Ехали по Ладоге... в Аксарку

Симфония стойкости

9 августа 1941-гонемцы обещали занять Ленинград. В специальных памятках солдатам фюрера предписывалось, как вести себя в захваченном городе: «Вы должны уяснить себе, что вы на целые столетия являетесь знаменосцами новой Европы. Поэтому должны с сознанием своего достоинства проводить самые жестокие, беспощадные меры». И еще: «Остерегайтесь русской интеллигенции.
Она обладает особым искусством влиять на характер».Жестокость сжала Ленинград кольцом, «бомбила с неба и с боков», перекрыла все пути, по которым в город раньше доставлялись продукты.Но ровно через год, 9 августа 1942-го, в городе на Неве, где от мороза у людей вымерзли даже слезы и где сами люди от голода превратились в ходячие трупы, прозвучала Седьмая симфония Д.Шостаковича. В честь ленинградцев, в честь их мужества, стойкости, героизма.

 

Пути Господни неисповедимы... Как и пути человеческих судеб. Веселая и шустрая хуторская девчонка десяти лет от роду, девчонка из финской семьи Хатту, проживающей на берегу речки Луга, что вблизи Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга... Разве могла она тогда, летом 1941-го, представить, что душой и сердцем, всеми своими помыслами станет северянкой? Но так распорядилась судьба. Скорее, даже война.

Когда фашистские дивизии 8 сентября прорвались с юга к Ладожскому озеру и захватили Шлиссельбург, Ленинград и многие его окраины оказались блокированными с суши.

А к юной Тюне, как и ко всем семействам финнов деревни Кавголово, война пришла еще 1 июля, когда немецкая авиация начала бомбить их деревню и близлежащие хутора, где на подступах к Ленинграду сотни тысяч горожан круглосуточно возводили заградительную линию из окопов, противотанковых рвов и блиндажей.

Отсюда и берут начало её воспоминания — и горькие, и добрые...

...Тюне Семеновна дрожащей рукой ставит чашку с чаем на стол. На глазах — слезы. Воспоминания о первых днях войны растревожили уже ее так, что губы дрогнули... И тогда семейную историю жизни рода Хатту продолжила ее дочь — Зинаида Гавриловна Завозина.

Как спрятаться от бомбы в чистом поле?

— Маме тогда уже было одиннадцать с половиной лет, поэтому она хорошо все помнит до сих пор. Помнит, как тогда удивлялись хуторяне великому множеству людей, которые рядом с хутором Хату-Мяки (по-русски — Хату-Гора), где издревле жил род Хатту, днем и ночью копали заградительные окопы, строили какие-то сооружения.

Немецкие самолеты бомбили их по нескольку раз за день. Люди гибли сотнями и тысячами во время каждого налета, но никто не бросал лопаты. Женщины рыли окопы наравне с мужчинами, вместе с ними работали и подростки. Хуторяне помогали им чем могли: подвозили воду, угощали молоком, хлебом.

Отец мамы, мой дед, был председателем хуторского колхоза. Он-то и организовал доставку воды и продовольствия горожанам, занятым окопным строительством.

Хоть и редко, но бомбы падали и на хутор, который оказался в тылу оборонительной линии. Все местные жители надеялись: фашисты будут остановлены, и в хутор они не войдут.

В небе тогда летали почему-то только немецкие самолеты. Когда они появлялись, горожане с лопатами в руках мгновенно падали в ими же вырытые в земле углубления, надеясь на спасение. Но везло далеко не всем...

Куда спрячешься от летящей с неба бомбы в чистом поле?!

Вскоре, вспоминает мама, труд горожан принес результаты. Уже тогда целыми семьями, по неделям пересиживая авиабомбежки и артобстрелы в погребах, жители хуторов с надеждой вслушивались в звуки боев на линии заграждения. Позже, со слов отца, моя мама узнала: 12 июля танковые и моторизованные дивизии фашистов были уже под Лугой.

Наши войска оказали сопротивление превосходящим силам противника. На этом рубеже немцы застряли на целых три недели.

Это время, вырванное у врага ценой кровопролитных боев, позволило Ленинграду, войскам и флоту, его оборонявшим, подготовиться к защите города.

Вся родня — в одном вагоне

— Мама хорошо помнит, как встревоженный и немногословный дедушка перед погрузкой в машины, а потом и на железнодорожной станции, по нескольку раз напоминал всей семье: «Держитесь друг за друга! Грузитесь все вместе в один кузов грузовика, потом — в один вагон товарняка...»

Когда все финское население вывозили из хуторов, никаких съестных припасов в семьях не было. Мама вспоминает, как сердилась бабушка, когда зимой 1942-го ее отец открыл яму с посевной картошкой — надо было кормить семью. Бабушка верила, что к весне война закончится, немцев прогонят и тогда надо будет сажать огород. По воспоминаниям дедушки и бабушки, моих теток и моей мамы, в это многие верили. Несмотря ни на что...

