Вид из дома на одуванчиковой поляне

Моя детская память накрепко сфотографировала такую картину: дымный от мороза январский день 1942-го, в стареньком двухэтажном доме жарко, в нем пахнет свежей стряпней. У ограды собрались нижнетавдинцы — наши матери, сестры, за их спинами толкались мы — ребятня. Все ждали ребятишек из блокадного Ленинграда.

…На улицу Банковскую Нижней Тавды втягивался санный обоз. Медленно шли уставшие лошади. Путь они проделали длинный — в сто верст, из самой Тюмени. В розвальнях на сене под тулупами, полушубками, попонами сидели, лежали дети самого разного возраста из города на Неве — Ленинграда. Женщины кинулись к саням, брали на руки самых малых, ослабленных, прижимали к груди, оглаживали, что-то шепча им (но без слез), и бегом уносили в натопленные комнаты гостеприимного дома — первого приюта для «сердешных». Я с изумлением наблюдала за тем, как почти взрослого паренька подняли на руки. «Мог бы и сам дойти», — подумала. Но, когда увидела, что нет у него обеих ног по самые бедра, ахнула… Паренек (потом узнала, что зовут его Игорем) трясся в ознобе от боли, от пережитого длинного пути из Ленинграда в Сибирь. Устилалась дорога та снежными могильными бугорками. Хоронить умерших по-христиански было некогда: паровоз тащил теплушки с «маленьким» народом скорее вперед, чтобы спасти пока еще живых.

Наши матушки несли в общий дом лепешки, калачи, испеченные из муки, припасенной на красный день, рукавицы, подшитые валенки — все, что могло пригодиться для «ваку-ированных». Мне тоже хотелось подарить «изувеченным» хотя бы вырезанные картинки или гребенку, но нас, ребятню, пока к ним не допускали. В двухэтажном доме был объявлен карантин.

За первой партией детдомовцев последовала вторая, третья, четвертая… Образовали приюты в деревнях Антипино, Андрюшино, Антропово.

В Паченку ждали 35 человек и, соответственно, подготовили все, что нужно для проживания. Но ночью на трофейном студебекере в эту деревушку прибыла целая сотня «горемычных». Селяне спешно разбирали детей по избам, отогревали их на печах, отмывали в банях. Учитель сельской школы Максим Шаламов отдал сиротам свой двухэтажный дом, а сам ушел жить в баню.

В общие дома определяли и местных ребятишек (из особо голодающих семей, где отец был на фронте, а мать больна). Постепенно дети разных национальностей, возрастов и наклонностей (всякое было) «отходили». Старшие работали вместе со взрослыми на подсобном хозяйстве (у каждого детдома было свое), жарились на сенокосах, трудились на полях и огородах, ухаживали за скотиной. Даже лошадь запрячь-распрячь научились — это ленинградцы-то! Только попробуй отлынить от работы у завхоза Романа Кузнецова, контуженого фронтовика, — себе дороже выйдет. Романа боялись и уважали за честность, непреклонность суждений. А вот с воровством покончить удалось не сразу. Не могли малолетние воришки по воле судьбы устоять перед деревенским базаром. Помню, был случай… Паренек, Борисом его звали, умыкнул у торговки сырой кусок мяса. Забрался с краденым на чердак школы, за трубу спрятался, сидит… Вывели его во двор, ругать не стали, понимали: не сразу можно искоренить долгую привычку самому добывать пропитание. А кто добровольно подаст, если подавать нечего? Вот и воровали. Плакал потом Борис — каялся.

Много позже, когда я работала в краеведческом музее, пришло в Нижнюю Тавду письмо из далекой Калмыкии. Написал его Борис, тот самый «воришка». Он просил помощи в получении документа, подтверждающего его пребывание в детском доме в годы войны. Я пошла в архив, полученную справку отправила по адресу. Вскоре мы читали письмо с благодарностью и приглашением в гости на кумыс. И про Бориса узнали самое главное: семья у него, дети, работа, родная Калмыкия…

В архивных документах я отыскала немало интересных и горьких фактов, из которых складывались истории. Вот лишь одна из них. Жила семья: отец ушел на фронт, осталась мать с тремя детьми. Работая в пекарне, женщина тайком унесла кусочек хлеба. Один раз, затем другой… Ее поймали, посадили на пять лет, а ребятишек в детдом забрали. Через два года пожалели мать, отпустили домой. Ехала она, шла пешком, летела раненою птицей к своим птенцам из Поволжья в Сибирь. Отыскала детдом, забрала с собою своих кровинушек. Ее отговаривали: «Чем кормить будешь? Где жить?» Уехала с детьми: хоть худо-бедно, но вместе. Так-то оно спокойней на сердце. Подобных «биографий» немало было в общем детском доме.

