Личная молодость на фоне древнего города

Теплым, солнечным августовским днем я, семнадцатилетний парнишка, отправился в Тобольск, город моей юности, первой любви и становления. Чтобы добраться в этот старинный городок из Тюмени, пришлось весь световой день трястись в пустом кузове трехтонки «ЗИС-5», или, как называли этот автомобиль с деревянной кабиной в народе, — «Захар». Преодолели с многочасовыми ожиданиями на переправах две водные преграды:
реки Тобол и Иртыш.

Град Тоболеск

Приехали в город. Я выполз из кузова больным, ноги не работали. Тело отекло. Стиснув зубы, добрался пешком до центра. Улицы в большинстве своем были грунтовыми, а значит, практически непроходимыми, все утопало в грязи, вероятно, после недавно прошедших длительных и обильных дождей. Изрядно заболоченную подгорную часть города спасали несколько деревянных мостовых: улицы Кирова, Ленина, Сталина. На первой же улочке, чуть в стороне от центра, в покосившейся избушке я снял место для ночлега. При входе в избушку разглядел керогаз с видавшим виды чайником и хозяйственную парафиновую обгоревшую свечу, тускло освещавшую комнатенку. Хозяйка домика сидела за самодельным деревянным станком и ткала тряпичные разноцветные половики-дорожки. Наверное, для личных нужд и для продажи. Все это наводило на меня тоску и уныние, я никак не мог понять, как же так: в Тюмени и Свердловске, которые рядом, жизнь кипит, а в этой избушке нет даже обыкновенной бумажной радиотарелки! Мне показалось, что жизнь в городе замерла и остановилась, запутавшись в паутине своего великого исторического прошлого. От усталости дневной и дороги я прилег на пол, положил под голову курт-ку из китайской плащевки и быстро заснул…

* * *

Утром следующего дня с хорошим настроением я пошел осматривать подгорную часть городка. На улице — солнце и тишина. Какой-либо транспорт на улицах отсутствовал. Ни одной телефонной будки не встретил. Уличных фонарей не было, газетных киосков — и подавно. Остановился я на деревянной мостовой площади возле здания районного исполкома на улице Сталина — по обе стороны были устроены деревянные тротуары. Внимание привлекла стоявшая возле специальной изгороди лошадь, запряженная в телегу, к хвосту которой был приторочен небольшой мешок. Так, по-видимому, председатели колхозов, приезжавшие к руководству района, соблюдали в городе санитарный режим. Впрочем, в других местах города этого не наблюдалось.

Потоптавшись среди людей, я понял: жизненный уклад жителей города тяготел в основном к огородничеству. Выживали за счет выращенного урожая: картофеля, капусты, моркови… Наличие полноводных рек и озер гарантировало семейные рыбные запасы. Практически каждый нормальный хозяин в семье стремился приобрести или построить лодку на веслах, достать сети для рыбной ловли. Занимались сбором грибов и ягод. Культурная же жизнь молодежи города, в подгорной части, проходила на танцах в зооветеринарном техникуме.

В нагорной части, на территории кремля, в Софийском дворе размещалась мореходка — училище морского и озерного плавания Министерства рыбного хозяйства. Курсантов мореходки отличали красивая форма, крепкое телосложение и отменное здоровье. По-видимому, их хорошо кормили, так казалось нам, учащимся ремесленного училища №　3, которых почему-то называли «хазиками», а вот курсантов мореходки — «мореманами». Учащиеся и курсанты между собой не дружили. Между ними частенько вспыхивали стычки на Прямском взвозе, деревянной лестнице, соединяющей подгорную и нагорную часть города. Особенно когда в выходные или праздничные вечера в медучилище или рыбопромтехникуме были танцы. Мне почему-то казалось, что курсанты мореходки были из более образованных семей, более продвинутыми, как сейчас говорят. Конечно, наши ребята им завидовали в ту пору.

* * *

Мое обучение в училище началось по старой советской традиции. По приказу директора М.Карасикова все поступившие должны были поехать в район Абалакского сельсовета на поля колхоза: дергать лен-долгунец. Сроком на месяц, считай, до конца сентября. На постой нас определили в деревнях Серебрянка и Преображенка — по два-три учащихся, в основном к одиноким, преклонного возраста женщинам. Спали на полу, обкладывали казенные матрасы и свое тряпье травой-полынью, невыносимый запах которой нестерпим был и для клопов — они переставали нас кусать. Кормили нас картошкой в разных видах, молоком и, конечно, хлебом. По-моему, в это время никто особо хорошо не питался в городе, а про деревню и говорить нечего. Вечером, после работы, отдохнув, мы собирались на танцы в сельский клуб — кто в чем, форменную одежду трудовых резервов еще не выдали. После недельной работы в поле многих ребят недосчитались, вероятно, сбежали домой, на малую родину, в Ялуторовск, Заводоуковск, Ишим и деревеньки Свердловской области.

