Тоболяк на земле и в небе

Мне знакома такая ситуация после общения с другими бывшими военными. Как известно, срок их службы в армии ограничен возрастом, и даже пристроившись где-то на гражданке, они чувствуют себя не очень уютно — не настоящая это жизнь. Про себя, теперь пенсионера, нередко слышал: хорошо вам, журналистам, — можете не оставлять своей профессии и писать, пока держит рука перо. Так воспользуюсь этой возможностью, подбодрю загрустившего друга, а заодно вспомню и свою армейскую службу.

«Мальчишек в армию не берем»

Я ведь тоже в том 1953 году после окончания 10-го класса поступил в военное училище. Нас, парней, в классе было девять, и почти все мечтали обрести военную профессию. Но, увы, по разным причинам в такие училища из нас поступили только трое, а закончили двое — я и Черепанов. Третьему не повезло — шло сокращение армии, и он под него попал. Кстати, я как раз не собирался стать офицером. Гражданская профессия была для меня куда привлекательней. На приписке в военкомате (это когда проходят медкомиссию и определяют возможный род войск для будущего призывника) я так и заявил военкому: «Считаю военную профессию узкой».

Военком тогда был подполковник, имел взрывной характер. Страстный футбольный болельщик, он порой так досадовал на какого-то игрока, что, пользуясь своей должностной безнаказанностью, мог выбежать во время матча на поле и врезать этому игроку, извините, по морде… Взорвался он и на те мои слова: «Это я-то узкий специалист?! Да я на войне полком командовал! Мне придавали артиллерийские, танковые, саперные подразделения!» С презрением глядя на меня, в полном смысле голенького после осмотра медиками, приказал: «Записывайте его в связь!» Очевидно, для бравого подполковника это была самая низшая специальность в армии.

С этого все и началось. Оказалось, что в военкомат пришла по спецсвязи заявка на будущего курсанта военного училища шифровальной связи (теперь, по прошествии многих лет, об этом можно говорить открыто). Среди особых условий: отличник учебы. Служаки прошерстили наш единственный выпускной класс.

Выбрали в качестве кандидатуры меня, ибо 9-й класс я закончил всего с одной «четверкой». А потом два капитана из военкомата уговаривали меня: «Будешь работать в штабе за семью замками…» и т.д. Во мне постепенно просыпалось любопытство: а что если попробовать? Капитанам пришлось еще повозиться с особыми анкетами для меня (куда более подробными, чем для абитуриентов обычных военных училищ) и прочим, им самим впервые встретившимся.

К своему удивлению, зачислили меня курсантом легко и просто — после небольшого собеседования. Но романтика исчезла сразу, когда я переступил контрольно-пропускной пункт училища. Как раз проходила вечерняя прогулка — взвод за взводом с песнями проходили по плацу. Мне показалось — солдаты, ибо были в обмундировании «х/б» и кирзовых сапогах. Оказалось, курсанты. Я-то думал, будет особая, красивая форма.

У Валерия Черепанова (Валерки, как мы его звали) было все по-другому. Если мне в день, когда я надел курсантские погоны, исполнилось 18 лет, то ему было только 16. А он очень хотел поступить в военно-морское училище, ибо отец его служил еще на царском флоте и потом на советских кораблях. Но когда он пришел после окончания школы в военкомат, ему сказали: «Мальчишек в армию не берем». Предложили прийти на следующий год. Однако Валерка проявил характер. Нельзя в морское — посылайте в летное. Есть же сталинский призыв в авиацию (хотя Сталина к тому времени уже не было в живых).

Это как-то подействовало. Собрали в спешке медкомиссию для него одного и направили в Павлодарское первоначальное училище летчиком.

И тут впору рассказать, почему Валерий был самым младшим в классе. И как начал учиться с шести лет, ведь тогда в 1-й класс принимали только с восьми. Валерка был поздним ребенком у преклонного возраста родителей. Сестра Люба, старше его аж на 15 лет, когда он был еще 5-летним, уговорила родителей увезти его к себе в северное село, где работала учительницей начальных классов. Во время учебного года оставлять его дома одного было тревожно, и она повела его в свою школу к первоклашкам.

