Я люблю детдом

Автор этих строк — читатель (читательница) со стажем. Убеждена: хорошая книга способна перебороть любое утомление дня, любые выпавшие на день неприятности, самый громоздкий ком ненужной, пустой информации... И вот в редакции «Тюменских известий» объявилась Людмила Ульянова и принесла в дар только что вышедшую новую свою книгу. Название: «Боль и радость души моей».

№57 (5499)
06.04.2012
Вероника Наумова

Сначала, простит меня автор, название не то что не понравилось... насторожило. Повеяло живучим мексиканским сериалом. И если б я не знала автора, то, возможно, вежливо поблагодарив, отложила бы книжный презент до лучших времен.

Депутат Ульянова

Но в том-то и дело, что наша редакция автора хорошо знает.

Доброжелательный и чрезвычайно деятельный человек. Депутат сразу трех созывов — от Надыма и Надымского района. Частенько Ульянова приходила к нам в газету, едва вернувшись с Ямала, взахлеб делилась местными новостями. Только не те, что нынче принято называть светскими (родился-женился-руководил-попался). Говорила о том, какими темпами идет на Севере зимний завоз, что за призы вручали на последнем Дне оленевода, чем живут сегодня национальные поселки...

И про мою Ныду, маленький ямальский поселок на берегу продуваемой всеми ветрами Обской губы, рассказывала она. Ныду, в которой живет, рыбачит, гоняет на снегоходах, рожает детей, разводится и сходится моя многочисленная кровная родня.

Боль и радость души моей.

О многом мы с новоиспеченным писателем Ульяновой говорили. Почему-то, не сговариваясь, стали вспоминать моменты жизни нацпоселка, свидетелями которых в разное время были обе. Конец августа, самое начало сентября. Над ямальской тундрой стрекочет «вертушка» — вертолет, в котором «засели» умные взрослые люди. Бдительные люди, государственные. Окружной отдел народного образования, всякие там члены комиссий... Цель благая: педагогический отлов. Накануне Дня знаний нужно было как можно больше поймать маленьких ненецких ребятишек и усадить потенциальных первоклашек за парты.

Маленькие детские трагедии — мне их не раз довелось наблюдать — были не в счет. Девочки, которым хотелось быть возле мамы — вышивать бисером и совместно хлопотать по хозяйству. Мальчики, которым страшно нравилось помогать отцу управляться с оленьим стадом — совсем как взрослому! — и смотреть, как он возится с моторной лодкой да рыболовными снастями...

Слово «интернат» пугало. Они, как зверьки, бежали в тундру, прятались, пережидая, пока настырные дяди и тети, плюнув на беглецов, не растают в небе... Потом, конечно, многие привыкали. И к диковинным йогуртам на полдник, и к казенным койкам, и к теплому клозету. Родительские стойбища уже не казались далекой сердечной мечтой. Начинали нравиться дискотеки. Совместные со старшими тайные перекуры... Одним словом, цивилизация.

Сколько об этом спорили-переспорили. Только недавно прошла новость в нашей парламентской газете: северные законодатели всерьез решают проблему с обучением ребятишек прямо в стойбищах, что называется, без отрыва от семьи. От семьи, от исконно коренного уклада, традиций, привычек, душевных привязанностей. Всего того, что формирует человеческую личность.

Немало приличных личностей вышло из детских домов, скажете вы. И это так. Людмила Ульянова — яркий тому пример.

Признание в любви

...Одним словом, я с благодарностью приняла книгу, обещая «полистать»... И читала почти до 3-х ночи. Примиряясь с искренними попытками автора писать, «как настоящий писатель». И радуясь настоящим писательским находкам.

Скажите, стали бы вы читать книгу по той лишь причине, что в предисловии сказано: очень советуем прочесть!

Воспитывает, мол, характер, проповедует моральные ценности...

Я бы не стала. А вот читать книгу Людмилы Ульяновой мне было просто интересно. Так же, к примеру, как читать знаменитые «Приключения маленького оборвыша». Как «Козетту». Как «Золушку» наконец. И хотя хрустальных туфелек г-же Ульяновой по жизни примерять явно не приходилось (ножка у нас, у российских дам, прямо скажем, великовата), в принципе, золушкин сюжет для нашей героини годится.

