Маленькие радости большого одиночества

Звонивший представился: «Евгений». Он поделился заветным желанием — «выбиться в люди» и пригласил в гости… в Ярковский дом-интернат для престарелых и инвалидов, что находится в поселке Светлоозерском.

Мы связались с директором заведения Людмилой Рожковой, чтобы соблюсти этикет. Негоже ступать на чужую территорию без предупреждения. Конечно, были опасения, что здесь журналистам, которые вечно что-то вынюхивают, не обрадуются. Однако Людмила Николаевна, не колеблясь, позвала: «Приезжайте!» И добавила: «У нас, между прочим, много талантливых людей. Мы вас с ними познакомим».

На площади в шесть гектаров — пять жилых корпусов, медицинский пункт, столовая, свои водонапорная башня, ритуальный зал, газовая котельная и православный храм. Настоящий моногородок. Между прочим, этот дом-интернат считается одним из крупнейших учреждений в социальной сфере юга области.

Инфраструктура Ярковского дома-интерната сложилась при Анатолии Севрюгине. Он почти сорок три года заведовал этим хлопотным хозяйством. А вообще за всю историю существования этого заведения здесь было три директора-мужчины. Людмила Рожкова — первая дама, которая заняла кресло руководителя интерната. Местные обитатели про нее говорят односложно: «Хорошая женщина». Но за этими простыми словами кроется огромная благодарность одиноких инвалидов и беспомощных стариков за человеческое отношение к ним, за то, что их (как бы это жутко ни звучало) признают людьми. Полноценными.

Забегу вперед. После экскурсии по интернату Людмила Николаевна встретила нас у себя в кабинете вопросительным взглядом, даже шагнула навстречу:

— Хорошие у нас люди, правда? Совсем не ущербные!

Ей хотелось немедленно убедиться в том, что мы сумели разглядеть в ее постояльцах живые души, которые не потеряли вкус к жизни.

Здесь, в казенном заведении, расположенном на берегу светлого озера, где водятся караси (их даже можно наловить на уху!), многие наши земляки, вытолкнутые из общества самим же обществом, смогли вновь обрести себя.

…Мы шагаем по асфальтовой тропинке в гости к Владимиру Лепешкину. Людмила Дмитриева, заведующая отделением социального обслуживания, которая стала нашим экскурсоводом, на ходу информирует:

— У нас проживают 455 человек. Живут вместе по одному, по два-три человека. Многие требуют посторонней помощи.

В дом-интернат приходят разными дорожками. Его сотрудникам не всегда известны причины, по которым их клиент оказывается одинок.

— У каждого своя судьба, — мягко осаживает журналистское любопытство Людмила Ивановна. — Мы в нее не лезем. Может, у человека серьезная психологическая травма?

— А сколько в штате социальных работников, которые занимаются врачеванием душ? — интересуюсь.

— Этим занимаются и соцработники, и медсестры, и санитарки. Одной социальной службой всех не охватить. К каждому человеку нужен индивидуальный подход. Понимаете? Это очень тяжелая работа.

…Наконец останавливаемся у комнаты Лепешкина. Дверь нараспашку, из телевизора, водруженного на холодильник, несется что-то громкое и душевное. Застываю на пороге соляным столбом. Вот это да! Вообразить себе такое в доме-интернате при всей своей фантазии я бы не смогла. Номер «Люкс»! Узорчатый ковер на полу, пышная кровать под атласным покрывалом, диван и кресла, музыкальный центр. Прямо по центру комнаты — большой аквариум с разноцветными рыбками, плавают себе, хвостами крутят. На кресле нахохлилась могучая кошка. Делает вид, что до нас ей нет никакого дела.

— Вы позволяете обитателям интерната держать домашних животных? — восклицаю потрясенно. (То есть я, конечно, понимаю, что это-то как раз нормально, что это по-человечески. Однако в голове давно оформилось устойчивое представление о режимных учреждениях, где все подчинено строгим правилам и никаких там муси-пуси, а тем более кис-кис).

Дмитриева спокойно подтверждает:

— Позволяем. Они ухаживают за своими питомцами.

Я снова глянула на откормленную кошку. Показалось, что та ухмыльнулась в усы.

— А где же хозяин этих хором?

— Подстригается, — коротко объясняет Людмила Ивановна.

Вот и он — выезжает из соседней комнаты на… Язык не поворачивается назвать это чудо-приспособление, которым управляет Лепешкин, инвалидной коляской. Он приближается к нам на чем-то среднем между троном и транспортным средством.

— Здравствуйте! — бодро приветствует, выглядывая из-под зеленого балдахина, украшенного крупными красными катафотами.

— Ого, какое кресло вы себе соорудили! — не могу удержаться от восхищения.

— Нужда заставила, — поясняет прихоть своей инженерной мысли Владимир Анатольевич. —Знаете, то солнышко светит, то дождик идет. А еще, бывало раньше, кувыркался. Советские коляски неустойчивые. Чуть посильнее крутанул — и на спине. Теперь сзади дополнительные колеса поставил, они не дают переворачиваться.

