Конец войны. Бараки. Детство...

Весной, в апреле, начинало таять, стоял невыносимый запах, и все текло к крыльцу из трех ступенек. Барак построен без удобств. Ну кто пойдет за удобствами на улицу зимой, да еще ночью? Двери наспех сколоченного сортира (буквы «Ж» и «М» наполовину оторваны) никогда не закрывались. В дымном темном коридоре у каждой квартиры стояли лари, висели гальваноштамповочные ванны, тазы, стояли помойные ведра. На потолке тускло светили три «сороковки». Стоял тяжелый запах немытого тела.

Жильцы вставали утром рано. К восьми утра в коридоре было темно и тихо. Ребятишки, оставшиеся дома, выскакивали полураздетые на шум проезжавшего мимо американского трактора «Фордзон» — непонятное тогда для нас название, — глубоко вдыхая выхлопной аромат «иностранного» горючего.

Отец работал машинистом станка КУБ — колонкового ударного бурения. Я видел, держал в руках его удостоверения 8-го, 9-го, 10-го разрядов, говорящих о том, что отец имел полное право работать на этих станках с породой в карьере. Он, не имеющий ни одного класса образования, на практике добился таких результатов и опыта, что инженеры вынуждены были назначить его сменным мастером. В этом огромном станке сочетались электротехника, механика, слесарное дело и сжатый воздух.

Мать — рабочая (их почему-то называли чернорабочими или «бери больше — кидай дальше») по ремонту железнодорожных путей Елизаветинского рудника, как в известном кинофильме. Отец во время войны на фронте не был. У него была бронь. Служил стрелком военизированной охраны завода «Уралмаш». И школе, где я учился, мне не стыдно было отвечать на вопрос: «А где воевал твой отец?»

Наша комната размером 20 кв. метров с печным отоплением и чугунной плитой. На ней мама часто пекла подобие котлет — без масла и без мяса. Из крапивы, лебеды, промерзлой гнилой картошки, которую собирал в поле осенью старший брат Михаил, за что нещадно его бил кнутом сторож — верховой объездчик, застигнув в поле. Надолго запомнится, как отец и мать делали осенние заготовки на зиму из капусты и моркови, а мы все помогали, набивая деревянную кадушку, и ожидали, смакуя, очередную капустную кочерыжку.

В комнате стояли железные узкие кровати, стол и табуреты. Старшие спали на полу, младшие — на кроватях. На одной из стен висел на кнопках большой цветной плакат из плотной качественной бумаги, на котором был изображен вождь Страны Советов И.В.Сталин: в белом парадном маршальском кителе, в руках — толстая книга, на которой крупными буквами было написано: «Конституция СССР» и ниже — «Основной Закон». Это был цветной агитационный плакат послевоенных лет.

Шел 1947 год — один из самых голодных послевоенных лет. Прошедший год, 1946-й, был неурожайным. И вот результат. Как-то раз, помню, маме по карточке не хватило хлеба в магазине. Она вся в слезах, взъерошенная, вбегает в комнату с улицы, залезает на кровать в обуви, хватает злополучный плакат, обеими руками разрывает его в клочья и бросает в топившуюся печь. А мне показывает, приложив указательный палец к сомкнутым губам: «Молчи, враг подслушивает!»… Подобных изображений на плакатах тех лет было множество. Конечно, тогда мы, дети, не знали и не понимали, что грозило нам, прежде всего маме, за то, что она сделала с плакатом.

Младшей сестренке Лиде летом в июле исполнился год, поэтому она всегда была с мамой. Отчаянные у меня были родители. Папе было тогда всего 36 лет, маме — 34 года. Старшим: Михаилу — 16 лет, Таисии — 11, мне — 6 лет. Если продолжить смотреть на даты рождения: папе всего было 20 лет, маме — 18, у них родился первенец Михаил — в самые лучшие, здоровые для родителей молодые годы. Михаил любил велосипед, рыбалку, охоту, ну и девушек. В те послевоенные годы достаточно было четырех классов, чтобы поступить в ремесленное училище на связиста-телефониста, прокормить себя, помочь родителям. Что он и сделал, когда мы переехали на жительство в город Асбест летом 1948 года.

