О Кагане, Азове, Филимонове и об Ивановой, умершей от диареи

Я не стал объяснять, что культура этих людей вряд ли вырастет от исчезновения осины. Ибо для этого предпосылок в городе просто нет. Возьмите большинство заведений уровня общепита рядом с горсадом. Ту же пиццерию или блинную. Поесть там еще можно, а вот решить еще и другие вдруг возникшие проблемы… Ощущение такое, что подобную антисанитарию в центре города крышует сам господь Бог! И летом, когда распахивает свои двери какая-нибудь палатка-пивнушка в этом районе, того и гляди, что нахально уплывет в неизвестную даль чей-нибудь забор, качаясь по далеко не пивным волнам.

Грустно, что по примеру дочери моей соседки, почти подростка, решают эту, а может, другие проблемы на центральных улицах города с помощью топора. Понятно, ведь Тюмень вроде бы все еще в числе самых зеленых городов России. Для нас сегодня важнее стоянки для машин. Не важно, что еще многие годы нам не наслаждаться запахом сирени, цветущей в начале улицы Республики. Зато теперь лысеющие улицы позволяют со всех сторон видеть лозунг, украсивший верхний этаж самого культурного заведения города: «Образование в ТюмГУ по ценам 2008 года».

Вернувшись домой из очередной командировки, всегда мучаюсь: куда девать книги, которые привез? Оставить дома я их не могу, потому что они принадлежат не мне.

В ту поездку в Москву удалось встретиться с Михаилом Каганом-Пономаревым, выпускником Тюменского мединститута, кандидатом наук, кардиологом высшей категории. Теперь он живет в Москве и пробует свои силы в литературе. Многие помнят его отца, директора Гипротюменнефтегаза Якова Михайловича Кагана. И вот его сын — начинающий литератор. Автор двух книг, в которых встретите «Рассказы бывшего врача». Их чтение обязательно напомнит вам аналогичные версии В.Вересаева, и М.Булгакова, разве только по степени таланта разные. Несколько историй «моей глупости» предвосхищают вывод читателя, что любой человеческий поступок со временем убеждает его автора, мол, сделан еще один никчемный шаг в жизни, делающий ее совсем бессмысленной. И сегодня трудно сказать, глупость или нет, что Михаил Яковлевич забросил медицину и предался писательству. Но надежды, что это не так — есть. Его книга «Литераторы-врачи» — своего рода исследование: почему так много писателей в начале своей жизни находились у постели больного с целью помочь. Может, об этом точнее всех сказал А.П.Чехов, что «сходство между телесными и душевными болезнями» велико? И записки очередного «юного врача», по мнению
С.Лема, затем, чтобы «освободиться от бремени воспоминаний, чтобы они подобно выделенному гною, превратились в отвердевший сгусток и престали угнетать».

Исследование юного Кагана завершается биобиблиографическим словарем с именами тех, кто не попадал в аналогичные дореволюционные справочники. Здесь краткие творческие биографии Ивана Костыри и Риты Райт-Ковалевой, Януша Корчака и Вероники Тушновой… Наш местный прозаик и поэт, в прошлом военный врач, Анатолий Васильев пока в такой словарь не попал. Михаил готовит новое издание, и в нем автору строчек о тюменских болотах, в которых «если черти ломают ноги, то, наверное, только здесь» — место уже нашлось.

И вот привезя такую книжку, мне бы хотелось ее поставить на полку городской коллективной памяти. Михаил Яковлевич здесь вырос, его писательское мировоззрение сформировалось благодаря той самой сирени, которой больше нет, его книги несут печать той атмосферы, которой не будет хватать историку, пытающемуся понять через сто лет, как мы жили. Я все это понимаю, а книгу поставить особо некуда. Переберешь в памяти все имеющиеся фондохранилища и… вздрогнешь…

Бывший архив современной документации. Сдавал самое сокровенное из жизни «СофтДизайна». Через несколько лет обнаружил разрозненные листы того, что именовалось архивом издательства, валяющимся на полу прямо в той же комнате, где принимали документы на хранение. Передо мной, правда, объяснились, что сотрудник скверно работал и уже уволен. Стандарт, как в горшке малолетнего ребенка. Для меня это учреждение так и застыло с тем названием, которого давно нет. И обхожу я его десятой дорогой. В столь дырявом архиве сохранить ничего нельзя…

Краеведческий музей? Мы еще не отошли от эпохи ушедшего директора, который, как настоящий Плюшкин, брал на хранение даже слона, но потом посмотреть на свой же экспонат можно было только за плату. У администрации больших денег не бывало сроду, поэтому твои же документы тебе показывали только за очень большие деньги. Если ты решался на это, вспоминая с болью о своей предыдущей глупости. Отнести туда Мишу Кагана — и коллективной памяти будет доступна лишь пыль, укрывшая фолиант от любопытствующих взоров. А сегодня еще хуже. О каждом экспонате, который поступает в дар, решают где-то там наверху: взять ли?