Известие о том, что все финское население будет эвакуировано на «большую землю», первым принес в семью дедушка. Ему, председателю колхоза, было поручено организовывать погрузку людей — следить за порядком.

...В конце марта, в день, когда несколько сот хуторян погрузили в кузова полуторок, зима показала свой характер. Было студено и очень ветрено.

Их повезли из блокадного кольца единственной тогда ледяной Дорогой жизни — под обстрелом немецкой артиллерии. Через много-много лет моя мама, вспоминая этот день, говорила, что до сих пор в ее глазах иногда оживают страшные картины увиденного тогда. Ледяные воронки от только что разорвавшихся снарядов, темно-зеленое крошево льда, среди которого отчаянно бултыхаются тонущие, кричащие, молящие о помощи люди...

Машины двигались, петляя между ними. Останавливаться строго запрещалось. Моей маме шел двенадцатый год.

Но, видно, ангел-хранитель распростер крыло над семейством Хатту и их родственниками из рода Тувонен, защитив их и от пуль, и от снарядов, и от промоин на коварном льду Ладожского озера. Пережив несколько тревожных суток, уже на «большой земле» все наши родственники удачно погрузились в один вагон. Все пятнадцать. Супружеская чета Хатту, Семен Мартынович и Елизавета Степановна, ехали с детьми Алисой, Тюне, Армасом, Валтером и Айлой. Из них самой старшей, Алисе, было 12 лет, а самой младшей, Айле, только два года. С ними были моя прабабушка Лиза — мама Семена Хатту — и его сестра Катя.

Рядом в вагоне расположилась мамина бабушка с двумя взрослыми дочерьми, 14-летним сыном и двумя совсем маленькими внуками. Так уж само собой получилось, что обо всех с самого начала пути заботился дедушка Семен Хатту. Моя мама не раз рассказывала, что он взял на себя ответственность не только за родственников, но и за всех едущих в вагоне. Начальник поезда назначил его вагоновожатым, и Семен Мартынович делал все для того, чтобы «команда» его вагона прибыла на место назначения без потерь. И все же многие в пути умирали — от истощения, переохлаждения.

Об умерших вагоновожатый не докладывал по нескольку дней, поэтому можно было получать на них, как на живых, пайку похлебки, которую выдавали депортированным на редких остановках раз или два в сутки. Собственных запасов еды ни у кого не было. Еще до погрузки в вагон...

Околевших от голода и холода людей сбрасывали просто под откос железнодорожного полотна. Кто их потом хоронил? И хоронили ли вообще? Неизвестно...

...мама вспоминает случай, когда в пути ночью всех в вагоне разбудил истошный вопль. Оказалось, у молодой женщины умер ее единственный ребенок. Это никого не шокировало — детей в пути погибло уже немало. Но моей маме врезались в память слова причитания обезумевшей от горя женщины: «Боже, Боже, почему же ты забрал у меня мою единственную крошечку?! Почему ты не забрал себе дитя у Лизы — их же у нее пятеро!»

Елизавета Степановна, слыша эти причитания в свой адрес, не рассердилась на женщину, только прошептала: «Боже, прости ее, несчастную, за эти слова! Она рассудок потеряла от горя». Вот такая она была, моя бабушка, милая и сердечная, ни на кого не держащая даже крупицы зла в душе. Она была по-настоящему верующим человеком — этим многое объясняется в ее отношении к людям.

Никто не знал, куда везут

Ни при погрузке в вагоны, ни в дни долгого пути никто из депортированных (а их было несколько сот человек) не знал, куда их везут. Не знали этого, наверное, ни начальник поезда, ни начальник небольшого конвоя.

...Их выгрузили на территории Омской области просто в поле, расселили в деревнях. Семен Хатту с родственниками попал в деревню с обнадеживающим названием Кормиловка. «Ну, здесь нас точно накормят!»— шутил измученный дед. Расселили на постой по крестьянским семьям. Только обустроились и принялись сажать картошку, как снова неожиданно приказали собираться...

Через несколько суток на барже по Оби их, более ста человек, доставили в Аксарку. Распределяли на жительство по семьям местного населения. Причем довольно своеобразно. Начальник конвоя выкрикивал с борта катера:

— Семья из трех человек! Кто берет к себе жить?

И названная семья выставлялась вперед для всеобщего обозрения: худые, изголодавшиеся, усталые от переживаний и длинной дороги люди.

Местные жители, тоже по команде собравшиеся на берегу у пристани, внимательно присматривались к прибывшим. И лишь потом кто-нибудь громко объявлял: «Я беру!» Так по аксарковским семьям к вечеру распределили всех прибывших финнов, кроме большого семейства во главе с Семеном Хатту.

