Кому на Руси жить плохо, или Невыдуманная история о советском писателе Некрасове

Так уж распорядилась судьба, что имя его было предано забвению. И когда власти вспомнили о человеке, его уже не стало. А прах покоился на чужбине.

Почти 24 года назад перестало биться сердце одного из самых замечательных людей, советского гражданина и просто патриота своей Родины писателя Виктора Платоновича Некрасова. Для великого сына могучей страны, защищавшего Отечество на подступах к Сталинграду, не нашлось клочка родной земли. Похоронили его в эмигрантской могиле на кладбище Сен-Женевьев-дю Буа во Франции, куда он вынужден был уехать в конце 80-х прошлого века. Горько осознавать, что он, сражавшийся за Сталинград, похоронен в Париже, а не с почестями на Родине. А тогда, жарким летом 1971 года…

Маленькая преамбула. Шла война, и было ему тогда 33 года. Возраст Христа. Воинское звание — капитан. Рядом с ним безотлучно находился невысокого роста, коренастый парень с Алтая Михаил Волегов, или просто Валега, как называли его однополчане. Летом 1944 года эти два породненных войной человека расстались под Люблином в Польше и больше не виделись целые десятилетия. Прощание было в медсанбате, куда Валега пришел к своему раненому командиру. После этого Некрасова демобилизовали по ранению.

Спустя два года Виктор Некрасов написал повесть «В окопах Сталинграда», и это была первая и необычайно правдивая книга о войне. Она вместе с автором как бы вышла из того сталинградского окопа. Одним из персонажей книги стал Валeгa — связной главного героя книги лейтенанта Керженцева. В 1957 году по книге написали сценарий и сняли фильм «Солдаты», в котором Валегу сыграл начинающий тогда актер «Ленфильма» Юрий Соловьев.

Историческая встреча живого, книжного и киношного персонажей произошла на станции Бурла Алтайского края в июле 71-го. Мой старший брат Вячеслав — старший лейтенант, инструктор Барнаульского авиационного училища, находился с курсантами в летних лагерях и жил у своего тестя, да-да, у того самого Михаила Волегова. По приглашению брата во время летних каникул я приехал к нему погостить. Волею судьбы, через двадцать семь лет после расставания, фронтовые друзья тоже решили встретиться на алтайской земле.

Как положено по традиции тех застойных времен, дабы придать партийную значимость мероприятию и отчитаться перед вышестоящим партийным руководством, почетных гостей в их поездке сопровождал один из секретарей Алтайского крайкома КПСС, фамилия которого не отложилась за ненадобностью в моей тогда юной голове. Сам фронтовой писатель прихватил с собой фотокора столичного журнала «Советский экран» Н.Гнисюка и актера «Ленфильма» Ю.Соловьева.

Михаил Иванович постоянно рассказывал своим детям о фронтовом командире, но, будучи застенчивым, все никак не мог первым решиться на встречу с ним. Потом все-таки навел справки через киевскую милицию. Не знал Волегов, что Некрасов уже стал знаменитым писателем, а сам он — героем его книги и художественного фильма. Все выяснилось в переписке. Тогда-то и сбылись пророческие слова Валеги не в книге, а наяву о том, что после войны он вернется домой, а Некрасов обязательно приедет к нему.

Хлебосольная супруга Михаила Ивановича Елена Ананьевна приготовила незамысловатые, простецкие, но фирменные сибирские блюда, благо было что поставить на стол у рачительных хозяев. Вплоть до чисто «сибир-ской» на хмелю собственного приготовления. Я наблюдал за работником крайкома: как он среагирует на «подпольный» продукт — дело вроде запретное. Ничего, пил с удовольствием и поддерживал застольную беседу. Михаил Иванович ни на шаг не отпускал от себя дорогого гостя, а тот почему-то постоянно тискал его в объятиях, словно проверяя на прочность фронтовую закалку.

Виктор Платонович на вид худощавый, поджарый, чуть выше среднего роста. Волосы пепельно-седые, небольшие усы-щетки, глубокие морщины на лбу и около глаз, лицо доброго, уставшего от жизни человека. В свои 60 он выглядел значительно старше. Одет был простенько, хлопковая рубашка в мелкую клеточку, серые джинсовые брюки из дешевой ткани. Выдавала майора в отставке только бравая военная выправка и прямая осанка. Уже тогда, 14-летним юношей, я отметил для себя не только простоту знаменитого писателя в одежде, но и свободу в поведении.

