И сеяли хлеб, и почта работала...

До войны семья наша жила в Ямской слободе, как ещё с дореволюционных времён звалась привокзальная часть города Курска.

№77 (5054)
07.05.2010
Леонид Зикеев

Её чернозёмные земли были подарены курским ямщикам за их преданность и любовь к императрице Екатерине Второй. Это они, узнав о её поездке в Крым через Курск, вышли встречать государыню за двадцать пять вёрст, впряглись вместо коней в её карету и на своих плечах примчали её величество в город. В знак признательности царица сполна одарила ямщиков. На этих землях жили мои бабушка и дедушка, отец и мать.
Отец, Матвей Зикеев, был рабочим-революционером. От этого семья жила в постоянной тревоге и страданиях. Мать была домохозяйкой, воспитывала детей. Я был их последним, одиннадцатым, ребёнком. Поэтому как бы с высоты птичьего полёта видел всю жизнь этой большой и дружной семьи. Старшие братья и сёстры становились взрослыми, учились, работали, женились, выходили замуж, рожали детей, материально помогали родителям. Жизнь с каждым днём становилась всё более привлекательной и интересной. Но фашизм нарушил всё.
По улицам днём и ночью двигались повозки с беженцами: поляками, евреями, украинцами. Старики, женщины и дети бросали всё и уходили от верной гибели. Многие оставляли свои кибитки, лошадей и пересаживались на платформы товарных поездов и ехали на восток, куда-нибудь, только подальше от войны.
В городе спешно проводилась подготовка населения к гражданской обороне. Строили убежища, укрытия, проводили мероприятия по светомаскировке, учебные тревоги. В начале 41-го года была первая ночная бомбардировка пригородного военного аэродрома. Перед этим прошли сильные дожди, и лужи ярко отсвечивали лунный свет. Немцы решили, что это самолёты, и сбросили бомбы на ложные цели. Многие бомбы упали на только что построенный Владимировский посёлок. Там были первые жертвы мирного населения. Потом бомбардировки регулярно принуждали нас жить в убежищах. Фашисты быстро приближались к нашему городу, и становилось страшно.
Мои родители с тремя несовершеннолетними детьми в конце июля с трудом добрались до Воронежа. Там мы остановились в подсобном хозяйстве авиационного завода. Работа в хозяйстве нашлась всем. Мне, десятилетнему пацану, впервые доверили управлять лошадью, запряжённой в телегу, на которой я перевозил овощи с полей. В конце работы мне ежедневно платили натурой: выдавали буханку хлеба и килограмм ливерной колбасы.
В конце сентября сорок первого года вдоль западной стороны дороги Воронеж — Орёл началась гигантская работа — рытьё противотанковых рвов. Ширина рва 3-4 метра, глубина — в рост человека. Работали одни женщины из Воронежа и близлежащих сел. Вначале всё шло по плану, но начались дожди, и намокшая глина не слушалась, не отставала от лопаты. Потом немцы усилили бомбёжки Воронежа. Город горел так, что мы за тридцать километров видели это зарево. Иногда из города приходили трагические сообщения, адресованные женщинам, работавшим на рытье рвов, о гибели их родственников от бомбёжек. Видеть и слышать крики матерей было невыносимо.
В середине октября грянули морозы и выпал снег, который пролежал до самой весны. Перед отъездом в эвакуацию администрация завода разрешила моему отцу с семьёй проживать в сторожке на территории подсобного хозяйства и просила охранять многочисленные строения хозяйства и стройматериалы от хищений и разорения.
Зима была суровая, а мы были одеты по-летнему, так как перед отъездом отцу в райкоме партии сказали, что эвакуация продлится одну-две недели. Остались мы голые и босые на три года. В трёх километрах от нас была река Дон, а на том берегу уже стояли немцы. В соседстве с ними мы провели зиму, а ранней весной сорок второго в подсобное хозяйство приехала новая администрация. Поблагодарили отца за сохранность имущества и, пригласив население из ближайших деревень, начали посевную кампанию. Вспоминая тот эпизод, я часто думаю, что это был риск. Но какая была уверенность в победе: враг рядом, а тут посевная. Кстати, немцы в этом месте Дон так и не перешли.
В июле 42-го немецкая авиация активизировала действия: над нами ежедневно пролетали их эскадрильи в глубь страны, бомбили узловые железнодорожные станции. Рядом с нами пехота занимала близлежащие поля, строила оборонительные сооружения. Вражеская авиация разведала это и начала их бомбить. Нам оставаться здесь было больше нельзя. Соседи одолжили отцу старенькую тележку, на которую мы погрузили свой чемодан и продукты, состоявшие из одной буханки хлеба на пять душ. С этим и двинулись в путь от деревни Галкино до райцентра Рамонь.
Когда мы отъехали от деревни километра два, над нами на низкой высоте пролетел немецкий самолёт. Мы этому не придали значения и продолжали движение. Но через несколько минут он, набрав высоту, повторил свой маршрут. Отец, чуя неладное, дал команду всем лечь. Все попадали. Я лежал в промытой дождём траншее и смотрел на приближающийся к нам самолёт. Вдруг из него прямо надо мной посыпались бомбы. Мне стало так страшно, что я закрыл глаза и плотно прижался к земле. Для меня это было мгновение ожидания смерти. После разрывов бомб я увидел возле моей головы торчащий из земли остроконечный осколок размером с пол-ладони. Мы встали и осмотрелись. К счастью, все были живы и здоровы. Брат, сестра и я кинулись рассматривать места, где взорвались бомбы. Метрах в пятнадцати от нас дымилось пять трёхметровых воронок, покрытых внутри какой-то серебристой пылью. Семья ещё не успела оправиться от перенесённого стресса, как на горизонте показался тот же самолёт, летящий на бреющем полёте. Мы бросились на землю, и в это время лётчик начал расстреливать нас из пулемёта. Уцелели все, но отец сказал, чтобы никто не вставал, и мы так пролежали в поле до наступления темноты. А немец ещё раз возвратился проконтролировать результаты своей работы и, убедившись, что никто не подаёт признаков жизни, больше не появлялся. Почему-то взрослые тогда предполагали, что лётчик видел в нас артиллерийский расчёт. Но когда я после войны учился в аэроклубе, то убедился, что с такой высоты нельзя было спутать беженцев с бойцами. Это, скорее всего, молодой фриц отрабатывал навыки по стрельбе и бомбометанию по гражданскому населению. Дождавшись темноты, мы двинулись дальше. Когда вышли на большак, то увидели массовое организованное движение пехоты и танков на восток. Это был июль 42-го, и войска, видимо, срочно перебрасывали к Сталинграду.
Мы переночевали в поле спелой пшеницы, а утром я услышал от взрослых, что немцы ночью бросали осветительные бомбы, и было светло как днём. Утром двинулись дальше. Добравшись до Рамони, мы спрятались от жары в тени большого здания, Может, это была школа. Там у нас был привал. Отец раздал нам по куску оставшегося хлеба, который все с жадностью проглотили и остались голодными. Наше состояние как будто передалось добрым людям. Женщина из соседнего дома с приятной улыбкой принесла нам большой чугунок полевого пшённого супа. Радости не было конца.
С благодарностью вспоминаю тех людей, которые не были безразличны к чужому горю. Все три года эвакуации мы оставались живы благодаря доброй душе нашего народа, который не дал нам умереть с голоду. Но долго и спокойно сидеть там в тени нам не пришлось. На большой высоте над нами кружил немецкий разведывательный самолёт «Рама». Вскоре мы услышали ужасающее завывание, как нам казалось, бомбы. Мы кинулись от здания врассыпную. Звук нарастал. Все находились в состоянии ожидания взрыва. Но последовал гулкий удар и хлопок. Как потом выяснилось, немцы для устрашения населения периодически сбрасывали металлические бомбы с отверстиями, которые, падая, издавали нарастающий душераздирающий свист.
В Рамони войска занимали вторую линию обороны: копали окопы, траншеи, устанавливали орудия, пулемёты. На площадке возле правления колхоза располагалось много военнослужащих и техники. Мои родители очень переживали, что у наших военных что-то не получается с отражением врага, и мама от души хотела чем-то помочь им. Она подошла к одному из командиров и сказала ему: «Возьмите к себе моего сына, он уже взрослый и всё умеет, он вам поможет». Человек в военной форме, видимо, думал о другом. Он улыбнулся и сказал: «Давайте, давайте, мы его возьмём. Нам нужно пушечное мясо». От этих слов у мамы изменилось лицо. Она предлагала ему самое дорогое, что у неё было, а он так ответил.
Отцу моему шёл седьмой десяток лет. У него болели ноги. Он простудил их ещё в окопах гражданской войны. А теперь ему надо было кормить большую семью, нужна была работа. И он её нашёл в военной пекарне. Там четыре большие печи должны были работать в четыре смены. Ему предложили обеспечивать их дровами. Для этой цели отец привлёк и меня с братом. В конце смены нам выдавали буханку ржаного солдатского хлеба, и мы были очень довольны. Работа была очень тяжёлая: большие брёвна надо было попилить на метровые и поколоть. Запомнилось то, что нам привозили только те брёвна, которые были поражены при бомбёжках. Часто пила натыкалась на осколки. Это ещё раз свидетельствовало о том, что народ верил в победу и сохранял здоровые деревья для потомков.
Вспоминаю, как чётко тогда работали местные власти: за эвакуированными присылали подводы, где бы мы ни останавливались, отцу сразу же начисляли пенсию. Бесперебойно работала почта: мы регулярно получали свежие газеты, нас везде находили треугольные конверты с фронта от братьев и родственников.
В то тяжёлое для страны время время, когда каждый день проходил в ожидании писем с фронта (а можно было получить и извещение о гибели родного человека), люди находили в себе силы не только работать, но и радоваться жизни. Навсегда остались в памяти тёплые летние вечера, когда уставшие от работы женщины возвращались с колхозных полей с граблями, вилами и косами на плечах. Но как они пели и смеялись! В этом сказывалась их вера в победу. И теперь, оглядываясь назад, убеждаешься, что этот народ победить было невозможно!

Матвей Михайлович и Александра Васильевна Зикеевы получили две похоронки на сыновей Ивана и Михаила. Живым с войны вернулся только Владимир. Сам Леонид стал кадровым военным, прослужив в рядах Вооруженных сил 25 лет.