Тобольский государственный историко-архитектурный музей- заповедник? Одно время передавал по два экземпляра каждой вновь вышедшей книги. На поверку — в фондах библиотеки не оказывалось ни одной. И людей понять можно — зарплату платят маленькую…

Нынче летел из Москвы. В самолете встретились с Пашей Азовым, одиозной фигурой, тусовавшимся в свое время в компании с ныне известным писателем и критиком, бывшим студентом Тюменского госуниверситета Мирославом Немировым, об издании первого тома собрания сочинений которого нынче объявил «НГ Ex libris». Еще в годы учебы в вузе Паша часто бывал за границей, всегда сопровождал иностранцев, приезжавших в Тюмень на стажировку, привозил регулярно из-за бугра запрещенного тогда А. Солженицына и давал его на ночь почитать. И то, что у тебя «Бодался теленок с дубом», всегда все знали. Особенно кому следовало это знать.

В предыдущую нашу встречу Паша сумел выловить меня в Москве. Он написал книгу, от которой, по его мнению, торчал даже Владимир Сорокин, автор «Голубого сала» и «Тринадцатой любви Марины…» Рукопись была скачана мне на ноутбук, чтобы совсем там для меня погибнуть. Читать «Превращение русофобов в свиней», а тем более писать на нее рецензию, оставляя письменное доказательство своей причастности к столь великой литературе, мне не хотелось. Я был сыт книгой И.Я. Словцова, после издания которой стал получать через известных и не очень лиц посылки из Москвы с антисемитской литературой. И вот теперь, слушая мои оправдания, что времени на рецензию не нашлось — он вручил еще пахнущий краской томик, начало которого вряд ли можно назвать даже политкорректным: «Президент независимой Грузии Михаил Сыыкышвили превратился в свинью 29го марта. Это произошло во время его традиционной еженедельной пресс-конференции…» Понимая, что я очень несилен еще и в политических памфлетах, я задумался, что делать с этим суперинтеллектуальным по-сорокински трудом? Который появился в свет благодаря городу, выкормышем которого был Павел Георгиевич?

В городе давно болтается мысль о создании литературного музея. И даже здание под него выделили в самом центре. Но и это еще не все. На ремонт учреждения культуры выделили средства. Прямо какая-то катастрофа в эпоху всеобщего кризиса. Ибо денег хватит даже на ремонт. И судьба «Андрея» была бы вполне благополучна и в нужном русле сориентирована, но… нет концепции для второй жизни молодого человека.

Может, в этом доме и должны оседать такие книги?

Вспоминается судьба Федора Федоровича Филимонова. Его родители были владельцами винокуренного завода в Черной речке. Учился будущий поэт и сатирик в Московском коммерческом училище. За чтение противоправительственной литературы в 1883 г. был сослан на три года под гласный надзор в Тюмень. Практически с началом ссылки стал сотрудничать с «Восточным обозрении», публиковал свои стихи в «Ирбитском ярмарочном листке» под псевдонимом «Гейне из Ирбити». Был частным поверенным в Тюмени и Ишиме. Издавал сатирический журнал «Фонарь» (г. Красноярск). Автор книг «Песни сибиряка» (1890), «Стихотворения» (СПб., 1898), «За прошлые годы. Песни сибиряка» (СПб., 1913). В конце XIX в. его едкая сатира на сибирских губернаторов, регулярно появлявшаяся на страницах сибирских изданий, вызвала негативную реакцию даже у департамента полиции, который никак не мог выяснить, кто подписывается именем «Дедушка Фаддей».