С людьми он разговаривал располагающе доверительно. С большой теплотой говорил о своей матери, которой тогда уже было под 90. Неохотно — о неудавшейся семейной жизни. Много шутил мимоходом. Держался всегда свободно, и при этом его не заносило, как некоторых знаменитостей такого ранга. Он, конечно же, был в центре внимания, и его расспрашивали, и слушали с неподдельным интересом. Другие из числа свиты выглядели на его фоне, как фавориты короля.

После многочасового торжественного застолья на свежем воздухе в летней беседке с обильным употреблением местной «хмелевки» гостей пригласили в дом.

Как полагается, для Некрасова приготовили самое удобное в хате место. Жара в тот июльский день стояла изнурительная, поэтому, не вытерпев и пяти минут одиночества в прохладе, писатель вышел на улицу и шлепнулся прямо на траву в палисаднике. Хозяева не на шутку всполошились и заботливо забегали вокруг него. После неудачных уговоров снова перебраться в дом они ретировались и принесли ему в палисадник перину. Но не привыкший к особому комфорту фронтовик, дождавшись, когда Елена Ананьевна уйдет, заговорщически подозвал к себе дядю Мишу. Когда ординарец, послушно повинуясь командиру и озираясь по сторонам, подошел к штакетнику, через невысокий забор прямо в руки ему прилетела перина. Этот трюк был проделан седоволосым дядей с таким мальчишеским чудачеством, что никто из наблюдавших издалека даже и не подумал обидеться на него. Проспал он буквально часок-другой, а тут уж и время обеда подоспело.

Затянувшиеся до вечера посиделки мало чем отличались от предыдущей трапезы, разве что было съедено больше сибирских пельменей и усугублено большее количество самогона. Поэтому на встречу в районный Дом культуры вышагивали в приподнятом настроении, растянувшись в одну шеренгу и перегородив без того неширокие улицы. Мне, как примазавшемуся к знаменитости, было ужасно обидно, что на нас обращают внимание местные жители разве что из-за роскошной японской фотокамеры, висевшей на груди Николая Гнисюка.

По пути в Дом культуры Михаил Иванович заглянул в парикмахерскую с целью навести марафет на голове, а Виктор Платонович в ожидании его простецки примостился на траве под забором одного из домов. Меня распирал мальчишеский максимализм. Как же так! Я вот так запросто сижу рядом со знаменитым писателем, приехавшим в эту глухомань за тридевять земель, а к нему никто не подходит и не просит автограф! Это только потом я понял, что вся знаменитость Некрасова заключалась в его скромности, неприметности в обыденной жизни и нежелании выделяться из народа. Видимо, он просто устал от столичной суеты и славы, застольных спичей в свой адрес, фуршетов и раздачи автографов, поэтому решил минуточку передохнуть прямо под забором на деревенской улице в алтайской глубинке…

В ДК народу собралось видимо-невидимо. Судя по всему, четко сработало составленное в духе того времени объявление, заранее вывешенное на щите для киноафиши. Писатель с присущим ему красноречием рассказал о своей работе над книгой, в которую «взял» своего верного фронтового друга Волегова. Говорил ровным, хорошо поставленным голосом, старательно выговаривая слова. Это, очевидно, его и подвело. Кое-кто из присутствующих в зале проявил неуместную бдительность. Пьяненький мужичок подошел поближе к сцене и радостно изрек: «А писатель-то вроде вы-ы-пивши!». Его тут же урезонили другие бурлинцы, набросившись со словами: «Это ты выпивши, а человек, может, устал с дороги». Некрасов действительно еще не совсем пришел в себя после дальней дороги, пышного приема однополчанина, поэтому кратковременного сна в палисаднике на траве ему оказалось недостаточно. Он был не прочь вообще пропустить мероприятие. Больно уж не любил он всего этого, но пообщаться с народом был не против. Да и пропагандистскую машину уже запустили, и афиши расклеили по всему селу. Поэтому бдительная баба Лена потревожила писателя в палисаднике в назначенное время.

