что после тьмы приходит утро. Свет в ее окошке — дочь Наталья, внуки, многочисленные друзья и просто прохожие, за которыми она наблюдает, сидя в инвалидной коляске. Всем она желает добра. А еще веры в себя. Человек может очень многого достичь, если вырастит в себе... Человека.

10 октября 1938-го в 10 часов утра приговор был приведен в исполнение: Конрада Ниссена расстреляли. В 1960-м его реабилитировали.