В училище встречались разные ребята. Некоторые были из репрессированных семей разных национальностей: из прибалтийских республик, Западной Украины, из тех, что сосланы в Сибирь в разные годы советской власти. Кормили нас в училище скромно, в основном обходились овощными блюдами. Но что удивительно, все были здоровы и охотно занимались спортом. Никаких простуд и насморков. Практически никто не курил. После утренней физзарядки зимой обтирались снегом, демонстрируя свои мускулистые руки и плечи. Одевались все под ремень с бляшкой «РУ» (ремесленное училище): подтянутые, застегнутые на все пуговицы, строем двигались по улице Сталина к училищу. Форма одежды — по сезону. И нам совсем было не стыдно за синие сатиновые косоворотки с металлическими пуговицами под ремень из прессованной бумаги. Знали прекрасно, что дома, в семье, надеть было нечего и лишнего куска хлеба в доме тоже не было. 1955 год и последующие были неурожайными, за хлебом очередь занимали и стар и млад.

В училище культивировались лыжный спорт, классическая борьба (греко-римская) и любительский бокс. С ребятами работали настоящие мастера своего дела — тренеры Владимир Измайлов, Николай Новиков, Владимир Вторушин. Во многом благодаря именно такому наставничеству ребята не хулиганили, не пьянствовали, не воровали. Никто, по крайней мере из моей группы из 25 человек, в местной милиции не бывал. Все были комсомольцами, обыкновенными парнями, детьми своих родителей. Охотно участвовали в художественной самодеятельности, неплохо пели, читали стихи.

* * *

Зимой обучение сочеталось с практикой на Сумкинской ремонтно-эксплуатационной базе флота. Учились быть плотниками, столярами. К концу зимней учебы каждый мог сделать стол, стул, прикроватную тумбочку, получить удостоверение 3 или 4 разряда столяра и плотника, отстругав одним топором привальный брус, столь необходимый корпусу судна для причаливания. Самой трудной и тяжелой работой для речников была и остается выморозка судов, работа с пешней, ломиком и лопатой, особенно когда на улице сильнейший мороз.Летом — рулевые (рогали) специалисты верхней палубы, рогали — это на сленге речников тех лет. И масленщики — трюмные специалисты паровой машины, в их руках постоянно находится масленка и ветошь. Эти специалисты стажировались на судах, принадлежащих Тюменскому судоремонтному заводу, техническому участку Бассейного управления водного пути. Масленщики отвечают за работу паровой машины с механиком. Зимой они учатся на слесарей по металлу и всему, что связано с металловедением. Получают разряды, переучиваются на мотористов-дизелистов, сварщиков, механиков… Наша группа рулевых практику проходила зимой, на судах в отстое. Строгали привальные брусья, занимались той самой выморозкой судов.

Вспоминаю трагический случай с учащимися из соседней группы, проходившими практику в городе, на строительстве жилого 16-квартирного дома. Представьте: поздняя осень, вторая половина ноября, двое ребятишек-учащихся, весом до 55 кг, небольшого росточка, при помощи обледеневшей длинной веревки на второй этаж сруба затаскивали 8-метровое мерзлое обструганное бревно. А снизу на земле им помогал такой же несмышленый, толкая бревно в торец наверх. Бревно удачно пошло наверх, но вдруг веревочная удавка ослабла, заскользила наверх… а бревно пошло вниз. Мальчишка, стоявший внизу, растерялся, не сумел отскочить в сторону. Бревно, выскочившее из-под контроля веревки и верхних парней, набрав скорость, припечатало 8-метровой древесиной парнишку к земле. Что тут скажешь… Горе и слезы. При подготовке к похоронам почему-то не могли долго закрыть крышку гроба: оказалось, на ноги покойнику надели казенные тапочки большего размера, чем у парнишки. Сам я не видел, но мне рассказывали.