Так что я учился с Валеркой в Тобольске не с первого класса. Но возраст его сказывался, все относились к нему довольно снисходительно. Когда стали изучать ботанику и встретился термин «клоп-черепашка», кто-то предложил присвоить его Валерке в качестве прозвища, кои имелись у всех нас. Однако не прижилось. А потом он подтянулся в росте, в успеваемости же и раньше не уступал любому из нас.

Не растерялся он, когда оказалось, что в Павлодарское летное училище набор уже завершен. Предложили поехать в другое — на станции Бада Читинской области. Ладно, Бада — не беда, поехал.

Орлята учатся летать

Позднее он писал мне: «Бада! Летом благодать, сопки в цветах, всюду дикие яблони, виноград. Правда, зимой морозы за 40 градусов, ураганные ветры. А жили в ангарах до января, казарму еще сами строили. Грунт в Забайкалье каменистый, и в субботу-воскресенье все училище под звуки духового оркестра собирало камни с летного поля. Романтика! В Баде было много сосланных туда бывших власовцев и бандеровцев. Они немало портили нашу жизнь. То лес запалят рядом с аэродромом: дым, полеты отменяются, то прижмут где-нибудь зазевавшегося курсанта. И было принято решение перебазировать училище в город Шадринск Курганской области. Это уже почти родина — Тюмень недалеко. В Баде мы летали на ЛИ-2 (типа «Дуглас»), а в Шадринске уже на ИЛ-28 (реактивных бомбардировщиках)».

Учили их на авиационных штурманов. И неплохо учили. Валерка как-то хвастался: начальник училища снял с руки подарочные золотые часы, положил их на столбик в центре круга (20х20 м) и заявил, что тот курсант, который разбомбит их, заслужит благодарность. Валерка попал точно в цель, часы — вдребезги…

Закончил училище с красным дипломом. А мог бы не закончить. Снова сказался его настырный характер. И тут я его понимаю. Не знаю, как сейчас, а в те годы в военных училищах командные должности замещали офицеры, начиная со взвода, а отделения во взводах возглавляли курсанты, которым присваивались сержантские звания. Из курсантов же были заместители командиров взводов и рот. То есть, учась со всеми на равных, курсанты-командиры по уставу имели больше прав. И пользовались ими по неопытности или в силу определенных черт характера не всегда справедливо. К тому же, как правило, эти младшие командиры учились не лучше многих рядовых курсантов. А отличникам учебы от них доставалось, как говорится, по полной. На этой почве случались конфликты, очень болезненные для молодых ребят.

Отличник Черепанов много потерпел от своих сокурсников-командиров. Однажды даже подал рапорт об отчислении его из училища, потому что не хотел учиться вместе с такими дураками-командирами. Возникла довольно-таки скандальная ситуация. Воспитательные беседы с ним старших командиров не действовали. Тогда вызвали его сестру Любу (отец к тому времени скончался, а мать была старенькая). Но и Люба не помогла. Подействовало «по секрету» переданное ему сообщение, что выпускников с красными дипломами направляют в Московский военный округ летать на самых современных бомбардировщиках. Победила все-таки любовь к профессии, которую уже практически освоил. Да и взаимоотношения рядовых курсантов и командиров из их числа как-то наладились…

Выпуск был в 1956 году, очень знаменательном не только для нас, новоиспеченных офицеров, но и для всей страны. Приход к власти нового главы «руководящей и направляющей» КПСС и СССР в целом Н.С.Хрущева, возвращение в качестве министра обороны прославленного маршала Г.К.Жукова имело немало положительных последствий. В политике государства появилось то, что потом было названо «оттепелью», а в армии, хотя и усилились требования к рядовому и командному составу, но мы, например, вчерашние курсанты, привыкшие к гимнастеркам и пилоткам старого образца, получили прекрасное обмундирование, особенно парадное (на фото, помещенном здесь, мы с Валерием как раз в парадном, он — в летном, я — в общевойсковом; с нами наш одноклассник, выпускник Омского физкультурного института Анатолий Логинов). Валерий потом говорил, что их даже в Москве принимали чуть ли не за маршалов.

Однако в армейской службе мундиры все-таки не главное. Еще куда распределят для дальнейшей службы, как она начнется и будет развиваться. Как кому повезет.

Крылья бывают разные

Валерию, казалось бы, повезло. Действительно, получил направление в Московский военный округ, в летную дивизию особого назначения, которая базировалась в подмосковных Люберцах.

