Большое сердце маленького Чунга

На стене в моей квартире — неприметно — висит картинка: лакированное дерево, инкрустированное кусочками перламутра. Стандартный вьетнамский сюжет: море, небо, клюквенного цвета закат, одинокая рыбацкая лодочка на горизонте… Много лет назад картинку привезли в подарок родители мужа.

В самом начале 80-х они — инженер-гидрогеолог и врач-педиатр — отработали в дружеском Вьетнаме нелегкую пятилетку. Строили гидроэлектростанцию и лечили вьетнамских ребятишек, удивительно жизнестойких созданий, умудрявшихся не помереть и в условиях антисанитарии, и в условиях постоянного недоедания. Улетая во Вьетнам, вспоминал свекор, они сколько могли загружались консервами: тушенка, сгущенка. Этому дефициту по задумке «куратора» группы советских специалистов — человека с узнаваемо безликим лицом — предстояло стать «золотым обменным фондом». Но родители мужа использовали его для подарков. «Приходишь в гости к главному инженеру, вьетнамцу, даришь пару банок — чуть не ревут от благодарности…»

Обратно, в Союз, везли подарки своим: круглые островерхие соломенные вьетнамские шляпы (какое-то время подарок нелепо висел на стене, потом кто-нибудь из детей изображал в нем на утреннике гриб) и разнокалиберные лакированные дощечки: море, пальма, бесполая фигурка в той самой шляпе…

Картинка кичевая, но снять было жалко: память об ушедших стариках. И вот кто-то из домашних задумчиво произнес: «А рыбачок-то из лодочки — фьють! Пропал! Скорлупки отвалились…»

«Надо ехать», — вдруг решила я. «С ума сошла, такие деньги», — сказал муж и тут же весьма логично добавил: — Поехали. Может, Чунга удастся разыскать»…

Тарелка борща для вьетнамского друга

Чунг — его бывший однокурсник по Ташкентскому политехническому институту. Пять лет проучились в одной группе, продвигаясь к дипломам горного инженера-геолога. Дружили. И надо сказать, дружили, оба будучи людьми бескорыстными, на взаимовыгодной основе.

Группа вьетнамских студентов жила в общаге — и жила, прямо скажем, скудно. Роль финансовой подушки выполняла скромная стипендия. О помощи из дома и говорить не приходилось: почти все были из многодетных семей, живущих на грани настоящей грубой бедности.

Это они, студенты, как могли помогали семьям. Умудрялись откладывать часть стипендии, немного, как это тогда называли, подфарцовывали. Кое-кто строчил по ночам джинсы «Вранглер» из качественной узбекской ткани цвета индиго… Верхом мечты у того же Чунга была покупка велосипеда в магазине «Спорттовары»: привезти из Союза спортивный велик для вьетнамцев было все равно как для наших купить «Волгу» после работы за рубежом. Далее, после велика, котировались: дрели, термосы, электроутюги, кипятильники, строительные инструменты… Кое-кто в стремлении обладать этим богатством просто голодал.

Муж мой после институтских лекций приводил Чунга к себе домой, на Чиланзар, в тесную квартиру совслужащих, на маленькую и уютную четырехметровую кухню. И там бабушка Людмила Акимовна — интеллигентка, заслуженный библиотекарь и страшная матерщинница, кормила Чунга украинским борщом и пловом из курицы. Она упрямо относила Чунга к разряду «угнетенных наций». Ей все в нем нравилось — кроме аппетита. Она любила, чтобы вот так вот поел — отвалился от стола и чуть не умер. А маленький худенький улыбчивый вьетнамец ел прискорбно мало…

Короче говоря, муж спасал от истощения братский Вьетнам, а вьетнамский друг подпольно обучал советского друга карате. Оно тогда в СССР вовсю выходило из подполья, и в Ташкенте уже действовала секция карате, в которой изредка преподавал легендарный «пират XX века» Талгат Нигматулин. Вот такой вот бартер, замешанный на борще и боевом искусстве. Чунг владел приемами почти профессионально, говорил, что его самого обучал отец. Фотографию папы я видела: спецназ. Рэмбо. Наемный убийца маленького роста. Профессия, место работы — всё покрыто мраком. Потом оказалось, что фотография в принципе не обманула: папа то и дело отправлялся на помощь Камбодже, и помощь эта не имела отношения к «восстановлению народного хозяйства».

