Рождённый заново... после спектакля

Мы встретились с ним после репетиции. Актер, показалось, еще не успел отдышаться. На мониторе, в кабинете замдиректора, я наблюдала последние минуты «репы»: Кудрявцев то мерил шагами сцену, то замирал среди декораций, а Поляков грозно кружил над ним, размахивая руками. Нормальный рабочий процесс для театра.

— Я не мастак давать интервью. Говорю правду, — предупреждает Игорь Викторович.

«Ну, слава богу!» — проносится в голове. Не всякий человек готов рассказать о себе без прикрас. Так что Кудрявцев — редкий экземпляр. И актер, кстати, тоже. Не зря же известный театральный критик, эксперт фестиваля «Золотая маска» Татьяна Тихоновец включила его в свою коллекцию уникальных артистов.

— Должно быть, это приятно — стать частью такой коллекции…

— Это неожиданно. Тихоновец увидела меня в сказке «Веселые страшилки». И назвала самым маленьким пионером. Я немного растерялся. Со стороны же себя не вижу. Господи, думаю, ну куда уж тебе — полтинник стукнул! Какие пионеры? Но Тихоновец сказала то, что сказала. Мне было приятно.

— Такие отзывы повышают самооценку?

— Да. Лишь бы эта самооценка не повысилась до чрезмерных высот, чтобы не заболеть звездной болезнью…

— Думаю, вам уже не грозит…

— И я так думаю. Переболел в самом начале. Меня быстро вылечили.

— Кто лечил?

— Партнеры по сцене! Существует две стадии болезни. Первая — звездная пыль. Актер, ощутив в первый раз успех, думает, что все знает и умеет, а зритель приходит в неописуемый восторг, когда он появляется на сцене. Тогда он начинает бросать своих партнеров, работает только на себя. Коллеги видят: ага! — человек зазвездился, надо лечить. Делается это аккуратно, но если «больной» не понимает, то — более жестко. Не поможет — болезнь перейдет во вторую стадию.

— В хроническую?

— Вторая стадия называется — титька тараканья! Это уже «метастазы». Актер мало того, что бросает коллег по сцене, он еще по-человечески начинает плохо относиться к ним.

— Такое не вылечивается?

— Только «хирургическим» путем… Так мне говорили «старики». Я, когда пришел в театр, сразу захотел стать «стариком». Они — особая каста. Люди, которые растворены в театре. Это целый мир, куда тебя, молодого, не пускают сначала. Надо заслужить.

— Сколько лет у вас ушло на то, чтобы войти в касту?

— Лет сорок…

— Ничего себе!

— Просто «старики» уходят… Я так и не успел войти в их круг в Озерском театре драмы и комедии, где проработал 25 лет. Но слушал, о чем «старики» говорят, наблюдал из-за кулис за тем, как они работают, учился у них всему…

— У вашей биографии интересная география. Родились на Сахалине, учились в Иркутске, работали в Озерске Челябинской области. Теперь вас в Тюмень забросило. Какие повороты судьбы звали в дорогу?

— На Сахалине я окончил школу. И задумался: куда дальше? Почему-то решил идти в актеры. Хотя даже в художественной самодеятельности не участвовал. То, что один раз стихи прочитал, не считается. Чувствовал, что не ловок я в этом. Однако фильмы смотрел и плакал, до того меня трогала игра актеров. Однажды мелькнула мысль, что, наверное, тоже так могу. А глянул в зеркало — господи, боже мой! Но все ж поехал! Почему в Иркутск? Там родственники жили. Я ни разу до этого с Сахалина не выезжал. Был дитя подвалов, леса и моря!

— Как же вы поступили в театральное училище, дитя подвалов? С чем пришли туда?

— Я сдуру стал учить рассказ Василия Шукшина «Срезал». Большой и сложный. Естественно, на экзамене, кроме названия, ничего не смог вымолвить. Потом я проорал стихотворение Маяковского о советском паспорте. И еще басню про лисицу рассказал. Глаза завел вверх по школьной привычке, а режиссер, принимавший экзамен, как рявкнет: «На меня смотри!» У меня полились слезы. Ну, думаю, сейчас обратно на самолет — и к маме, на Сахалин! Как раз лето — в лес, на рыбалку. Но… первый тур я прошел. А на втором надо было петь и танцевать. Мы с другом Эдькой выучили песню: «Я сегодня до зари встану, по широкому пройду полю…» Один куплет до припева доучили и пошли купаться на Ангару. Ну как это, быть в Иркутске — и не помочить ноги в великой реке?! А вода холодная! Я нырнул — и застыл, словно лягушка в анабиозе. В общем, мы с Эдькой тут же заболели. И на экзамене по причине заложенности носа исполняли песню с французским прононсом. А танцевал я цыганочку. На третьем туре нужно было показать этюд на тему «Свидание». Ребята подсуетились, девчонок разобрали. Мне не досталось. Слышу краем уха, как Коля Кудрявцев (тоже актер «Ангажемента». — Авт.) объясняет Эдьке, что свидание бывает не только с девушкой. Я стал лихорадочно соображать. И сообразил: изображу свидание с другом, погибшим на войне. Приду к нему на могилку, положу цветы, выпью сто грамм. Так и сделал: зашел в воображаемую оградку, снял воображаемую шляпу и повесил ее на воображаемый колышек. Достал корявыми, трясущимися руками бутылку (тоже, естественно, воображаемую), налил, выпил, потом, как будто услышав звук электрички, вздрогнул: пора. А мне вдогонку из зала: «Шляпу забыл!» Вот так и прошел. Как бы сложилась жизнь, если бы не поступил? Вернулся бы обратно. Может, потом снова попробовал бы. Театр — такая «зараза», если прикипишь, уйти уже не сможешь.