Добрался до места назначения, пришел в гостиницу, там еще пятеро юных лейтенантов. Обмыли приезд Валерия, как он говорит, очень прилично. Отмечали недели две, пока командование не поинтересовалось: где же наши будущие штурманы? С посыльным передали приказ явиться.

— Но оказалось, что на местном аэродроме нет новейших бомбардировщиков, а только старенькие
ЛИ-2, — вспоминал как-то Валерий. — Мы посчитали, что это не наш аэродром, и снова стали ждать вызова. Наконец приказали побриться, прийти с чистыми «мордами». Нас привели в зал, увешанный картами всего мира. И сказали, что «если вы не круглые дураки, то облетите по всем этим трассам». Мы: «Но есть хотя бы один бомбардировочный прицел на вашей технике?» — «А зачем он вам — будете просто летать». И буквально через две-три недели мы уже были стажерами на ЛИ-2. Я, например, за два месяца облетел все венгерские аэродромы. После известного путча в Венгрии мы вывозили оттуда всю авиацию, другую военную технику. Прибыли новоиспеченные лейтенанты из Харьковского, Черниговского училищ. Молодой коллектив в Люберцах сколотился очень сильный.

Позже, когда появилась космическая авиация, заинтересовались нашим полком, который подчинялся главному штабу ВВС. Практически он был выделен в распоряжение главного конструктора первых космических кораблей Королева. Первые космонавты жили в Чкаловском, где и был прежний «Звездный городок». Потом и я там прожил немало лет. Фактически наш полк был превращен из боевого в транспортный. Мы имели по три паспорта: общепринятый, заграничный (красный) и для полетов в капиталистические страны (синий). Соответственно меняли и форму одежды — то в военной, то в гражданской. На борту самолета всегда карты для полетов в любую точку мира.

Одиссею Черепанова трудно уместить в газетном материале. Что касается «космической», то стоит сказать, что Валерий Ильич участвовал в поиске незапланированных («нештатных») приземлений многих космонавтов.

Постепенно космические полеты стали обыденными, а космонавтика, особенно после кончины Королева, потеряла свой блеск. Но Валерий-то был свидетелем многих событий, которые гремели на весь мир.

Случалось всякое. В том числе, на первый взгляд, комическое. Аэродромом на Байконуре командовал генерал-майор Горчик, а советником у него был майор Сависько. Вот этот стал легендарным у авиаторов — «всесильный хохол». Про него рассказывали множество анекдотов — выдуманных и взятых из жизни. Говорят, как-то поутру он вышел из командного пункта и увидел на горизонте силуэты трех вертолетов.

— Шо там летит? — спросил с обычным своим акцентом майор у диспетчера. — Свяжись с ними.

Через какое-то время диспетчер доложил:

— Нет с ними связи.

— Это почему?

— Это потому, товарищ майор, что они идут по своей трассе.

— Но с кем-то у них связь есть?

— С ближайшим аэродромом, наверное.

— Та вызови их на связь через этот аэродром.

Диспетчер вызвал вертолеты на связь. Им было указано перейти на военную «кнопку». Вскоре их приземлили, и взбешенный командир вертолетов заявил Сависько:

— Я вас посажу в тюрьму. Мы везем медикаменты в Ташкент по заданию главного штаба ВВС.

— Милый мой, разбэремся, — заявил «всесильный хохол». — Как ваша фамилия?

— Гончаренко.

— Что ж, Гончаренко утверждает, что ему нужно в Ташкент, а я утверждаю, что он должен быть у меня в распоряжении. А медикаменты отправим поездом. Поняли, Гончаренко?

Экипажи были отправлены на дальнюю точку, где отходят третьи ступени ракетоносителя. В глухой степи они пробыли с мая по сентябрь.

— Нашему экипажу было приказано долететь до этой дальней точки, — рассказывает Валерий, — забрать этих несчастных вертолетчиков и отвезти их на три дня на октябрьские праздники к женам и детям. То, что я увидел там, не поддается разуму. Их было девять — по три на каждый вертолет. За пять месяцев они одичали до предела. Да, у них был спирт (авиация тогда работала в основном на этом горючем), но он лишь усугублял их положение. Хотя и помогал — меняли его на продукты у местных охотников.

Подобных историй я наслушался от Валерия немало. Самодурство в армии не поощрялось, но оно случалось. «Всесильный хохол» Сависько был далеко не одинок, особенно в местах, столь привилегированных, как Байконур.

