Дорогая свекровь Анисья

Когда я знакомилась с будущей свекровью, даже толком рассмотреть её не смогла. Мы приехали в родную деревню моего избранника глубокой ночью. Нас встречали со свечами и фонариками. Не было электричества в глухой сибирской деревушке, как не было его и в близлежащих поселениях, несмотря на то, что на дворе уже завершался XX век! Днём хотя бы дизель «крутил» свой генератор (если дизелист не напивался, можно было посмотреть черно-белый телевизор, послушать радио, холодильники «нагуливали» мороз на ночь, а деревенские хозяйки успевали пропустить через сепаратор утреннее молоко)… Вот такая была жизнь в Луговой: неторопливая, несуетная и размеренная.

Утром, когда мы вышли, потягиваясь и зевая из отведенной для молодых комнаты, нас встретили словами:

— Ну что, семья, выспались? Давайте скорее за стол…

Вот так мы и стали семьей: с этих самых слов моей свекрови Анисьи Николаевны. Вопросы о том, кто я такая и откуда, она задавать не стала. Сын привел, значит, так тому и быть. Отец в этой семье играл, конечно же, значительную роль. К редким словам сибирского молчуна прислушивались. Но мать была началом и продолжением всего! Я сразу подумала, что она моложе отца. Оказалось — на 15 лет старше! Мне, молодой девчонке, за ней было не угнаться, до того шустрая была Анисья! За столом, к примеру, всех могла перепеть, пересмеять и … пересидеть, а после (и как только ухитрялась?) остатки ужина убрать, посуду перемыть, постели застелить, домочадцев спать уложить… А когда я из скупых рассказов родни узнала её жизненную историю, моё уважение к этой с виду простой женщине стало глубоким и бесконечным.

Летом 1941 года отец 17-летней Анисьи, из 9 детей самой старшей в семье, ушёл на фронт. Мать, оставшись с такой оравой, впала в депрессию и начала медленно, но верно сходить с ума. Закончилось трагедией — несчастная женщина погибла в огне, который вспыхнул в подполе. Анисья осталась с братьями и сёстрами, да ещё со старой бабкой, не слазившей с печи. Что делать? Плакать и причитать? А толку-то… везде беда, в каждой избе, во всей стране… Работать надо, детей поднимать, кормить и обстирывать, ведь самой младшенькой Галине не было и года. Утром Анисья подоит корову, в чашку большую молока нальёт, хлеба туда накрошит (на весь день еда) и бегом в колхоз, на работу до ночи.

— Тогда туго было с обувкой, — рассказывала мне свекровь. — Чуть потеплеет, я «чуни» старалась не одевать. Босиком на ферму бегала. А уж если ноги сильно замерзнут, наступала в ещё теплую… коровью лепешку и, потоптавшись там, погрев ноги, бежала дальше…

Вспоминала она об этом с улыбкой, а я с ужасом представляла себе картину согревания замёрзших ступней в коровьем навозе.

Как-то вечером пришел в дом к сиротам председатель колхоза. Стал уговаривать Анисью отдать самых маленьких в детский дом, пока отец с фронта не вернется. Слушать она его не захотела, в крик и слёзы ударилась, может, впервые с начала войны ревела в голос: «Не отдам! Никого не отдам! Хоть убейте!» Плюнул председатель в сердцах. А Анисья собрала ребятню вокруг себя, обняла и плакала ещё долго. Дети замерли, даже самые маленькие смотрели на свою сестрёнку-мамку с понимаем, молча.

Закончилась война, вернулся отец с фронта живой и невредимый, но снулый какой-то, замкнутый и злой. Ох, уж доставалось от него старшей дочери — и то ему не так, и это не эдак… Бывало, что и бил Анисью, а она ему все прощала, жалела папку-фронтовика, терпела несправедливые упрёки. К тем годам сестёр постарше замуж выдала, а о себе не думала. Но от судьбы не уйдешь — нашёлся и для Анисьи человек, правда, совсем молодой парнишка. И так он к ней прикипел, что гнать его она не стала. В деревнях послевоенных такие браки частыми были.

После войны чуть было не угодила Анисья Николаевна… в тюрьму. Была она на сносях, но всё равно трудилась на ферме. Как-то раз мимо коровника проходила цыганская семья — куча чумазых и голодных ребятишек с матерью, все в лохмотьях… Сжалось сердце Анисьи, вынесла она цыганятам банку обрата (не молока даже). Написали донос на Анисью «добрые» люди, по доносу этому и арестовали её. Но… отпустили, пожалев беременную женщину. Между прочим, обстоятельства этого «дела» до сих пор хранятся в Тобольском государственном архиве.

За веселый характер и незлобивый нрав, за её не всегда печатные частушки Анисью в деревне Луговая любили — часто приглашали в гости, на праздники. Никого не осудила она в своей жизни, не охаяла, хотя бывало, что самой Анисье Николаевне в спину поговаривали всякое, но не в глаза же… Тем более что деревня есть деревня, тут ты весь на виду и на слуху, не стоит обижаться — все почти родня друг другу, а чего не бывает между родными.

Когда у нас с мужем стали рождаться дети, мы, несмотря на отдаленность деревни от нашего города и долгий, в несколько дней, путь, каждый год приезжали к родителям в Луговую… Я так просто дождаться не могла, когда увижу свою свекровь, когда сяду с ней за стол, и начнутся наши разговоры, а потом и песни. Частушки она пела такие, что я с непривычки первое время краснела, а потом уж и сама ей подпевала. Хохотали вместе до упаду!

Несколько лет назад в поминальную родительскую субботу, когда на деревенском кладбище собирается народ, приехали и мы с семьей на могилку нашей мамы и бабушки Анисьи Николаевны…

Заскрипела калитка оградки. «Ну, здравствуй, мама!» — сказала я и заплакала. Мои взрослые дети обняли меня. Так и стояли мы рядом, каждый думал о своём и вспоминал: я дорогую моему сердцу свекровь, а мои дети — бабушку, которую запомнили навсегда весёлой и доброй.

Фото из архива автора.