По роду своей специальности отец вновь поступил работать машинистом станка КУБ в глубоком карьере, бурил, добывал породу для извлечения из нее «горного льна» — асбеста. Добывая образцы породы, геологи определяли по ним глубину залегания асбеста и слюды. Рабочие закладывали в пробуренные шурфы взрывчатые вещества, наступало время «Ч» — и тонны породы взлетали в воздух! Экскаватор грузил породу в электропоезд, а тот доставлял сырье на горно-обогатительную фабрику, которая выдавала окончательный продукт — асбест. Этот продукт с успехом применялся в электротехнической, авиационной промышленности, пожарном деле, в бытовых приборах и т.д.

Мама работала лаборантом на Асбестовской горно-обогатительной фабрике. Впоследствии, в возрасте 68 лет, она скончалась от рака горла, умирала мучительно больно, страдала и не хотела жить. «Лучше умереть сразу, чем испытывать такие сильнейшие боли», — говорила она перед смертью, утратив волю жить.

В Асбесте Михаил рано обзавелся семьей. В 18 лет закончил ремесленное училище, получил специальность электромонтера связи. Познакомился в городском суде с секретарем суда Валечкой. Симпатичная молодая еврейка, грамотная. Папа у нее — горный инженер, орденоносец. Жили мы все в однокомнатной, но большой коммунальной квартире с теплым нужником. Правда, без горячей и холодной воды. В те годы об этом даже не мечтали. Орденоносец жил в отдельном особняке, построенном пленными немцами.

Когда рядом с нашей комнатой освободилась «двухкомнатка» с кухней, наша сноха Валечка, самая образованная в семье, написала письмо тогдашнему председателю правительства Г.М.Маленкову о положении дел в большой семье. Вскоре пришла телеграмма с красной полоской. На ней крупно выведено: «Правительственная». Телеграмма из Кремля пришла с положительным решением нашего вопроса. Мы не стали, что называется, «дразнить гусей» и моментально въехали в двухкомнатную квартиру. Надо было видеть лица соседей, работников ЖЭК: с какой быстротой Кремль ответил, причем положительно!

Говорили в ЖЭК, что председателю горисполкома также была направлена телеграмма с аналогичным содержанием. Сегодня подобную «скоростную» ситуацию с решением жилищного вопроса трудно себе представить — без суеты, волокиты и потери здоровья. Эту красно-белую правительственную телеграмму мы хранили долгие годы, как знак справедливости и уважения к семье рабочего…

В те годы в школу принимали учиться с 8 лет. В 1949 году мне пришлось пойти в первый класс. Учителем была, как сейчас помню, Екатерина Павловна, молодая красивая девушка с красивой прической, высокой грудью, всегда нарядная, в коричневом платье с белым кружевным воротником. Конечно, мы все ее любили — и мальчишки, и девчонки.

Мне почему-то казалось, что больше всех она уделяла внимание двум мальчикам — мне и Юре Ловыгину, очень симпатичному мальчику, ну, скажем, эталону тех лет. Когда он улыбался, обнажая белые ровные зубы, было приятно за природу, которая создает такие удивительные человеческие экземпляры. В те послевоенные годы они прибыли из Германии. Жили в большой благоустроенной квартире. Юра ходил в школу всегда одетым по-европейски. У него было короткое в мелкую клетку пальто с поясом, кепи необыкновенной формы, черные с высокой шнуровкой ботинки, чулки до колен. А главное, на нем был костюм вельветовый в мелкую риску высокого качества: куртка с карманчиками на груди, посередине замочек. Вельвет шоколадного цвета, ближе к коричневому. Все это заканчивалось бриджами на металлических пуговицах. У него уже тогда был вполне симпатичный заплечный ранец. Конечно, ему все школьники завидовали. Мы с ним дружили, у него уже был подростковый велосипед, я бывал у него в гостях. У них была шикарная 3-комнатная квартира, паркетный пол, на кухне, в ванной комнате, туалете — везде белый кафель. У них был радиоприемник, проигрыватель, электроутюг. Таких вещей и предметов быта не было ни у кого. Они появились намного позже.