Иногда, встретившись, мы говорили о том, повезло ли Валерию, что он стал «транспортником», а не боевым летчиком.

— Это как посмотреть. С одной стороны, транспортная авиация, которой я отдал основное время своей службы в армии, — военная. Но только отчасти. Боевой летчик — другое дело. Там и высокие звания, и большие награды легче получить. Но, с другой стороны, я увидел там столько, сколько боевому летчику и не снилось. Мы ведь обслуживали не только космонавтов, но и весь генералитет армии. Как-то я пролетел с заместителем министра обороны по тылу, генералом армии, по всему северу России, вдоль Северного морского пути до Чукотки. Совершали посадки в самых отдаленных местах. Возили больших начальников во все страны Варшавского договора (соцстраны), в Африку, Анголу, Мозамбик, Эфиопию… То есть всюду, куда могла дотянуться рука КПСС и КГБ. Конечно, особо запомнился Афганистан.

Ветеран афганской войны

— Помнишь, как свергли Амина в Афганистане? Я в этом не участвовал, но наш экипаж десантировал ко дворцу тогдашнего правителя страны тех спецназовцев, которые практически и совершили переворот. А вообще Афганистан стал для меня не только последним, считай, местом службы, но и большим испытанием. Я ведь совершил туда 369 вылетов, и каждый считался боевым, потому что там шла война, а на ней гибли не только на земле, но и в небе. Да, мы сами не воевали, но доставляли воздушным путем все, что требовалось нашим солдатам. И каждый такой полет мог кончиться трагически. За нами ведь охотились не меньше, чем за боевыми самолетами и вертолетами. А такое современное оружие, как ракета «стингер», самонаводящаяся по цели, все равно, в чьих руках — профессионального военного или душмана из глухого кишлака. Втыкай в землю кол, привязывай к нему «стингер», нажимай кнопку, и ракета достанет любой движущийся предмет в небе, взорвет его.

Во время полетов в Афганистан мне приходилось каждый раз заходить на посадку своим, оригинальным способом. Кандагар, Кабул, Шинган — это точки, заслуживающие особого внимания мировой авиационной практики, где выполнялись задания четвертой сложности. Поначалу я тратил на посадку в Кабуле где-то минут 25. Это днем. А последние мои посадки были в основном ночью. С высоты около 10 километров за 8 минут. Это дикая спираль, трюки, которые летчики понимают как цирковые. И все с целью уйти от «стингеров». Однажды я получил сообщение от кагэбистов, которые служили в Кандагаре: «За ваш ИЛ-18 назначена награда». За сбитый, конечно. И ясно, что не нам. Приходилось соображать, как выжить самому и всему экипажу. И сохранить груз, пассажиров, если они случались.

— Ты был мудрым?

— Это не мудрость, а обязанность. И так как с земли мне не могли гарантировать безопасность посадки, я часто отказывался выполнять приказы командования садиться по общепринятой схеме. Связавшись с аэродромом того же Кандагара, спрашивал: «Это правда, что вас обстреливают?» Отвечали: «Да, вы не обязаны садиться у нас, но и не более километра в стороне». — «Ну, это посмотрим». И слышал страшный мат руководителя полетов, хотя в конце концов он соглашался со мной. Иногда садился и на соседнем аэродроме, а грузы потом доставлялись до места назначения вертолетом.

Это очень характерно для Черепанова — поступать вопреки некоторым приказам. Говорят, что в старой австрийской армии существовал орден Марии Терезы для награждения тех, кто добился успеха вопреки приказу. Но это не у нас. У нас всегда находился начальник, подобный «всесильному хохлу» Сависько.

В нашей авиации командиром самолета или вертолета первый пилот. А вот в американской — штурман. И я считаю это правильным. Ведь командир-пилот все равно летит так, как ему рекомендует штурман, он просто не обладает его знаниями. Однако, считает Черепанов, квалификация, даже интеллигентность в авиации всегда должна быть выше, чем в других родах войск. Летчик (и штурман) бывает часто в экстремальных ситуациях. Это во-первых. А во-вторых, он встречается за свою жизнь, даже бывает во время одного полета, с массой разных людей, с разными климатическими зонами. Решения должны приниматься мгновенно.
И важна слаженность экипажа, общее взаимодоверие. Недаром летчики так демократичны, свои чины особо не выпячивают. Это братство, скрепленное порой кровью.