Впрочем, уверена: сама Ульянова с негодованием отвергнет любые сказочные аллюзии. Никакая добрая фея не махала ради нее волшебной палочкой, порхая на обочине жизни. Путевку в большую и правильную жизнь, убеждена она, дал ей детский дом.

...Много ли вы слышали признаний в любви детскому дому? Как правило, детдомовским прошлым стараются оправдать «косяки» в собственной судьбе. Собственную нелюдимость — и в то же время готовность доверять первому встречному. Неумение обустроить свой быт. Заботиться о ком-то. Любить.

Уже само посвящение, которое Людмила Ульянова предпослала своей книжке, говорит о том, что с семейной жизнью у бывшей воспитанницы детдома все в порядке. «Эту книгу, — пишет она, — я посвящаю моим детям: Марку, Янису, Марине, Елене и внуку Дмитрию, которые являются для меня самыми близкими и дорогими в жизни людьми».

Что ж, скажете вы, удивительного? Многие, хлебнув казенного лиха, напротив, видят перед собой одну лишь цель: построение личного счастья в отдельно взятой квартире. И плевать им на всякую кипучую общественную жизнь. Но нет, не тот человек Ульянова. В девяностые годы она, живя на надымской земле, возглавила движение по защите прав и интересов сирот, бывших воспитанников детских домов и школ-интернатов. Создала общественное объединение «Надымское районное детдомовское братство». Помогала словом и делом тем, у кого, как и у нее, на жизненном старте был не просто дом, но детский дом. И сегодня искренне убеждена, что благодаря ее отчаянным попыткам «кто-то из чиновников, курирующих те или иные полномочия, связанные с социальными гарантиями и выплатами для сирот и малообеспеченных граждан, стал более милосердно и внимательно относиться к обращениям и проблемам...»

Она очень просто указывает цель, которую преследует — и своими писаниями, и своими действиями.

«Продолжаю писать воспоминания, которых моя память хранит чрезвычайно много. Намерена продолжать развеивать миф об ущербности и второсортности детдомовцев, путь для которых один — в тюрьму! Что судьба каждого из нас уже предопределена, и как бы ты ни старался что-либо изменить в лучшую сторону, у тебя это не получится, потому что на тебе клеймо — детдомовский... Своей личной жизнью, ежедневным кропотливым трудом, терпением, стремлением выжить, а самое главное — большой любовью к окружающим людям стараюсь доказывать, что «детдомовский» — это звучит достойно и уважительно!»

Неудобное отечество

А знаете, почему она оказалась в детском доме? Причина проста. Ульянова родилась весной 1953 года в деревне Заимка Букинского сельского совета Тюменского района. С мамой у девочки все было в порядке — Сидорова Варвара Петровна, «полуграмотная русская женщина». Жила с родителями в деревне, жила себе, пока не родила дочку. И тогда дед будущего депутата Ульяновой выгнал Варвару Петровну из дому. Просто потому, что родной отец у девочки оказался неподходящий: калмык Эреннжед Ользатаевич Надбитов. Высланный вместе со всей семьей из села Яста благодатной Астраханской области в Сибирь. Спецпереселенец, как тогда было принято говорить. Так в декабре 1943 года по поводу калмыков распорядился товарищ Сталин.

Ульянова вспоминает: мать вместе с ними, детьми, поселилась в бараке («колхозным домом» он назывался). Крохотная комнатушка с окнами, выходящими на чей-то скотный двор. Копошащиеся в грязи свиньи. Печь, сбитый из неструганых досок стол, ржавая железная кровать, на которую вместо матраца мать накидала всякого тряпья. О том, к слову, что в жизни существует постельное белье, она узнала в детдоме...

Мать маялась. Бежала из дома, предусмотрительно завязав дверь на тряпку. Людмила с младшей сестренкой и новорожденным братом оставалась одна. Пишет: «Наревевшись, голодные, засыпали, чтобы утром, проснувшись, снова ждать и звать женщину, которая нас родила... Иногда удавалось, кое-как развязав дверь, уходить из колхозного дома и бродить по деревне... Ходили в рванье от дома к дому, прося у людей что-нибудь покушать. Некоторые подавали из жалости...»

