Что такое война?

Все, что я знаю о войне, тесно переплелось и с самим праздником Победы, с теплом весеннего солнца, медалями на кителях ветеранов, с большими и оттого похожими на скатерти носовыми платками, которыми они, не таясь, утирают непрошеные слезы.

Первое впечатление о минувшей войне — молодые мама и папа решили отметить 9 Мая семейным выходом на склоны Днепра, к памятнику Неизвестному Солдату. Родители выпустили чадо (меня то есть) на улицу до времени и без пригляда, что стало губительным для белоснежного парадного наряда. Обрадовавшись нежданно обретенной свободе, я тут же влезла в лужу, обследовала ее глубины и к моменту выхода из подъезда взрослых мокрые грязные разводы уже стекали с фалд белоснежного некогда платья, а огромный капроновый бант безжизненно повис над ухом. Странно, но трепки за содеянное я не помню. Может, и не было ее? Остался в детской цепкой памяти только солнечный ясный день, я, папа и мама, крепко держащие мои ладошки. Безоблачное детство, этот солнечный день и мои счастливые родители — все это благодаря Победе 1945 года.

Лето чаще всего я проводила у бабушки в селе. Однажды возле ее дома появился мужчина. Сначала он замедлил шаг, пытаясь разглядеть, что происходит во дворе. Потом вовсе остановился и, как бы преодолевая собственную неловкость, поздоровался. Мою бабулю вдруг как взрывом подбросило, она сорвалась с места, подбежала к забору и стала неистово кричать, осыпая незнакомца проклятиями. Невысокая, худенькая, с горящими гневом глазами, она была похожа на фурию. Ее крик, казалось, слышен был по всей округе. Мужчина в ответ с каким-то смирением и горечью подозвал меня ближе к калитке, пытаясь сунуть в руки конфету. Задыхаясь от обуявшей ее ненависти, бабушка схватила меня в охапку и унесла в дом. Там она долго не отпускала мои руки, то нервно гладила по голове, то обнимала, приговаривая: «Думает, если отсидел, то и мы все простили. Он-то живой, а твой дед в земле лежит, и могилы нет...»

Все прояснилось позже. Оказалось, тот незнакомец в годы оккупации был в числе представителей нового порядка в селе. Уж не знаю, виноват ли он в том, что бабушку батогами гнали к комендатуре. И в том, что кто-то из полицаев предложил ей взять в руки свечу, сообщив при этом: «Сколько горит, столько и проживешь». Свеча сгорела. Но была еще многочасовая маята с другими бабами-солдатками у стены сарая. Они не знали, чего ждут: смерти, свободы, издевательств? Потом на несколько дней бабушку заперли в подвале, а пять ее маленьких дочек все это время оставались дома. Никто из сельчан к ним не пришел, боялись последствий. Самая младшая из девочек и без того была совсем слабенькая, даже голову не держала. Жить ей по всем приметам оставалось совсем немного. Сколько может быть шансов у крохи в голодное военное время? Прабабушка, царство ей небесное, все твердила, мол, лучше бы померла, не мучилась. А девчушка (это была моя мама!) выжила наперекор всему. Может, судьба ей такая была предначертана, а может, сыграли свою роль антибиотики, что тайком от своих вколол ей сердобольный немецкий доктор...

Село, где мои родные пережили войну, было большое, и до оккупации сельчане жили справно. Богатый, полный грибов и ягод лес, река, чернозем — все давало возможность не бедствовать. Лес подступал почти вплотную к домам, густой и черный, в войну он стал надежным убежищем для партизан. Не знаю, помогали им селяне или нет, но об этом, что в ту пору боялись своих и чужих, бабушка рассказывала. Ночной стук в окно или дверь мог означать что угодно. Пришли немцы — добра не жди. Нагрянули партизаны — тоже никуда не денешься, отдашь все, несмотря на полуголодных детей. А уж если ворвались в хату бандеровцы — пощады не будет никому. Долгое время бабушка прятала в сарае молодого солдатика, прибившегося в момент отступления. Выходила, почти с того света вытащила, переодела в мужнино, справедливо решив, что какая-то добрая душа поможет и ее кормильцу. Каким-то непостижимым образом ей удалось уберечь парня. А он после прихода наших войск попал под поезд. Сам ли или кто помог — это так и осталось тайной...

Говорить о войне и оккупации бабушка не любила. Думаю, не хотела ворошить прошлое, тревожить память, вот и приняла такой своеобразный обет молчания. Так что случаи из жизни в оккупации, известные мне с ее слов, можно перечесть по пальцам. Случайно выяснилось, что и дед погиб не в первые дни войны, как мы все считали, а вместе с другими солдатами оказался в плену и был отправлен в лагерь для военно-пленных. Жаль, память не удержала название местечка, где находился этот лагерь. Знаю только, этот район недалеко от Киева. Каким непостижимым образом дед умудрился передать весточку домой, теперь не выяснить. Вот только бабушка, бросив детей на попечение родни, мигом собралась и отправилась в путь в надежде выручить своего мужика из неволи. Рассказы о том, каким она застала его, — один в один кадры немецкой кинохроники. Тогда, в сорок первом, немцы охотно снимали наших оборванных, голодных, несчастных солдат, обреченно бредущих в колоннах.