Младшая сестра моей мамы — Нина — военкомом Авербухом была пристроена в детдом, чтобы подкормиться. А она и радехонька! Ведь хлебушка дают, песни поют… Когда Нине исполнилось шестнадцать, ее определили воспитательницей в младшую группу. Здесь и раскрылся ее природный талант: Нина пела, танцевала, освоила гармонь, гитару, балалайку, на фортепиано играла. Поучиться было у кого. Столь талантливых детей, воспитателей, тех, что прибыли в Сибирь из Ленинграда, нам бы в жизни встретить не довелось, если бы не детдом. Там были ученики балетных, музыкальных школ, училищ. Во время их концертов в сельском клубе яблоку негде было упасть: в проходах, прямо на полу, сидели зрители. Костюмы, сотворенные руками артистов из фаты, марли, блесток, шитые да перешитые, смотрелись великолепно! У нас в Нижней Тавде работал драмтеатр, балетная группа, ансамбль плясок и песен разных народов. Глаза смотрели, разум внимал, сердечко мое стучало: «Я хочу так же, я тоже смогу, я петь умею!» Ах, как мне хотелось вместе с ними, на эту сцену!

Мы завидовали детдомовцам по-детски, неосознанно: и одеты-то они добротно, и костюмчики на них — нам таких не поносить, и кормят их вкусно. Не понимали мы, сельские ребятишки, что никакие блага не заменят отчего дома, спокойного сна, скупой маминой ласки, вольного пространства: ведь мы куда хотели, туда и шли, — река и лес нашими были. Они же — везде строем, под контролем.

Но дружить сельской ребятне с детдомовскими не запрещалось. Вот и у меня появились подружки — Лида Лисичкина, Валя Бровкина и другие девочки. Во время их дежурств по кухне я прибегала с бидончиком к заднему кухонному крылечку. В мою емкость мне наливали супчика, туда же отправляли котлету, оладьи — все до кучи. Вкуснятина! С этим «пайком» я летела домой, переливала содержимое из бидона в чугун с постной похлебкой, и варево становилось вкуснее, ароматнее.

Иногда Нина приводила малышню к нам в гости. Наш дом стоял на самом краю села, на одуванчиковой поляне. Я бежала в огород за морковью, репой, горохом и бобами. Мыла овощи в кадке с дождевой водой. Потом овощи нарезались кусочками единой величины, и каждый из гостей одаривался поровну. А потом начинался импровизированный концерт, на который собирались мои подружки-соседки. На малышню смотрели с восторгом: мы так не умели выступать. Со временем сельские дети переняли у городских много светлого, культурного, а главное — через всю свою жизнь пронесли дружбу.

Славились детдома и интеллектуалами. Александр Броун стал доктором юридических наук, преподает в Тюменской строительной академии, а Рудольф Штерн (Рудик) трудился главным инженером на заводе медицинского оборудования и инструментов в Тюмени. Многие воспитанники стали учителями, летчиками, достойными рабочими. Давно повзрослел Паша, который помнил только свое имя, а в мамы себе «определил» повариху тетю Варю. Так и топал с ней повсюду, держась за юбку. А Игорь (помните, что без ног?), скрипач, умер… Не смогли остановить гангрену простреленных ног. Не одна его могилка осталась на сельском кладбище, ох, не одна…

Закончилась война. Победе радовались все вместе — одинаково. Ленинградцы засобирались домой. Уехала первая, вторая партии. Третьим же судьба определила остаться на тюменской земле: им не к кому было ехать. «Старшаки» объявили ультиматум: не слезем с чердака дома ни на обед, ни на ужин! Некоторые плакали.

Смирились потом, утешились, что их заберут позже. Увы, этого не произошло…

Через 55 лет после Победы сельский музей, администрация района, бывшие работники детдома встречали гостей. Они приехали к нам из Ленинграда, Комсомольска-на-Амуре, Ханты-Мансийска, Кургана и Тюмени. Не верилось, что убеленные сединами солидные люди — те самые мальчики и девочки, которых наши матери забирали из саней в морозный январь сорок второго. Конечно, не все собрались: кого-то в дорогу не отпустили болезни, а кого-то дела. Например, Габриэла Комлева — народная артистка СССР, балерина, в то время была на гастролях в Америке. Но и от имени неприбывших гости поклонились могилам на погосте, прошлись по знакомым тропинкам к реке, прогулялись по селу. А потом для гостей на бережку речки Паченки была расстелена «скатерть-самобранка» с деревенскими яствами. Воспоминания сливались с песней под гармонь.

Проводили детдомовцев — и стали ждать от них писем. Наша дружба продолжается. И слава Богу!

Старшие работали вместе со взрослыми на подсобном хозяйстве (у каждого детдома было свое), жарились на сенокосах, трудились на полях и огородах, ухаживали за скотиной. Даже лошадь запрячь-распрячь научились — это ленинградцы-то!