Владимир Бакштановский: «Нужно уметь выходить за рамки»

— Для меня значимо различать удачу и успех. Удача, везение — это то, что не зависит от наших стремлений, сил и даже желания, это вне наших собственных достижений. Поэтому для меня актуальнее вопрос о достигнутых успехах. Если рассчитывать, что это еще не финал, то жизнь была успешной, и, может быть, этот успех еще продолжится. Поскольку основными моими жизненными задачами были профессиональные, то профессионального успеха я достиг. Есть очень простые показатели: я создал свое научное направление и, судя по некоторым оценкам, это направление в нашей стране вполне может соотноситься с развитием прикладной этики на Западе.

— В юбилейном интервью вашего журнала «Ведомости прикладной этики» вас называют отцом-основателем прикладной этики.

— Этому термину всего две-три недели. Так меня назвал мой младший коллега, сын старшего коллеги, — Александр Юрьевич Согомонов. С присущей ему ироничностью он вложил в эту характеристику долю скепсиса и даже старался меня подловить своим вопросом. В том интервью я согласился с его термином. Но все-таки считаю, что лучше говорить о коллективном изобретении. Прикладная этика родилась в наших коллективных работах, сейчас трудно провести археологические раскопки, когда и что возникло. Но в любом случае я жил и работал не в вакууме, не в одиночку.

Традиционно этику рассматривали как философскую науку. Ее задача — помочь человеку понять мир, объяснить его, сориентировать в мире нравственных ценностей. Но нам показалось, что этого мало. Хотелось изобрести науку, которая помогла бы менять мир. Разумеется, без понимания мира всякий преобразователь может больше навредить, чем помочь. Прикладная этика выходит за рамки чисто философской науки, становится практической, но не менторской, не морализатор-ской, а конструктивной, преобразующей.

— Ваш собеседник еще утверждает, что прикладная этика — авторский, личный проект. Вы согласны с его мнением?

— Мой коллега считает, что наше направление слишком связано с нашей биографией, личными научными изобретениями, которые не передаются «по наследству», не становятся достоянием других исследователей и преподавателей. Поэтому вполне актуален вопрос — сохранится ли это направление, когда я не смогу его развивать? Это вопрос под дых.

Долгое время в нашей стране (времена Советского Союза) существование прикладной этики вообще отвергалось, сознательно тормозилось ее развитие. Нашу прикладную этику долго держали «на краю этической ойкумены» (обитаемая часть суши. — Авт.) А когда признали возможность прикладной этики как таковой, то в варианте, пришедшем с Запада. Расхождения в ее понимании сохранены и сегодня, они отражены и в программах по преподаванию прикладной этики в МГУ и Санкт-Петербургском университете. Я выпустил первый том учебника, который разослал коллегам в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске, Литве. Но может ли кто работать по моему учебнику — вопрос, ответ на который жду.

Постепенно наша концепция проникает в сознание даже тех, кто поначалу не разделял ее, прежде всего в сознание следующего поколения исследователей и преподавателей этики. Поэтому можно сказать, что прикладная этика выходит за рамки личного, авторского проекта. И все будет зависеть от того, сколько я успею вложить в этот процесс «выхода за рамки».

— Чем сейчас живет НИИ прикладной этики? Чем живете вы?

— За 17 лет НИИ прикладной этики работал над самыми актуальными темами: мы разрабатывали этику бизнеса, гражданского общества, журналистскую этику и депутатскую. На протяжении последних лет сосредоточили внимание на университетской этике. Мы стали все больше переживать за судьбу нашей профессии. Дело в том, что университет, оказавшись в ситуации массовизации университетского образования, увеличивающейся коммерциализации и не знающей меры бюрократизации, поставил в сложное положение базовые профессии университета — преподавателей и научных работников. И эти профессии вольно или невольно стали занижать планку своего профессионализма, прощая себе, оправдывая обстоятельствами: как держать планку, если слабый конкурс абитуриентов, с них ничего не спросишь, если приходится работать в нескольких местах и некогда заниматься повышением квалификации, когда значительная часть жизни уходит на обслуживание требований бюрократии?

И мы решили поставить перед коллегами такой вопрос: есть ли у наших профессий, преподавателей и научных работников алиби, возможность оправдать занижение планки очень трудными обстоятельствами? Последний ректорский семинар назывался «Этика профессора вне алиби?» И уже придумали название осеннего семинара «Честный профессор». Но не в элементарном смысле слова, главное — честность перед своей профессией, перед ее миссией…

— А себе вы эти вопросы задаете? Такие задачи ставите?