Справедливости ради, но не в упрек, следует отметить, что все три дня пребывания в Бурле Некрасов основательно прикладывался к рюмке. Думаю, что чисто по-человечески его можно понять. Без малого через три десятилетия встретил дорогого сердцу человека, с которым столько каши съел из одного солдатского котелка. Ведь на фронте-то ему не положено было пить с подчиненными. Устав не позволял.

Поскольку дядя Миша и его гости проявляли по отношению ко мне завидный либерализм и не выгоняли из-за стола, однажды перед очередным тостом Виктор Платонович налил и мне стопку настоянной на хмелю самогонки, в которой уздечки плавятся, как говорят в народе. Домочадцы пробовали протестовать (ведь мне в июне того года только четырнадцать стукнуло). Но Некрасов был неумолим и, наигранно насупив брови, слегка треснул кулаком по столу: «Может ребенок выпить свои сто граммов?» Вопрос был исчерпан. Рюмка тоже. Позднее, в воспоминаниях хорошо знавших его людей, я прочитал, что ни в правдолюбии, ни в других увлечениях меры он не знал — и там и там был несдержан, порой от одиночества и тоски.

На следующий день снова много ели и пили. Для утряски желудка гоняли по селу на мотоциклах, упражняясь в мастерстве вождения. Отведенные на поездку три дня пролетели как одно мгновение. Фронтовые друзья предавались воспоминаниям, фотографировались на память, словно предчувствуя, что эта первая после войны встреча станет последней. Из тех многочисленных снимков сорок лет храню я три фотографии как самую дорогую реликвию в память о замечательном человеке.

Все вместе они выезжали в Кулундинскую степь побаловаться ночной рыбалкой, но меня, как малолетку, с собой не брали. Поэтому подробности о проведенном на природе времени мне не известны. Возвращались они каждый раз довольные, с хорошим уловом пеляди и простипомы, которых Виктор Платонович сразу же окрестил созвучными матерными словечками. Несколько не в духе был после рыбалки только партийный работник из краевого центра, который, как я потом узнал, успел повздорить с Некрасовым по поводу взглядов на неисчерпаемые природные богатства Сибири. Хочу быть правильно понятым. Некрасов был именно таким, а вернее, таким запомнился мне, мальчишке, который в ту пору даже и догадываться не мог о личной жизненной трагедии и предстоящем очернении этого великоросса, о немилости к нему партийных вождей.

А тогда в захолустном сибир-ском райцентре проходили дни Некрасова и в ДК демонстрировался специально привезенный из краевого центра фильм «Солдаты». Как и подобает «побратимам», Михаил Иванович и Юрий Васильевич перед началом фильма перерыли семейный альбом в доме Волеговых в надежде найти хоть какое-то внешнее сходство, хотя бы в ранних фотографиях. А найдя эту мнимую похожесть, по- детски наивно радовались и чувствовали себя настоящими братьями.

Возвратившись домой на Владимирщину после проведенных у брата летних каникул, я с радостью увидел в журнале «Советский экран» статью Виктора Некрасова «Живой, книжный, киношный». Она была посвящена встрече писателя с героем своей книги и его киношным «братом». Здесь же была помещена фотография, на которой главные герои лежат на берегу во время рыбалки на армейской брезентовой плащ-палатке.

Работая над этими воспоминаниями, я отыскал в Тюменской областной научной библиотеке журнал за номером двадцать и снова увидел эту статью, но уже с каким-то другим чувством. Чувством горечи и обиды за невинно охаянного человека. Вообще-то Николай Гнисюк сделал тогда много фотографий, мне достались только три. Я словно чувствовал тогда, что во что бы то ни стало нужно сохранить память об этом фронтовом писателе. Люд-ская память благодарнее, чем память государственных чиновников.

В том далеком 71-м, по мальчишеской наивности, я искал о себе хоть одну строчку в журнальной статье. Сейчас, спустя десятилетия, это кажется смешным. Ну с какой стати обо мне должны были написать? А тогда я очень огорчился, что писатель не «взял» меня в свою статью. Приходилось довольствоваться только тем, что он упомянул о мотоцикле моего брата.