Мужиков одинаково одетых, небритых и грязных в лагере было так много, что бабушка растерялась: «Как своего-то отыскать?» Стала кричать, а рядом кричали такие же, как она, женщины, примчавшиеся на выручку мужей, отцов, братьев и женихов. Бабий мученический хор грозно обрывали окрики часовых, редкие выстрелы и лай сторожевых собак. На минуту-две бабоньки замирали, потом снова раздавался одинокий тревожный выкрик-имя, и все начиналось снова. Мужики издали казались все на одно лицо, а близко подойти к ограждению было нельзя. Только с наступлением темноты солдатики посмелее решались приблизиться к женщинам. В этой неразберихе и хаосе бабушка все-таки разыскала деда. Он был болен, отощал, еле двигался. Разговор, состоявшийся между супругами, бабушка не пересказывала, вот только одна фраза врезалась мне в память. Будто бы тогда дед сказал: «Если выживу и вернусь, никогда больше пальцем не трону...» Той ночью ей снился странный сон: она пыталась удержать за уздечку белого, красивого, очень норовистого коня, рвущегося на свободу. Бабушка хорошо запомнила пышную гриву животного и собственные ощущения страха и потери, когда он ускакал. На следующий день подошедшие к проволоке лагеря солдаты, пряча глаза, сообщили горькую весть: прошлой ночью ее муж умер, вместе с другими бедолагами похоронен в братской могиле. Бабушка еще долго оставалась у лагеря, ходила вдоль колючей проволоки, звала, теша себя надеждой, что солдатики ошиблись...

Ей предстояло гнетущее, омытое слезами возвращение домой и горькая — на долгие годы — участь жены без вести пропавшего, что было равносильно жене предателя. Бабушка не получала похоронки, но знала: деда нет в живых, их детям не полагается помощь государства, они не имели права упоминать, что их отец не вернулся с войны. Только в середине 80-х бабушку вместе с другими вдовами пригласили в сельскую школу публично почтить память их погибших мужей. Позже, дома, солдатки накрыли стол и уже сами помянули не вернувшихся с войны мужчин. Я сама была при этом и слышала, как женщины с горечью выговаривали свою обиду: «Что ж, теперь, выходит, наши мужики не изменники Родины? Не предатели, а скорее преданные? Почему эту правду нам дано узнать только теперь?»

В моей семье сохранилась единственная фотокарточка погибшего деда. Мы так и не ведаем, где он похоронен, не знаем, ухаживает ли хоть кто-нибудь за братской могилой. Теперь, когда та земля стала территорией другого государства, узнать это и
вовсе вряд ли возможно...

Фильмы о войне я любила смотреть с отчимом. Его отец и мать тоже воевали, бабушка — фельдшером, дед — разведчиком. После войны оба дослуживали в Западной Украине, воюя с бандеровцами. Отчим многое объяснял, учил замечать нестыковки, промахи авторов, разъяснял предысторию событий. Однажды он взял меня с собой в одно местечко, которое часто посещал по долгу службы, но о котором никогда не рассказывал дома. Мы приехали к воротам, за ними раскинулся большой старый сад, похожий на парк, — он надежно скрывал больничные корпуса от городского шума. Среди деревьев ходили врачи, медсестры, носились санитарки. По всему саду раздавались крики, порой ругань. Приглядевшись, я обнаружила за деревьями людей в больничной одежде, чудом держащейся на искалеченных телах. У одних не было рук, у других — ног, либо конечности сохранились частично. Только это никого не смущало. Мужчины с азартом играли в домино и карты, пыхтели папиросами, которые им прикуривали стоящие рядом сестрички и санитарки, ставили костяшки домино по указанию игроков. Если кто-то из помощниц замешкался или ошибся, тут же гремел голос, приправленный крепким, но незлобным словцом. Медсестры не сердились, они знали своих подопечных, как никто другой, ухаживали за ними лучше, чем за собственными детьми. В этом закрытом от внешнего мира месте нашли приют те, кто отказался возвращаться к родным, получив страшные увечья на поле боя. Среди них были саперы, танкисты, связисты, летчики. Герои, не пожелавшие стать обузой для своих близких. Узнали ли их матери, жены и дети о постигшей этих солдат участи? Или оплакали их смерть и смирились?..

17857 наших земляков числятся в списках пропавших без вести на Великой Отечественной войне.