Я долго не мог понять, почему из предпринимателей Черной речки того времени в сегодняшней литературе фигурирует только Панфилов, хотя журналистике известно и другое имя — Левитов, который на той же территории занимался экспериментами в сельском хозяйстве. Оказалось, все просто. Илья Семенович был женат на родной сестре Филимонова Юлии Федоровне. А Дедушку Фаддея расстреляли в марте 1920 г. Большевики…

Он так и остался неизвестен даже для узкого круга тюменских жителей, интересующихся по роду своего профессионального занятия литературным краеведением. Нынче попытался для четвертого тома тюменской энциклопедии написать небольшую справку о поэте. Жизнь у нескольких строк не удалась. Оказалось, что в биографии нет года рождения. Каюсь, эта дата пока неизвестна. Но если мы хотим восстанавливать по крохам свое прошлое, закажите годы рождения, командируйте, в конечном счете. Ибо энциклопедия, которая зиждется на самотеке, однажды может начать смахивать на сильную профанацию, самоедство биографий самих создателей тяжеленного труда. По соответствующей цене. Вот только какого года прейскурант, выяснить не удалось…

Кстати, есть ли дата рождения у Филофея Лещинского, без которого немыслима ни история Сибири, ни тюменская энциклопедия… Может, все-таки потому не включили в энциклопедию фамилию Филимонова, что наши расстреляли? Мы ведь почти все жили при большевиках…

Есть и более свежий пример.

После ушедшего от нас пять лет назад талантливого публициста и яркого человека Владимира Рогачева остался личный архив. В его двухкомнатной квартире, пусть не хрущевке, но с шестиметровой кухней, нынче растет внук литературоведа, Пашка. И им всем тесно. И даже если бы удалось где-нибудь удачно пристроить архив Владимира Александровича, жизненного пространства стало бы больше. Но вот как сделать это в городе, имеющем несколько университетов и академий? В городе, в котором научный потенциал так и не имеет отдела рукописей? Сегодня этим могут похвастаться даже Ханты… Я думаю, как энтузиаст и запевала идеи литературного музея Рафаэль Гольдберг сразу туда бы предложил рукопись тюменского поэта Кунгурцева. Подарок городу, поколениям…

Жизнь рукописей уходящих от нас людей пока весьма прискорбна.

Сундучок со стихами покойного талантливого поэта Владимира Белова долго прозябал на одной из кафедр Тюменского госуниверситета, пока не был удачно приватизирован. Вернее, попросту украден. Говорят, что коллеги даже знают, чьих рук это дело. Но за теоретическими научными спорами на практику времени не остается: вернуть назад сундучок пока так и не удалось.

Так что идея музея весьма живуча. Но опыт подсказывает нечто другое.

Не так давно Ханты-Мансийск построил трехэтажный особняк для писателей, рядом с заповедной зоной. С квартирой на первом этаже для еле живого классика местной литературы и камином. Все почти как у нас... Несколько лет вольготной жизни сменились бюджетным вопросом: на какие шиши можно прокормить пристанище для местных знаменитостей? Отопление, электричество… И по одной комнате писательский дом начал уступать чиновничьему планктону. Говорят, сегодня писателям принадлежит лишь балкон, выступающий над камином. Да сам камин. Уже без очага.

Конечно, есть и другой опыт. Красноярский. Там в центре старого города сохранился старинный особняк во дворе. С деревянными рюшечками и бордюрчиками на окнах, с книгами девятнадцатого века на полках: каждый может подойти, посмотреть, полистать. Но чтобы никто не позарился на это чудо архитектуры, в свое время дом передали писателю Виктору Астафьеву. Его имя служило охранной грамотой и до сих пор служит. Есть ли у нас человек с таким именем…

Наши писатели, не по возрасту претендующие на «Андрея», свой особняк благополучно просрали. И теперь споры среди бездарных организаторов, кто из них талантливейший литератор, перекрыла вывеска: «Предприниматель Бутакова». Наверное, только она может рассчитаться за тепло и свет, уплатить без помощи бюджета налоги на строение... А еще раньше такая же участь постигла писательскую книжную лавку. Но члены союза снова хотят автономии…

Как-то на досуге мы просчитывали варианты, кто бы в немаленьком губернском городе смог стать той охранной грамотой, которая независимо от частой смены менеджеров от культуры была бы узнаваема вновь приходящими в старые кресла.

Ну, Гольдберг… И то до тех пор, пока он вхож в кабинеты. Кажется, на этом список исчерпывается…

Проект пятитомного издания «Тюменские фамилии в письменных источниках» подходит к завершению. Частная коллекция атрибутированных тридцати пяти тысяч жителей областного центра, проживавших в течение нескольких веков, сделана без помощи научного потенциала города. Последние могли бы годами трудиться над материалом, сожрать не один десяток миллионов, чтобы получить тот же результат, которого достиг исследователь-одиночка, врач Юрий Сергеевич Зотин. Некоторые иронизируют над названием пятитомника — «Юркин кондуит». Оно лишь подчеркивает, что это личная коллекция с ее специфическими подходами, в которую вмешиваться — все равно что рассматривать чужую личную жизнь. Меня в этих книжках не смущает даже Александра Иванова, о которой известно лишь, что она умерла от поноса. Главное, «Юркин кондуит» теперь вполне может служить словником для тюменской энциклопедии, так и не охватившей даже купечество девятнадцатого века.