Семью из 15 человек не решился взять к себе домой никто. Оно и понятно: в поселке не было ни одного жилого дома, где можно было разместить стольких постояльцев.

Поэтому их поселили в одной из классных комнат школы. Спали на матах на полу, ели на партах... Но зато все вместе! Дедушка Семен сумел сберечь и доставить всю семью, в которой было трое двухлетних детей, в Аксарку, как оказалось — на место постоянного жительства, в целости и сохранности.

Вот так в один из июльских дней 1942 года в Аксарке начали свою новую жизнь несколько десятков финских семей. Мама и сейчас вспоминает, что вскоре в поселке трудолюбивые финские крестьяне начали строить свои жилища, землянки. Образовался целый финский переулок. Там жили большие семьи Корхонен, Лукконен, Агонен и другие.

Уже через несколько дней все взрослые члены семейств устроились на работу кто в Аксарковский рыбозавод, кто в райкооперацию или колхоз. Трудились все усердно, с местными жителями жили дружно. Работали тогда под лозунгом: «Все — для фронта, все — для Победы!»

Мама вспоминает, что две семьи родственников, Хатту и Тувонен, жили в школе несколько месяцев. Но вскоре Семену Мартыновичу, оценив его деловую хватку и трудолюбие, предложили переехать со своей семьей на рыбоучасток в Горно-Казымск, где большому его семейству с малыми детьми прожить будет легче. Да и жилье есть. Так, впервые после дня отъезда из родного хутора, две семьи родственников разделились.

В Горно-Казымске зажили нормально, как и все местные, ничем не отличались от них. И это, как объяснял позже дедушка Семен, помогало сгладить боль, притупляло душевные раны, нанесенные депортированным финнам. Ведь везли их на Север принудительно, под конвоем!

Семейные истории

Есть несколько ярких эпизодов из жизни моих родственников, которые я слышала от них, будучи подростком. И сегодня мама иногда эти семейные истории вспоминает.

...В первые же дни войны бабушкин брат ушел на фронт, оставив жену Марию с двухлетней дочкой Галей. В конце июня немцы уже были под Псковом, и Мария, беспокоясь о родителях, на два дня уехала к ним в Псков, чтобы забрать их на хутор. Но 1 июля немцы заняли Псков... Мария пропала, казалось, навсегда. А маленькая Галя осталась на попечении родственников.

Каково же было удивление всей семьи, когда Мария уже после войны осенью 1945-го приехала в Аксарку! Оказывается, она воевала. На фронте второй раз вышла замуж.

...А вот другая семейная история. Как я уже говорила, мой дед Семен и бабушка Елизавета привезли в Аксарку пятерых своих детей. Но жизнь в Горно-Казымске настолько им понравилась, настолько принесла в семью душевное спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, что Елизавета Степановна в 1943 году родила здесь шестого ребенка — сынишку, в особенно голодном 1947 году — девочку, а в 1951-м — еще мальчика. Это был мой дядька, который появился на свет на полгода позже меня, его племянницы.

Вот так и получилось, что семья Хатту вырастила 8 детей, трое из которых — уроженцы Приуралья. А «виной» всему — любовь...

 

от первого лица

Вот и сегодня день прошел, я рад, что остался жив. Могло бы быть и хуже. Я ведь руковожу комсомольцами, а нам, армейскому комсомолу, Военный совет поручил руководить истреблением фашистов — мы и ходим, охотничаем за ним, как за самым кровожадным зверем. Вот и сегодня я во главе молодых комсомольцев-курсантов и командиров выдвинулся на охоту за передний край обороны метров на 400. Шли и ползли по воде, болоту, крадучись, как звери, хотя и на своей земле были. Чудно ведь, Клава, а? Ходить по своей земле опасаешься во весь рост, ползать приходится. Двух человек, снайперов, я выдвинул еще дальше к дубам, растущим среди поляны. Верно, это уже не дубы, а только стволы остались от них, все остальное, как опытный косарь, скосили вражеские и наши пулеметы кинжальным огнем. Влево в 150 метрах — блиндажи фрицев, а в 300 метрах вправо — опушка леса, где расположена основная оборона противника. Так вот у этих дубов, за нашими минными полями, расположились снайперы. Выстрел — я продвинулся к ребятам проверить, что они сделали. Уничтожили еще одного гада — он уже не будет ползать по нашей земле, мять нашу траву, издеваться над нашими людьми. Этот шаг ближе к городу Ленина. Спустя минуту враг в ярости открыл по нам пулеметный огонь, но под укрытием дубов мы благополучно отошли. На этом день закончился, потому что фрицы по этому месту уже не стали ходить так спокойно, ползали по траншеям. Мы научим их ходить по нашей земле осторожно!
Писал лейтенант Аполлон Девятов
12.10.1942.

Аполлон Александрович Девятов на фронт призван в сентябре 1941 года из Березово. Погиб 24 января 1945 года.