— В Озерск вы попали по распределению?

— На наш выпуск приехал режиссер Шульман. Он отбирал актеров для озерского театра «Наш дом». Позвал и меня. Шел 1983 год. До 2007-го я думал, что это мой первый и последний театр.

— Что изменилось потом?

— Атмосфера. Когда театр застывает на одном уровне — это страшно. Актеры бегут из него, а те, что остаются, становятся злыми на себя и на окружающих. Я размышлял: неужели все? Что же делать? Барахтаться в этом болоте? Или поменять жизнь кардинально? Про «Ангажемент» я ничего толком не знал. Но здесь работал Коля Кудрявцев. Он и позвал нас с женой (она тоже актриса) в Тюмень. Мы подумали-подумали… А что думать, когда получаешь 8 тысяч рублей отпускных?!

— Тяжело далось решение?

— Конечно. В Озерске остались люди, с которыми мы жили бок о бок много лет. Понимали друг друга с полуслова. В глаза посмотришь — и все ясно. Вот до какой степени проникновение было! Поэтому… с кровью это все…

— Какие образы вам удалось воплотить на озерской сцене?

— Я сыграл там около 120 ролей. Среди них есть любимые и не очень. Но все равно все мои. Как дети. Дебютировал я в роли грузинского мальчика Бадри Ломидзе в спектакле «Чинарский манифест» по пьесе Чхеидзе. Потом играл Леньку-Одуванчика в знаменитой пьесе Дударева «Рядовые», в «Мастере и Маргарите» был Левием Матвеем и поэтом Бездомным. Много раз играл сказочных персонажей и просто купался в этих ролях. Я до сих пор люблю «Наш дом». Может, вернусь туда умирать… «Ангажемент» — театр все-таки молодежный… Не исключено, что роль Журдена — последняя в моей биографии.

— Да бросьте!

— Я имею в виду роль такого масштаба! И с таким режиссером! Признаюсь, мне сейчас очень трудно. Многое растерял в озерском театре, хоть и не простаивал там. Но работы часто были из разряда: пьеса не та, режиссер не тот, и сам я — не тот! Меня почему-то часто использовали в комедиях, причем низкой пробы…

— Мне кажется, вы зря пеняете на то, что «Ангажемент» — молодежный театр. И «молодежка» нуждается в актерах разных возрастов…

— Конечно. Но я немного о другом говорю. Силенок мне уже не хватает. Не могу кувыркаться на сцене. Надо уметь ощущать себя в пространстве. Или вовремя уйти, или изменить свой статус. Играть те роли, которые подвластны. Есть же дедушки, бабушки, лешие всякие. А вот таких больших ролей, как в «Мещанине», может больше и не быть.

— А я уж подумала, что вы потеряли уверенность в себе…

— И это тоже… Потому что растренирован, мало работал над собой. Когда приходит такая личность, как Поляков, с такой мощной энергетикой и с такой фантазией, начинаешь теряться. Появляется страх…

— Да, Михаил Поляков режиссер суровый, жесткий. Некоторые актеры, работавшие с ним, до сих пор вздрагивают при упоминании его фамилии. А вам удалось найти общий язык?

— Расскажу, как это было. Идет одна из репетиций: я шаг, он мне — стоп, я еще шаг, он снова — стоп! Это не так, и вот это — не так. Меня начинает трясти. Прошу 10 минут перерыва. И — к нему в кабинет. Хочу понять, что режиссер от меня требует? Когда мы поговорили, мне стало легче. Теперь я его не боюсь. Боюсь другого, что не смогу удержать чувство целого, боюсь подвести Полякова. Может, это из-за возраста? Из-за плохой памяти? На себя обижаюсь за то, что не свободно работаю, а с напряжением. Когда в моем возрасте получаешь роль, внутри возникает ужас: сделаю ли я ее?

— Казалось бы, должно быть наоборот. Ведь с годами накапливается опыт, мастерство…

— Правильно. А также — всевозможные штампы и актерские тютьки. Вот решу я для себя, что буду дурачком или загадочным героем. Но если в душе ничего не родится, то получится приклеенная маска. И все скажут: человечек повторяется!

— Игорь Викторович, в «Мещанине» вам достался персонаж, над которым все потешаются. Как должен артист относиться к такому герою? Всерьез? С иронией?

— У актеров есть такое выражение: «адвокат своей роли». Я сейчас — адвокат Журдена. Да, этот торговец, желающий выглядеть не хуже дворянина, смешон! Но его можно понять. Он влюбился и хочет подняться на более высокий уровень, потому что его возлюбленная — маркиза. А над ним все издеваются, деньги с него тянут. Каким будет финал спектакля, не скажу, но точно не таким, как в пьесе.

— Какие надежды вы связываете с «Ангажементом»?

— Не хочу загадывать вперед. Я не знаю, что будет завтра со мной, с Россией. Мне больно видеть, как загибается наша страна. Как люди становятся совершенно другими. Сейчас сидит в душе маленький червяк и шепчет: «А дальше что?» Живу одним днем. Нет уверенности в будущем. Тяжело… Но надо жить…

— Сцена позволяет справиться с безнадегой?

— Еще бы! Сегодня я — король, а завтра — революционер! И тогда я смогу сказать королю: «Ах ты, сволочь!» Театр дает возможность выплеснуть эмоции. Даже болезнь перед сценой отступает. И когда зритель принимает тебя тепло, дарит тебе свою энергию, ты летишь после спектакля, словно рожденный заново…

120 ролей сыграл Игорь Кудрявцев на сцене театра «Наш дом». Роль Журдена станет 11-й по счету в «Ангажементе».