Такой же пример незабвенного отношения к краю, не за деньги, показывает все время Артур Чернышов, человек без определенных занятий, обитающий в свои шестьдесят с хвостиком в общежитии, в прошлом лауреат премии Ленинского комсомола…

И напоследок. У меня есть знакомая старушенция. Я не знаю, сколько ей лет: сто или двести. Я ей ношу как старьевщику все, что должна, по моему мнению, сохранить история. Я верю этой старушне. Она переживет нас всех. И даже тот бедлам, который пока царит в городской коллективной памяти. И тогда она достанет из своих загашников все, что нужно городу, и безвозмездно поставит на полку в музей (думаю, что они к тому времени созреют к этому). Так что наше будущее, как и прошлое, пока в руках энтузиастов. Может, и не править ориентацию «Андрею»? Красиво отделав, сделать из него магазин для богатых. Для их желаний по овладению деньгами так часто бывают нужны и наручники, и плети… И отнюдь не по цене 2008 года.

 

Очередная книга из «Тюмени полосатой»

В серии «Тюмень полосатая» вышла очередная книга, восьмая по счету. Это «Ожидание близких снегов» Андрея Маркиянова. Кто он, этот прозаик? Где на карте словесности располагается его поле? Кому он «свой»? И кто он нам?

Нет универсального способа защиты талантливого человека от безразличия и любопытства толпы, от обыденной суеты, наконец, от его собственной разрушительной энергии, такой же деспотичной, как и его талант. Ни упрямое отшельничество, ни братская компания «единомышленников» не спасли ещё никого из талантливых от петли, от полёта с крыши, от иглы, от «пера», сунутого под ребро случайным собутыльником… И чем талантливее молодой человек, тем неотвратимее в нём коварное желание испытать границы и пределы своего таланта. Потому так ощутимо присутствие механизма разрушения в судьбе тех, чьё творческое бытие совпало с последними десятилетиями ХХ века, с эпохой бездорожья и распутья.

Когда-нибудь напишут о том, как много у А. Маркиянова шукшинского в замечательных персонажах его рассказов: «Луки Лукича» («Лука и Анна»), «Ивана Няшена», «Дурака», «Осени»; о том, что тонкий и добрый юмор сближает «деревенскую» прозу А. Маркиянова скорее с Шукшиным, чем с В. Астафьевым. Когда-нибудь к наблюдениям над рубцовским текстом у А. Маркиянова добавят рассуждения о Фетовских и Никитинских реминисценциях. Конечно, найдут и оценят Бунинскую «школу» в лирике, в прозе: в отношениях к жизни, к любви, к смерти, к женщине… Не сомневаюсь, что именно Бунинское отношение к Богу найдут в произведениях нашего автора.

Часть произведений, включённых в книгу «Ожидание долгих снегов», публикуется в новой редакции (стилистической и смысловой, сюжетной).

За границами книги остались публиковавшиеся в «Тюменской правде» «Флирт» (1990 г., 17 ноября), «Вера» (1991 г., 1 июня)… Не вошли в «Ожидание долгих снегов» «деревенские» рассказы: «Дурак» («Красное знамя», 1990 г., 8 августа. Он был опубликован под заглавием «Сумасшедший») и «Иван Няшен» («Тюменская правда», 1990 г., 5 августа). «Деревенских» рассказов жаль, они нравятся больше «эротических этюдов», включённых и не включённых в книгу. Игра энергетических потоков жизни, обостряющая ощущение незащищённости перед дыханием смерти, и пьянящее чувство обладания тайнами бессмертия в эротических этюдах, видимо, дадут когда-нибудь повод для сопоставления этих произведений с «тёмноаллейской» новеллистикой Бунина. Правда, сегодня взыскательный читатель найдёт достаточно поводов, чтобы продемонстрировать своё остроумие, анализируя их.

Название книги, взятое из одного из самых пронзительных лирических монологов автора, подобрано очень удачно и соотносится не только с поэтическими текстами, но и с одним из самых замечательных прозаических («Осенью»). Это придаёт особую композиционную завершённость всей книге и создаёт дополнительный смысловой акцент.

Но вот будем ли мы… есть ли мы? Может быть, мы и есть, пока эти вопросы волнуют кого-то из нас… И в этом смысле поэзия и проза А. Маркиянова — аргумент в пользу утвердительного ответа.

А книгу можно приобрести в центре продажи местной литературы в магазине «Знание».
Тел. : 46-28-70, 46-83-84.