— Расскажите, чем вы тут занимаетесь? — спрашиваю неловко.

— Дурью маюсь! — получаю насмешливый ответ.

Так мне и надо, нечего глупые вопросы задавать. Лучше рассмотрю повнимательнее результаты этой самой «дури». Все стены в комнате Лепешкина увешаны фотографиями и картинками в деревянных резных рамочках. Той же работы — полочки над диваном, кухонные шкафчики, разделочные доски. Даже у табуретки, замечаю, резные ножки.

Он нигде этому не учился. Просто видел, как мастера раскаленной струной вырезают из дерева красивые вещицы. Сам попробовал. Не сразу, но стало получаться. Сначала украсил свое жилище. Потом начал делать работы на заказ. Интернат выделил умельцу место под мастерскую. Здешние плотники отдают ему ненужные обрезки, иногда материал для изделий привозит пожилая мать (ей скоро 75).

— Владимир Анатольевич, как вам здесь живется? — позволяю себе еще один вопрос.

— Нормально, — уже не так сурово говорит он. — Живу сам по себе. Меня никто не трогает. И я никого не трогаю…

Бежим дальше. Нас уже поджидает другой талант — Валерий Жогин. В Ярковский интернат он приехал из Сургутского реабилитационного центра. Там, в 2005-м, освоил азы вязания крючком — «женщина одна научила». Теперь совершенствуется самостоятельно. Сотрудники интерната иногда «подбрасывают» нужные журналы.

— Первое время трудно было управляться с нитками, — признается рукодельник. — Я нервничал. Потом ничего — втянулся, понравилось.

— Не мужское это занятие крючком вязать, — подначиваю я.

Валерий Алексеевич с веселой задиристостью откликается:

— Все лучше, чем сиднем сидеть… Что-то ведь надо делать. На спицах я не могу. У меня пальцев не хватает. Видите? Всего пять на две руки. А крючком — пожалуйста, что хотите: и салфетки, и скатерти, и покрывала.

Над кроватью Жогина ажурный коврик, на столе — цветы в узорных подставках, на тумбочку накинута цветастая салфетка. Умелец создает в комнате уют, и заодно наводит его в своей душе…

— Смотрю, вы и у соседа стену украсили…

— Чтоб симметрия была, — разъясняет Валерий Алексеевич. — Я свои изделия людям раздаю. Всем подряд, кому понравится…

…Коридоры, коридоры, двери, двери. Без проводника тут, пожалуй, можно заблудиться.

— О! Давайте заглянем к Игорю Глебовичу, — прерывает бег Людмила Дмитриева. — Это наш слепой поэт Тихоновский. Ему 75 лет. Он наговаривает стихи на диктофон. И, знаете, за то время, что он здесь, у него уже вышло две книги.

— Кто пришел? — осведомляется хозяин комнаты, старик довольно крепкого телосложения в полосатой футболке.

— Журналисты из Тюмени! — громким голосом отчитывается Дмитриева. — Хотят с вами поговорить.

Тихоновский оживляется:

— А я ведь ваш коллега-газетчик. Иркутский университет кончал. Трудился в «Восточно-Сибирской правде». В Бодайбо работал около восьми лет. Это где в 1912 году массовый расстрел на Ленских приисках был, слышали? Писал я и в самарской вечерке, и в ульяновской комсомольской газете. Но ушел. Были причины. Тогда же коммунисты заправляли, вы помните? А я написал очерк об одном товарище, которого наградили орденом Ленина. Через некоторое время оказалось, что он — воровской авторитет! Кто виноват? Тихоновский виноват! В общем, выбросил я партбилет. И расстался с газетой навсегда. А стихи-то пишу давно. У меня вышло уже семь книг. Из двух последних одну за свои деньги издал, другую — люди помогли.

Игорь Глебович грузно подымается и, прокладывая себе путь тросточкой, движется к шкафу. Выуживает оттуда два сборника.

— Вот! — кладет на стол. Мол, лучше один раз увидеть. Открываю его «Соловьиную рощу» наугад:

Когда меня житейская усталость

И прочие недуги допекут,

Я соберу все, что во мне осталось,

И темной ночью к морю убегу…

Тихоновский обрывает паузу:

Тихоновский обрывает паузу:

— Скажите, как вас зовут, я подпишу вам книгу…

…Мы переходим из корпуса в корпус. Местные обитатели, вынырнувшие из комнат, с любопытством разглядывают нас. «Свежий» человек здесь всегда событие. Хрупкое создание в детской шапчонке хватает меня за рукав:

— Здравствуйте! — расплывается в улыбке.

— Ребенок? — с удивлением оборачиваюсь к Людмиле Ивановне.