Вот этого самого Чунга, через несколько десятилетий, и вознамерился найти, не зная ни адреса, ни «электронных позывных», его русский друг.

Ловушка для туриста

Первое, что сделал во Вьетнаме мой муж, — застрял в партизанском тоннеле Кучи. Эти самые тоннели в нескольких часах езды от Сайгона, в которые гостеприимно зазывают туристов вьетнамские турагентства, можно бы назвать «исторической панорамой». Если бы это не были самые настоящие партизанские лазы — огромный участок земли, изрытый системой подземных ходов-выходов. Огромный «кротовый» город под непроходимыми джунглями, которые американцы жгли напалмом. Нам рассказали: вьетнамцы до сих пор отовсюду привозят сюда виды птиц и животных, которых напалм вычеркнул из «Красной книги джунглей».

Оторопь брала и мороз шел по коже, когда наш добродушный русскоговорящий гид по имени Зын (муж звал его Женя) с удовольствием демонстрировал нам 200 разновидностей ловушек, которые трудолюбивые вьетнамцы, патриоты своей Родины (без всякой доли иронии), мастерили для американского агрессора из подручных средств: убийственно заточенных бамбуковых стеблей, проволоки. Ловушки придуманы с дьявольской хитростью.

Представьте себе: вы американский солдат, герой, ваша семья, ваша девушка пишут вам восторженные письма, Белый дом по телевизору передает приветы «своим отважным парням»… И вот вы продираетесь, матерясь и боясь, по этим зловещим, мокрым, кишащим змеями и ядовитыми насекомыми джунглям… Ваш шнурованный армейский ботинок ступает на прелую листву… и вот вы уже корчитесь, проткнув ногу острым бамбуковым колом, и чем больше дергаетесь, тем больше проваливаетесь в зловещую дыру, наматываясь на технически простое смертельное изобретение вьетнамских кулибиных, — настоящая мясорубка. Бр-р!

Ошарашенные туристы бродят по «музею под открытым небом», заползают в землянки, где их угощают «традиционным партизанским обедом». Самые отважные спускаются в тоннель. Их здесь — сотни километров. Однако для туристов отвели «специальные» 250 метров. «Их немного расширили, — шепчет мне Зын, — мы все же очень маленькие, в любую щель пролезем, а туристы разные бывают…»

Вот один из таких туристов — мой муж, мечтающий похудеть, — и решил побыть партизаном. Я уже давно выбралась из тоннеля на свет Божий и долго молча стояла, переживая потрясение: ровно на середине тоннеля, когда сзади уже не было видно ни зги, а спереди еще не было ничего видно, меня охватил ужас разрывающей силы. Что-то вроде клаустрофобии, только с «военно-патриотическим» привкусом. Представила, как маленькие вьетнамские патриоты пробираются узкими земляными ходами, часами лежат неподвижно в сырых норах, чтобы обезвредить врага. А на ужин будет — горсточка риса…

«Витя-я-а! Витя-я-а-а-а!!!» — это Зын надрывался, бегая у выхода из тоннеля. По всем временным туристическим регламентам мой муж должен уже был одолеть тоннель. Но его не было. Тогда и я запаниковала: давление ведь, чёрт его побери. И нога… Колено прооперировано, плохо гнется…

Когда «Витя» появился на свет, то, пользуясь определением Киплинга, был похож на большого земляного червяка. Потом уже рассказывал: застрял ровно посередине — колено «заклинило». Ни туда ни сюда… Зын долго и участливо хлопотал возле незадачливого «партизана». А я сказала: «Это просто кто-то очень много ест!» И ошалевший гид не мог понять: чего это мы ржём так громко и радостно…

Муж быстро утешился: всех пригласили на полигон. Где можно было — за деньги, разумеется, — пострелять из любого вида оружия. От нашего «Калашникова» до американского миномета…

Серп и молот

А Чунга мы всё же нашли — тут же, в Сайгоне. Чудом. В роли которого выступил, ясное дело, всемогущий Интернет.