Раз ей дали черствый пряник, и она была счастлива. Забежала в закусочную, зачерпнула стакан воды, размочила... Сестра попросила, а ей, вспоминает, ужасно было жаль пряника.

Как после такого не оценить гарантированные детдомовские супы с компотами?

Короче говоря, сельчане сжалились над двумя непохожими сестренками — одна русая, сероглазая, другая смуглая, раскосая — и собрали комиссию (ответственный народ!). В комиссию вошли сельский депутат, учительница и заведующая фельдшерско-акушерским пунктом.

Обследовали убогое жилище, составили акт: «Гражданка Сидорова воспитанием детей не занимается, живет в нищете... детей следует передать в детский дом». А и правда надо было. Дети были в плачевном состоянии. Младшую, Галю, мать застудила. Хронический отит девочки с возрастом перерос в глухоту. Тяжелые проблемы со здоровьем достались в «наследство» всем детям этой горемычной «интернациональной» семьи. Деталь: односельчане жалели, хлопотали о детдоме. А совсем рядом, в нескольких домах от бесприютного дома гражданской супруги калмыка Надбитова преспокойно жили кровные родственники будущего народного депутата Ульяновой. Уже потом, из детского дома, она упорно будет писать им письма. Робко, почти без надежды, спрашивать о новогоднем подарке. Ответа не будет.

К слову, в книге Людмила Ульянова пишет: «Очень скучала о матери и всю жизнь, не переставая, ее ждала». А в тот раз, когда она дарила нам свою книжку, в разговоре промелькнуло: «Когда уже привыкла жить в детдоме, больше всего боялась, что мать приедет за мной и заберет...» Ну вот, расстроилась я, неувязочка получается. Так ждала или не ждала? Потом — из книжки — поняла, в чем дело. Она действительно ждала. И дождалась. Мать приехала. Общалась с персоналом детдома, но как-то не снизошла до общения с дочерью. Обошлась без гостинцев. Воспитатели показали ей кресло, в котором она «только что сидела». Она выскочила на улицу и побежала, вглядываясь в лица женщин. Искала мать. Пока не поняла вдруг: а как она выглядит теперь, мать? Она и не знала.

Ульянова сегодня ни на что, в принципе, не жалуется. Только на одно, пожалуй, сетует: многие не выговаривают ее трудного отчества — Эрендженовна. Как бы то ни было, фотографии отца и матери — с характерными для того времени резными уголочками — хранятся в ее альбоме.

Фото на память

В 1956 году она была направлена в Ембаевский детский дом N2 (улица Советская, 82). Фотография этого дома — очень похожего на крепкий купеческий особняк — хранится в ее домашнем архиве. В книжке она тоже есть. Сегодня этого дома не существует (ныне турецкий новодел в цене). Она помнит, ее потрясло, что у совсем маленьких детишек в этом доме была своя «горшечная». И еще были летние веранды, на которые в ненастную погоду их выводили дышать свежим воздухом.

В моем вполне благополучном детстве такие «процедуры» практиковались в так называемом санаторном, тоже вполне благополучном детском саду. Где у каждого ребятенка был полный комплект родителей — чрезвычайно занятых, при должностях. С постельным бельем, как, впрочем, и со всем другим, было все в порядке. Правда, домой нас — по медицинским показателям — забирали только на субботу-воскресенье. Из окна садичной группы я видела, как поздно вечером в нашем кухонном окне на Киевской, 58 зажигался свет. Иногда мелькала мама. Клянусь, я испытывала тогда разрывные, по-настоящему сиротские чувства. Может, потому меня всегда так притягивала, так интересовала жизнь детдомовцев?

В нашей беседе Ульянова, вздыхая, сожалеет: плохо, что дома на Советской, 82 больше нет. Ее тянет туда. Приехала бы, говорит, чаю попила с кем-нибудь. Но не судьба. И все-таки она ищет повод, чтобы приехать туда. Хотя бы просто пройти мимо. Мимо дома, который, собственно, и стал ей домом. Где были, пусть нормированные, хлеб с маслом. Пусть общая, но елка. И еще много людей, которым она — в отличие от родной матери — не была безразлична.