Первая любовь

Зима прошла. В будничной суете и учебе к весне пришла и первая любовь. Надолго мне запомнились розовые щечки, которые бывают далеко не у всех девчонок. Тогда модно было в Тобольске, конкретно в медучилище, повязывать платок плотно вокруг головы, примерно как на бумажной обертке детского шоколада «Аленка». Познакомились мы с ней на одном из танцевальных вечеров в клубе «Связист». Она «очкарик» — учащаяся медучилища. Будущий фельдшер. Звали Галиной. Мамина дочка. Росла без отца. Жили скромно, в одной комнате двухэтажного дома с одним подъездом на шесть квартир. Домик удачно расположился у деревянного моста через речку Курдюмку, некогда судоходную, а сейчас заиленную, заросшую в настоящую болотную помойку. В те далекие пятидесятые годы не принято было вести себя как сегодня. Поэтому дружба была, что называется, по советскому периоду строительства общества, настоящая, чистая, не позволяющая никаких «отклонений» от существующих норм морали, нравственных начал. Она и я, по всей вероятности, считали себя правильно воспитанными молодыми людьми и не позволяли себе никаких вольностей в этом вопросе. Кроме поцелуев. Вспоминая эти моменты с высоты прожитых лет, сожалеешь о том, как «этого» было мало, так было жарко, сладко — хотелось вечности этого поцелуя. В эти мгновения вкладываешь всю силу страсти своей души. Каждый из нас был молодым, каждый помнит свои 17, иногда так хочется вернуться к этим летам, но возврата уж нет. Влюбляться можно и потом, но такой любви, любви с первым поцелуем, уже не будет. Когда человека любишь, желаешь его, достаточно легкого прикосновения к его губам — и ты летишь словно на крыльях, все у тебя получается в этот день, и ты счастлив… Ведь после первого поцелуя такая дрожь проходит по телу, так хочется жить и любить, любить и жить…

Впоследствии наша судьба сложилась неудачно для обоих. Дружба распалась. Каждый год ранней весной мы уходили в плавание, а береговые мальчишки удачно оставались дома, готовились служить в рядах Советской армии и флота, заодно любили наших девчонок. Не каждый мог «закосить» от армии, даже такого понятия в народе не было. Считалось позором, если молодой человек не служил в армии, значит, он больной! К глубокой осени, закончив сельхозработы в поле и на огородах, молодые люди играли свадьбы. Летняя длительная разлука делала свое дело. Моя любовь не выдержала испытания временем и разлукой. Девушка полюбила другого. Вероятно, Галя решила со своей мамой правильно. Выходить замуж нужно за более зрелого мужчину, опытного в жизни. А со мной, мальчишкой, только нищету разводить. Никаких перспектив у этого рулевого нет и не будет…

Исповедь речника

Проработал я пять навигаций на сибирских реках: Тура, Тобол, Конда, Иртыш, Обь. Спускал плоты, возил грузы на Север. По художественным и документальным фильмам мы видели, как спускают плоты по горным речкам Закарпатья, по водным просторам Волги, Камы и других рек. У каждой реки при спуске (по течению) свои трудности. Только у нас, в Тюмени, по реке Туре плоты не спускали, а поднимали, то есть буксировали против течения к заводи и бонам Тюменского фанерокомбината. В основном березу — для изготовления фанеры, из которой в истории нашего края строили военные быстроходные катера на Тюменском судостроительном заводе. Лес валили в районе Артамоново, Ялуторовска: делали сплотку и волокли вверх по Туре, засоряя топляками и гнилью. Ранней весной на пароходах до 200 лошадиных сил и небольших теплоходах (катерах до 150 л.с.) неслись, что называется, на всех парах к реке Конда, на территории Ханты-Мансийского округа. Она весной разливается в районе устья. Береговая обстановка обеспечивалась длинными вехами — и никакой другой навигационной обстановки: бакенов, ходовых и перевалок. Почему к Конде? Да потому, что в верховьях этой реки валили лес, собирали его в пучки до 10 кубических метров, проводили сплетку в 6-8 плетей, спускали до рейда в устье реки Аха, Три Конды, там вновь проводилась сортировка и сплетка леса. И уже в большем объеме буксирные суда брали при помощи буксирного троса плот на гак (металлический крюк), спуская вниз по реке до рейда Выкатное, в устье Конды при впадении ее в Обь. Здесь суда большей мощности брали баржи, груженные этим лесом, и буксировали их до Обской губы в Новый Порт.

Зимой — отпуск, отгулы и работа на судоремонтном заводе. В навигационный период работа адская: по 12 часов вдвоем работали за третьего. Зарплата нищенская, при всех добавках — 90 рублей, плюс 40 рублей за недостающего. Зимой жил впроголодь. Здоровье берег — не пил и не курил. Готовил себя к службе в армии. Скромная пища в столовой Тюменского судоремонтного завода на Мысу делала меня стройным, подтянутым: в возрасте 22 лет держал вес 65 кг. Жил в общежитии на Жуковского, 28, в комнате на четверых. Поскольку я был активистом, коменданты меня уважали и редко по осени кого подселяли… Так незаметно подошел август 1963 года, и я попрощался с Тюменью. Впереди — Москва, служба в рядах Советской армии.