В четвертом классе мы уже были продвинутыми, как сказали бы сейчас. Играли в футбол и дрались улица на улицу, боролись в темных коридорах, играли в прятки, «чижика», «чугунную жопу». Как всегда и везде, не было детских площадок, играли на территории детских яслей и садиков. Уже назначали свидания соседским девчонкам — на велике, на раме, иногда целуя их в соленые губы и сопливый нос. Как сейчас помню, Нина Рублева из соседнего класса была моей пассажиркой на велике. Ведь многим из нас было уже по 12 лет.

Мы с Юркой иногда следили за Екатериной Павловной и, мне кажется, ревновали ее к взрослому чубатому парню. Мы целились в него из рогатки, сидя в кустах, когда он, стоя под окном учительницы, вел с ней беседу. В большую школьную перемену она приглашала нас к себе в комнату (жила временно в школе). Угощала пирожками и чаем.

У соседа Генки, одноклассник мой, под носом красовались две зеленые дорожки, он вечно шмыгал носом. У него была сестра-красавица, не родная, от другого брака, ей было 14-15 лет. Звали ее Галей. Главным образом из-за нее я приходил к Генке играть в шахматы, особенно когда она приходила из школы. И все время проигрывал. Генке нравилось, когда я проигрывал. Иногда к нам подходила Галя — посмотреть игру. Меня трясло, на лбу появлялась испарина, путал фигуры, неправильно ходил. Генке я завидовал: каждое лето отец доставал ему путевку в пионерский лагерь. Не знаю, по какой причине, но из нашей семьи, а нас, детей, было пятеро, никто в пионерский лагерь не ездил. По разным причинам. Скорее всего, от недопонимания отца в этом вопросе и отсутствия средств.

Мама на руках при помощи иголки и ниток шила мне легкие рубашки из ситца. К майским праздникам и Новому году у меня всегда были светлые ситцевые рубашки с отложным воротничком. Молодец, мамочка, настоящая мастерица! Каждому ребенку в семье кажется, что именно его мама любит больше других братьев и сестер. Но для мамы все дети одинаковы и любимы. Я же считал иначе и до сих пор убежден, что меня моя мама любила больше всех в семье. Она много читала, любила русских классиков. У нас на полках всегда стояли Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Гайдар… С мамой интересно было беседовать, всегда даст хороший совет, на любые, даже запретные темы можно было запросто поговорить. Когда приходишь из школы или просто с улицы, дома всегда есть что-то поесть. Она, улыбаясь, сидит на стуле, читает очередной роман или повесть.

С высоты прожитых лет не помнишь мелких скандалов и семейных неурядиц, мелочи всегда забываются, в семейной памяти остались только чистые, светлые воспоминания. И такие же чувства к родителям. У нас были замечательные родители: не пьянствовали, не курили, никаких шумных сборищ не происходило. Да и угощать тогда особо было нечем.

Правда, когда Михаил, старший брат, женился, ему было 18. У него родился сын Александр, и его призывали в Советскую армию. Он служил три года. Когда вернулся, семья его распалась. Молодая жена загуляла, вышла замуж за другого, не дождавшись брата. Михаил увлекся рыбалкой, устроился вновь работать по специальности, женился на Лидочке. У их родились дети. Старший сын — Андрей — работал моряком по контракту на торговых судах. В настоящее время Андрей проживает в Канаде. У него семья, двое детей. Дочь Михаила Вера проживает в одном из поселков Тюменского района.

Михаил, как и мама, умер от рака в возрасте 64 лет. Похоронен на кладбище рядом с родителями в поселке Винзили. Считаю, что отец правильно сделал, что наша семья покинула этот город Асбест.

Весной, в начале марта 1953 года, умер И.В.Сталин. Этот день никогда не забудется. Директор школы, когда прозвенел звонок, построила всех учащихся в длинном коридоре школы и объявила: «Сегодня, 5 марта, скончался великий вождь народов И.В.Сталин». Она, старшая пионервожатая, и мы, пионеры, вскинули правую руку вверх, словно салютуя ему в последний раз. Все дружно плакали, нет, даже громко ревели — вместе с учителями. Закончился учебный год, и вскоре наша семья переехала в Ишим Тюменской области.