Не будем идеализировать детдомовское житие. Воспитанники подобных заведений с легкостью делят тех, кто заботился о них, на «добрых» и «злых». Возможно, с возрастом к ним пришло осознание: добрый был попросту беспечным, а тот, кто казался чрезмерно строгим, просто боялся отойти от инструкции. Свято веря в то, что именно она, инструкция, способна дать человеку «опору», ступеньку для того, чтобы выплыть, обрести свой, крохотный оазис благополучия...

Кто решится дать точный ответ, точный рецепт? Инструкция спасала? Или «точечные» проявления доброты? Случайное расположение к тебе чужого по сути человека?

В книге Людмилы Ульяновой много старых фотографий. Вот еще один мучающий меня вопрос. Раньше фотографические свидетельства собственной судьбы народ скрупулезно хранил в толстых семейных альбомах, декорированных умильными, библейского вида голубками. Некоторые весело иронизировали над столь сентиментальными привычками. Прошло время. Эпоха. И сегодня всякая небогатая российская семья, которой повезло в полном составе — без тещи — очутиться на волшебных берегах «олинклюзивной» Турции, тоже яростно ведет фото-и видеохронику семейного вояжа, включая обязательное катание на «банане» и пивное изобилие.

Это смешно? Мелко? Банально? Да нет же. Нет, если все это оплачено по высшему счету — любовью и желанием быть вместе много-много лет.

Но вернемся к фотографиям книги. Снимки удивительные. Берущие за душу. Вот выпускники Ембаевского детдома, 1961 год. Господи, какие лица! Девочки с белыми «пропеллерами» на коротких стрижках. Мальчики в одинаковых опрятных шортиках. Только глаза у всех разные. Здесь и сумрачная озабоченность, и отчаянная надежда, и безнадежность. И все до одного так всматриваются тебе в глаза, так ждут! Никакими словами не передать накал этого ожидания. Того самого, которое, единственное, и отличает их от детдомовца, всем сердцем ждущего, что его ПОЗОВУТ, и домашнего чадушку, ждущего, что его ПОЛУЧАТ. И в том, и в другом случае — ЗАБЕРУТ.

Одна фотография из книги Ульяновой особо цепляет. 1960 год. «В саду с медсестрой». Слева — маленькая Эрендженовна в сандаликах, с косичкой — и сразу в двух платьишках. Почему в двух? Потому что вдруг объявился фотограф. И вдруг медсестра детдома прибежала за Людой: давай-давай! Я так давно хотела сфотографироваться с тобой на память! На долгую-долгую память... Кто «продиктовал» это молодой хрупкой высоколобой русоволосой женщине в клетчатом платье: сняться вместе на карточку? Несанкционированно, по велению странного, но очевидно доброго сердца? Нет ответа. И есть ответ. «Детское сердце не обманешь», — заключает Ульянова. И вновь она права.

Людмила Ульянова многих вспоминает в своей книге. Очень тепло — директора Ялуторовского санаторного детского дома Елизавету Павловну Дежурову. Ульянова уверена, что эта немолодая, красивая, со вкусом одетая женщина полюбила ее лично. Именно ее! «Какой-то особенной любовью, которую я берегу и храню всю свою жизнь»...

Она умела их защищать — и от невзгод, и друг от друга. Она уезжала в отпуск — они ждали ее, как ждут мать. Она возвращалась — и ничего не скрывала о своих путешествиях. Собирала их вместе, рассказывала, твердила: вырастете — и тоже будете путешествовать. Все люди должны путешествовать! Все люди должны быть счастливы...

Это что, тоже инструкция? Или горячая, переполняющая душу жалость-любовь? Где и как «выращиваются» такие педагоги? Или они посланы сюда Богом?

Увы, далеко не все из них оказались рядом с такими, как детдомовец Ульянова, тогда, когда детдом уходил в прошлое. И наступала взрослая жизнь.

Сиротское право

После Ембаевского детского дома был Ялуторовский детский дом. