Птичья спевка в утреннем лесу

Одна из практик была посвящена изучению птиц, умению определять каждый вид по голосу, песне. А учителями были такие знатоки нашей природы, как профессор Фёдор Дмитриевич Шапошников, доцент кафедры зоологии, орнитолог, Анатолий Дмитриевич Шаронов, преподаватель Ярослав Николаевич Воронцов и таксидермист Василий Евгеньевич Кюкен. Увы, их уже нет в живых.

Одно дело — услышать песню, но надо её ещё и запомнить. И здесь мне помогла практика, полученная во время службы в армии. Там пришлось изучать азбуку Морзе. Это для людей непосвящённых азбука Морзе состоит из точек и тире, для радистов же любая буква обозначает какое-нибудь слово, созвучное по ритму с передаваемой ключом буквой. Скажем, отстучал радист на ключе букву «к»: «та-ти-та», а я слышу, будто бы проговорили: «Моника».

И так каждая буква своё определённое слово имела, проще было азбуку запомнить. Ведь на большой скорости не будешь считать, сколько тире и точек передали, запутаешься…

Во время практики я и песни птиц стал так же переводить. Здорово это мне на зачёте помогло, да и в памяти до сих пор держится, хоть и прошло уже более сорока лет! Только птичьи песни более сложные, чем отдельные звуки, пришлось придумывать целые фразы.

И благодаря этому из птичьего хора, который сопровождает нас в весеннем лесу, птичий разговор получился. Вот послушайте, точнее — почитайте.

О том, что настало утро, мне известила горихвостка. Возле моего окна раздался её журчливо-ворчащий голосок:

— Что это такое: все люди спят?!

Я осторожно выглянул в окно. На столбике палисадника сидела пичуга. Изящная красавица помахивала своим оранжевым хвостом, что будто пламя полыхает, а пепельно-синяя спинка — дымок от костра… Она сидела в трёх шагах от подоконника — и не переставала возмущаться.

Горихвостка появилась перед моими окнами ещё вчера вечером, облюбовала нишу в прогнившем столбике палисадника, видимо, намеревалась устроить там гнездо. Я вовсе был не против такой красивой, хотя и ворчливой соседки. Спать она мне не мешала: я тоже просыпаюсь с рассветом. Да только как оградить её от угрюмого кота, что живёт в доме напротив? Каждое утро он дозором обходит свою территорию, в которую попал и мой палисадник. Про нишу эту тем более кот знает давно. В прошлом году квартировала в ней серая мухоловка. И как ни хоронились её птенчики, вжавшись в неглубокую выемку, серый разбойник обнаружил птенцов.

— Извини, но для твоей же безопасности придётся тебя прогнать, — сказал я пичуге и открыл окно. Горихвостка вскрикнула от неожиданности и улетела. А я вылез в окно, чтобы не хлопать дверями, не будить домашних, и по росяной траве отправился в лес, стонущий от разноголосицы.

У опушки леса, на верхушке молоденькой берёзки, устроилась флегматичная овсяночка — головка в пестринах, грудка жёлтая — и наставляла кого-то:

— Неси сено, да не труси-и-и!

Овсянка зимовала здесь же, никуда не улетала, кормилась чем бог пошлёт вместе с деревенскими воробьями. Она знает, что такое голод и сибирские морозы, — на себе испытала, почём фунт лиха, и потому даже сейчас, при весеннем достатке, осталась экономной хозяйкой…

— Несу, несу, несу! — радостно отвечает ей большая синица, птица подвижная и никогда не унывающая. Это она одной из первых ещё зимой объявляет нам о приближающейся весне.

Её младшая сестрёнка, синичка-гаечка, видимо, работает в лесной музыкальной мастерской, потому что от неё по всему лесу постоянно идут камертонные сигналы настройки: цинь, цинь, цинь…

Совсем недалеко от меня в густом сосняке угрюмый голос мрачно сообщает: «Умру. Умру. Умру». Такая вот песня у пессимистически настроенного лесного голубя-вяхиря.

— Ты крути, крути, крути! — смеётся над ним задорно журчащий голос самца мухоловки-пеструшки. Постоянные слова о приближающейся смерти — как бесконечно вращающаяся пластинка, которая всем порядком надоела. У самого мухолова — отличное настроение, ведь весна! Пора любви и надежд. Он со вкусом одет: чёрный фрак, белая, с бледно-розовым оттенком, манишка, белые перевязки на крыльях, плюс к этому — лёгкость в движениях, изысканная манера... В общем, неотразимый кавалер для мухоловок-пеструшек.

А когда я пересекал лесную поляну, любопытный певчий дрозд обратился вдруг ко мне с вопросом:

— Кто ты, кто ты, кто ты?

И не успел я ответить, кто такой и зачем в лес явился, как дрозд вдруг начал рассказывать какую-то интересную историю: «пекарь пёк, пёк, пёк»… Вообще-то все дрозды — родственники соловья, а певчий, видимо, самый близкий. У него тоже хороший голос, но не хватает образования, да и импровизации были бы не лишними. А так одна и та же песня — в общем, способный самодеятельный артист. Ему бы в консерватории поучиться.

Рассказа дрозда я так и не дослушал. Его беспардонно прервал голубь-клинтух. Он грубым, чуть заспанным голосом спрашивал:

— Будешь бить или нет?

А чуть погодя сам себе отвечал:

— Буду, буду, буду...

Вообще-то, среди своих братьев-голубей он слывёт чудаком и оригиналом, «чуть-чуть повёрнутым». Судите сами: вместо того чтобы бросить несколько веточек в основание сучка возле ствола дерева, как обычно делают лесные голуби — горлицы и вяхири, он выискивает дупло. Но ведь там темно! И никакой вентиляции! А потом эти беседы с самим собой? Нет! Свихнулся, определённо свихнулся…

— Дз-зз-ю-ю! — раздаётся звон пилы-циркулярки. Это заготавливает дрова заботливый вьюрок. Для чего он это делает, никак не может понять пеночка-печальная. Сейчас тепло, а зимой всё равно улетать в тёплые края. Самой же ей грустно потому, что осенью придётся покидать этот благодатный край, который зовётся родиной.

У речки, на самом острие верхушки, будто завершая наряд ёлки, разукрашенной прошлогодними шишками, сидит дрозд-деряба и оглашает округу свирельными звуками. Не благодаря ли ему чуткая к красивому душа славянина изобрела свирель?

В прибрежных кустах тальника кокетливая и легкомысленная пеночка-весничка игриво клялась:

— Люблю-блю-блю-блю…

А в конце вдруг заявляла: «Не люблю!»

Славка-завирушка уже в который раз начинала своим журчащим, под стать весеннему ручейку голосом рассказывать какую-то историю. Но только подаст голос, как её кто-нибудь перебивал. Раз уж получила прозвище завирушки, так кто же её будет принимать всерьёз? Вот и сейчас славку перебил самец кукушки.
У него работа поважнее — нужно предсказывать, кому сколько осталось жить.

— Кей-кей-кей-кей! — громко и задиристо несётся по всему лесу голос, похожий на грозный соколиный крик. Но это не сокол. Так кричит вертишейка. Странная птица. Кричит — как хищник. Попробуйте запустить руку в её дупло! Она будет вращать шеей и зло шипеть. На шее у этой птицы чёрные полосы, которые при вращении точь-в-точь имитируют змею. А на деле вертишейка — птаха величиной со скворца. Относится к отряду дятлов, но не долбит кору и стволы деревьев, а предпочитает кормиться муравьями и их куколками.

Вот только у соловья песня многосложная. Он постоянно импровизирует, переставляет куплеты, так что перевести его на язык человека я не смог. Да он и держится особняком. Солист, импровизатор и композитор — словом, маэстро. Его с кем-либо спутать невозможно. Соловей и поёт-то ночами один, чтобы его сольному концерту не мешали.

Из птичьего хора, который сопровождает нас в весеннем лесу, птичий разговор получился.

У соловья песня многосложная. Он постоянно импровизирует, переставляет куплеты, так что перевести его на язык человека я не смог.