— Тебе большой орден «За службу Родине» дали за особый подвиг?

— Нет, по совокупности за боевые вылеты в Афганистан. Они проходили с 1980 по 1987 годы.
В марте 1988-го вышел на пенсию. Она побольше твоей. Я ведь ветеран афганской войны. И кроме ордена у меня одиннадцать медалей.

А вот выписка из «Летной книжки майора В.И.Черепанова»: «Общий налет за время службы в воздушных войсках Советской Армии 8591 час 32 минуты. Это 358 суток (без 28 минут). Освоены самолеты: ЛИ-2, ИЛ-28, ИЛ-14, АН-24, АН-26, ИЛ-18, вертолет МИ-6».

Грустить можно, но не унывать

Так вот — мой друг в последнее время загрустил. Плохо будет, если грусть превратится в уныние. Думаю, все это временно. Надо привыкнуть просто жить. Ведь и в жизни на земле (не только в небе) масса интересного, даже если нет постоянного дела. Конечно, можно все превратить в ад, но можно и в рай. Я как раз убежден, что и ад, и рай существуют и на нашей земле. Это как захочешь, к чему будешь стремиться. К тому же не надо забывать, что мы — тоболяки. А вскормленным в «стольном граде Сибири» грех впадать в уныние.

Чтобы уйти от назидательного тона, вспомним, Валера, наше детство, которое пришлось на годы Великой Отечественной войны. Вокруг было такое, что можно сравнить и с адом — масса эвакуированных, скудный хлеб по карточкам, в школу — с поленом, чтобы истопить печку в классе… Но ведь не унывали. Мы с тобой даже пели, помнишь, дуэтом в школьной самодеятельности. Я сейчас улыбаюсь: это мы-то, ни тогда, ни позже не обладавшие вокальными данными! Однако исполнили какую-то нехитрую песенку, вроде «Светит солнышко на небе ясном», и нам дружно аплодировали. Потом мы шлепали на колесном пароходике на смотр школьной самодеятельности в Тюмень. Четверо суток туда, четверо — обратно. И было все вокруг чудесно: Иртыш, первое путешествие! Много позднее мы повторили его, съездив в один из северных поселков уже на комфортабельном теплоходе в каюте-люкс. Стали обеспеченными, могли позволить себе.

Из всего нашего школьного класса с тобой мы встречались чаще, чем с другими. Даже наши ежегодные отпуска в военных училищах совпадали по времени. И после, казалось, потеряв друг друга, вдруг встречаемся в Москве, у «Детского мира». Ты с женой — едете из какого-то санатория в Канск, где ты тогда служил. И я с супругой из другого санатория — в Тюмень. Все — связи восстановлены! А после я ни разу не пропустил возможности побывал у вас в Чкаловском, когда приезжал в Москву. Там были чудесные магазинчики, а при тогдашнем всеобщем дефиците это хорошая возможность отовариться. Ну, и встретиться, конечно. И ты постоянно приезжал к нам в Тобольск, а потом и в Тюмень.

Так что давай, Валера, чтобы развеяться, оттаять от сегодняшнего твоего состояния, возьми билет до Тюмени. Посидим поговорим. Может, и настроим друг друга на более оптимистические взгляды.

А я в армии долго не задержался. Помог случай. Считаю, к счастью, потому что за неполных два годы службы в штабе Уральского военного округа понял, что не мое это призвание. Быть шифровальщиком, конечно, почетно. Это весьма привилегированная армейская каста. Но, как ни крути, а ты просто оператор: превращая даже самые секретные армейские приказы в колонки цифр, перфораторные ленты или, наоборот, расшифровывая их, ты не творец, а исполнитель. Случай же был тоже не совсем обычный — получил серьезную травму коленного сустава на лыжной гонке. Лечили, хорошо лечили. И даже выдали справку: могу продолжить службу в армии. Но у меня была другая — о комиссовании из нее. Я воспользовался этой другой. Поступил на заочный факультет журналистики в Уральский госуниверситет, одновременно стал работать в «Тобольской правде», потом в «Тюменской», «Тюменских известиях»…

Так кто же был прав на приписной комиссии в военкомате: взрывной военком или я?