Через 8 лет, будучи курсантом Московского военного института Министерства обороны СССР, я случайно увидел в газете брежневский указ о лишении В.Некрасова советского гражданства. Из текста: «Учитывая, что Некрасов В.П. систематически совершает действия, не совместимые с принадлежностью к гражданству СССР, наносит своим поведением ущерб престижу Союза ССР, Президиум Верховного Совета СССР постановляет…» Далее ссылка на закон о гражданстве 1938 года. Подумать только, в период «развитого» социализма через сорок лет неугодных режиму карали сталинским законом! Да еще как карали! Лишением Родины.

Как дитя своего времени и плод коммунистической пропаганды, не буду кривить душой, воспринял я это как акт справедливости по отношению к писателю-диссиденту. Тогда я ощутил обиду и чувство стыда за общение с этим человеком, а также опасение за свою дальнейшую карьеру военного юриста. Ведь узнай об этом «органы», не видать бы мне офицерских погон. Это потом мне стало многое известно и понятно. В том числе и то, что последней каплей, переполнившей чашу терпения кремлевских идеологов, давно имевших зуб на честного, но строптивого писателя, стала критика «непревзойденных произведений» одряхлевшего генсека Леонида Брежнева. В этом заключались все действия, «не совместимые с принадлежностью к гражданству СССР». Писательские труды Виктора Некрасова было велено изымать из библиотек, а его имя разрешалось употреблять только в ругательном смысле. В те годы в мутном потоке лжи и подхалимского славословия в адрес власть имущих правда выглядела инородным телом и потому должна была быть отторгнута больным обществом.

Позднее, находясь в Париже, Некрасов говорил, что здесь он может сказать что угодно, да только никому это не нужно, здесь у каждого свои заботы. Литература создается «там, за железным занавесом» — именно эти слова он употребил. Вдали от Родины у писателя слабеют мускулы и нервы.

В руках у меня 35-й номер журнала «Огонек» за 1988 г. с материалом Виктора Конецкого «Последняя встреча», которую предваряет вступительная статья хорошо известного моему поколению журналиста Виталия Коротича. Текст сопровождается, надо полагать, одной из последних фотографий писателя. На ней Некрасов — глубокий старик в свои 76 лет. Его вид выражает обреченность уставшего от жизни на чужбине и не понятого на Родине человека.

Сегодня, наверное, мало кто припомнит знаменитую повесть «В окопах Сталинграда», которая заслуженно могла занять место в школьной программе наряду с другими произведениями классиков. Переизданная в 1990 году, она словно обрела вторую жизнь вместе со своим автором. Однако кто может похвастаться, что читал некрасовские рассказы «Рядовой Лютиков», «Посвящается Хемингуэю», «Переправа»? А ведь страна должна знать своих героев, и Виктор Платонович Некрасов должен значиться среди них в первых рядах.

С целью воскрешения памяти о нашем великом земляке я обратился к бывшему президенту Украины Леониду Кучме с просьбой посмертно восстановить Виктора Платоновича в гражданстве, так как он проживал до эмиграции в Киеве. Мое письмо было переадресовано нашему, российскому президенту, из аппарата которого ответили, что в связи со смертью в 1987 г. В.Некрасова восстановить его в гражданстве невозможно. Вот так и остался прекрасный советский писатель лежать на чужбине «не гражданином».

Как-то предложил я книгу «В окопах Сталинграда» одному офицеру запаса — Якову Кемпфу, который пообещал прочитать ее и вернуть через день. Каково было мое удивление, когда я услышал от него, что он не читает книгу… а смакует, поэтому просит отсрочку!

Пусть эти воспоминания станут горьким напоминанием истории, которую нельзя вычеркнуть, как нельзя зачеркнуть имя славного сына советского народа Виктора Платоновича Некрасова, которому 4 июня 2011 года исполнилось бы сто лет.

«…Выяснилось, что самое главное в жизни — друзья. Особенно, когда их лишаются. Для кого-нибудь — деньги, карьера, слава, для меня — друзья… Те, тех лет, сложных, тяжелых и возвышенных. Те, с кем столько прожито, пережито, прохожено… И их, друзей, все меньше и меньше… И так мне их не хватает...» (Из последней книги В.Некрасова «Маленькая печальная повесть»).