— Это Наташа. Ей 35 лет. Люди с особыми заболеваниями порой выглядят моложе своих лет, — деликатно объясняет она.

В ИЗО-студии, которой руководит социальный работник Венера Улыбина, пришпилены к стенам десятки рисунков.

— Это ребятишки рисуют…

— Ребятишки!

— Ну, молодые ребята, — смущается Венера. — Я их так называю.

— У них сознание детское, — вносит ясность один из самых мастеровитых художников студии Сергей Митрофанов. — Но это ж неплохо. Мы все в душе хотим детьми остаться…

Сам он, видимо, часто возвращается мыслями в детство. Об этом можно догадаться по его работам. Сергей любит «волшебные» сюжеты, с особым вдохновением рисует замки, парусники, рыцарей.

— Давайте еще заглянем в кружок «Очумелые ручки», который ведет Маргарита Евсюкова, — предлагает Людмила Дмитриева.

Наше появление вызывает нешуточное оживление в рядах рукодельниц. Минуты три они присматриваются к нам, а потом наперебой начинают демонстрировать свои изделия.

Маргарита Владленовна знакомит с деятельностью кружка:

— Шьем, вышиваем, вяжем, делаем мягкие игрушки. Словом, к чему душа лежит, тем и занимаемся.

— Рукавички! Шарфики! Шапки! Шали! — как заправские зазывалы мастерицы стараются привлечь внимание к разноцветью своих товаров.

— Вы напишите в газете, что девчонкам можно делать заказы, — то ли в шутку, то ли всерьез говорит Людмила Ивановна. — А что?! Сделаете нам рекламу, к зиме носками обеспечим. Смотрите-смотрите, какая шаль!

…Так получилось, что к Евгению Диордийчуку, который нас и позвал в дом-интернат, мы пришли в последнюю очередь. А он уже заждался, хлопочет:

— Располагайтесь. Вы, наверное, устали? Чаю попейте. Водички из холодильника достать? У меня в углу хомячок живет. Ничего страшного? Есть еще самочка. Но она почему-то не беременеет…

По всему видно — Женя взбудоражен. Он успел метнуть на стол все, чем был богат, и распахнул окно, открыв нашим взорам чудесный вид на озеро.

— Стихи обычно начинают писать влюбившись… — пытаюсь переключить его на «нашу» тему.

— У меня началось с другого. — Глаза Жени внезапно стекленеют. — Однажды я увидел, как избивают человека. Били жестоко! На душе стало погано. Я взял ручку, лист бумаги и начал писать. Это было мое первое стихотворение — «Жестокая правда».

Он, как и тогда по телефону, начинает нервно, отрывисто декламировать:

— Когда брат брата судит ногами, когда ненависть крылья расправит!

А я листаю тетрадь, где на
чистовую переписаны его стихи.

— Евгений «Степной ветер» — это твой псевдоним? — перебиваю.

— Да… — кивает. — Мои стихи в прошлом году в «Ярковостях» публиковали, газета такая в Ярково выходит. А вы, — вдруг подскакивает он, — в нашем клубе «Хозяюшка» были? Нет? Мы там готовим!

Клуб «Хозяюшка» — это кухня, где есть плита, стол, шкафы с посудой. Заправляет здесь все та же Маргарита Евсюкова. На занятия к ней ходят и «девочки», и «мальчики». Учатся картошку чистить, пирожки лепить, торты стряпать.

Маргарита Владленовна вообще ценный кадр здешней социальной службы. В ее ведении находится еще уголок национального быта — комната, устроенная по типу русской избы. Сюда на посиделки заглядывают бабушки. Поют. Им подыгрывает слепой баянист Махсуд Мухаметбаков. Кстати, художественной самодеятельностью интерната заведует тоже Евсюкова. Она рассказывает:

— Пародии делаем на Пугачеву, на Верку Сердючку. Наташа маленькая у нас изображает Виктора Рыбина из «Дюны». Женя Диордийчук поет и рэп читает. Концерты мы сами ставим.

— То, что эти люди попали в интернат, стечение обстоятельств, — рассуждает Людмила Дмитриева. — Но они не должны терять себя, превращаться в тень. А мы их всегда поддержим, найдем занятие по душе.

— Человек должен оставаться человеком, — вторит Людмила Рожкова. — Со стороны может показаться, что здесь живут заброшенные люди. А они совсем не заброшенные! Представьте: они называют интернат своим домом! Это о чем-то говорит! Такая атмосфера здесь сложилась благодаря моим замечательным помощникам — специалистам по социальной работе и реабилитации, медицинским работникам, которые очень уважительно относятся к людям, живущим в доме-интернате. Да что там, — гордо выпрямляется директор, — у нас даже плотники знают всех по именам!

52 года исполнится в октябре Ярковскому дому-интернату для престарелых и инвалидов.

455 человек проживают в Ярковском доме-интернате для престарелых и инвалидов.

8 июня этого года в России отмечается 20-летие профессии «социальный работник».