— Задаю. И мне кажется, я себе предъявляю требования повыше минимального стандарта. Рассматриваю свою работу как призвание и, по известной формуле, не отказываясь от честного заработка профессионала, все-таки вижу профессию не столько как способ обеспечения определенного жизненного уровня, сколько как способ самореализации и творчества. Пафосно это называется «служение профессии».

— А своих коллег вы не жалеете, предъявляя им высокие требования этики профессора?

— Конечно, в наших условиях очень трудно выдержать ту планку, которую я декларирую и пытаюсь предъявлять в книгах, на лекциях и семинарах. Но ведь я не пользуюсь административными средствами, а описываю профессию, ее ценности, нормы, опыт. И даю возможность коллегам определиться к этой планке, идеалу. А там уже дело каждого человека, что выбрать. Я могу только обращаться к чувству долга, совести. Художественный образ этой планки — маяк на берегу, который издалека виден морякам. Своим проектом я предлагаю коллегам не забывать про маяк. Конечно, некоторых это нервирует.

— Одна из ваших любимых тем — моральный выбор. В чем трудности вашего личного морального выбора — в жизни и в профессии, и на какие критерии вы обычно ориентируетесь?

— Трудный вопрос. У меня не было проблем с выбором профессии и сферы научной деятельности. И никогда об этом не жалел. По-моему, смог избежать риска свести интерес к этике к распространенному греху нашей профессии — морализаторству. Стал на многие этические темы рассуждать с помощью иронии и понимания. Одно дело — знание природы морали, другое дело — проповедь морали. Это была ситуация профессионально-нравственного выбора.

Были ситуации морального выбора в отношениях с коллегами: я, может, завышал требования к их профессиональной нравственности. В случаях конфликта был выбор: плюнуть на подлый поступок и продолжать отношения или не здороваться, отказаться от сотрудничества. Я выбрал мягкий вариант — нерукопожатия. А критерии банальны: интересы науки, честность в науке, соревнования достижениями, а не статусами, толерантность, но и удержание своих позиций. Конечно, я называю их сейчас экспромтом.

— Вам помогают в жизни глубокие знания этики?

— В профессиональной жизни это нетрудно: есть вполне четкие ориентиры и образы профессии. А в личной жизни не очень помогает — по известной логике, о которой я часто рассказываю: орнитологи не летают.

— Вы возвращаетесь к прежним научным темам, переосмысливаете их?

— Да, многие темы я хочу и намереваюсь обдумать и обсудить еще на раз, внести существенные коррективы. Это касается, например, темы среднего класса. После зимних и весенних событий в Москве журналисты и публицисты стали писать о среднем классе. Конечно, о многослойной структуре среднего класса сейчас более-менее известно. Но большинство подразумевает под средним классом всего лишь один из его слоев — успешных менеджеров и персонажей гламурных журналов. Но забыт средний класс низшего уровня. Условно говоря, про меня забыли, про бюджетников. Забыли про противоречие в сознании и поведении этого низшего среднего класса. Сегодня он поставлен в положение практически бедности или на грани бедности. Поэтому у него появляются риски слома ценностных ориентиров: не получается сбалансировать высокие устремления с низким уровнем дохода. Это подрывает моральные устои и профессионализм. Те, кто сегодня обратился к теме среднего класса, «проскочили» этот слой. Но как же можно говорить о том, что модернизировать страну будет средний класс, если его значительная часть уязвлена и ущемлена?

— В одной из своих монографий вы описали образ успешной жизненной стратегии, когда человек сам определяет свой жизненный путь, — образ паруса, который ставит человек, не желающий плыть по течению. В вашей жизни этот образ сохранился?

— Сегодня поменялась степень уверенности в том, что можно в любых обстоятельствах поставить парус. Видимо, обнаружилась большая зависимость от обстоятельств, чем она была на прежних этапах моей жизни. Обнаружилось, что степеней свободы меньше, чем хотелось бы сегодня. Появилась неуверенность в том, что произойдет с моим научным направлением, когда я не смогу его развивать. Нужна сильная поддержка в сохранении НИИ прикладной этики, тех, кто работает там, кто мог бы прийти, организовать учебный процесс. Слишком много факторов. И шансы на то, что они воплотятся, небольшие, учитывая юбилейный возраст.

— Такая судьба НИИ — это ваша мечта?

— Это моя надежда.