Мне показалось, он не изменился за десятилетия, совсем как на старой фотке: улыбчивый, застенчивый. Только лысинка светится в зарослях кудрявых, как у Маугли, смоляных волос. Он встретил нас в аэропорту Сайгона. И мы не сразу приметили его за гигантским, помпезным, «представительским» букетом мелких благоухающих лимонных роз, которые он торжественно преподнес жене своего друга. Друг, выше его ровно в два раза, долго прижимал его к своему российскому пузу.

О «своей жизненной пути» Чунг рассказывал неохотно. Рвался угощать всеми огнедышащими вьетнамскими деликатесами сразу. Перед тем как приступить к рыбе, мясу или морским гадам, заставлял тоннами жевать разнообразную и не всегда вкусную траву, без которой вьетнамцы не садятся за стол. Извинялся, что кафешка «не очень».

Диплом горного инженера-геолога не пригодился нашему другу. Трудится «скромным бухгалтером» в фирме своего друга, тоже в прошлом ташкентского студента. «Ты, Витя, его знаешь, он в другой группе был, помнишь, ты смеялся? — его имя — Ай!»

Витя помнит, был такой Ай, учился слабенько. И вот теперь он босс. Домовладелец. Торгует землей в Южном Вьетнаме. Торгует компьютерами с Сингапуром… Назавтра он приходит, Ай. Очень причесанный, вежливый. Он везет нас в «хороший ресторан», не шумит и не смеется, как Чунг, не заставляет есть траву и мясо собаки. Очень все чинно. Чунга не слышно. А нам почему-то грустно.

Хорошо, что Ай — босс. Он занят. Поэтому Чунг показывает нам Сайгон. Свой Сайгон. И рассказывает о Вьетнаме. Да, многие сегодня занимаются бизнесом. Многие торгуют. Государство делает все, чтобы человек смог «раскрутиться»: на первых порах не душат налогами, поборами. Малому предпринимательству — зеленая улица. И эту улицу мы наблюдаем повсюду. Торгуют все и везде, кто чем может. Моют, чистят, шьют.

Прямо на улицу раскрыты двери квартир: стрекочут швейные машинки, клиенты сидят тут же, попивая пиво, ожидая, пока перелицуют ношеные-переношеные штанцы. Можно зайти — никто не удивится. Можно сказать, что голоден, и заказать горячее — хозяйка скроется в недрах квартиры, поколдует на кухне и мигом принесет заказ. Прощаться будет как с давним знакомым, махать вслед.

Вьетнам меняется на глазах (очарованные страной, мы поехали туда и на следующий год). Он рвется в рынок. Он строит новую экономику. Но он остается прежним: гостеприимным, открытым, великодушным. Особенно к нам, «русским друзьям». Бог знает сколько «лавок древностей» обегал Чунг, чтобы купить другу какой-то редкий старый талисман. «Будешь всегда счастливый, потому что я этого очень захотел», — сбивчиво объяснял он смущенному Вите.

…Можно было бы вывалить на эти страницы море геополитических, географических, кулинарных и прочих подробностей. Но стоит ли делать это? Я в этом отношении турист не очень правильный. Если и интересуюсь достопримечательностями, то только человеческими. Больше всего во Вьетнаме меня потрясла их верность временам СССР. Советские звезды, серпы с молотом — все это по-прежнему живо на улицах Сайгона, на заборах, зданиях. Они говорят: «Время СССР было счастливым». И мне почему-то хочется думать на эту тему.

Фото Вероники Наумовой.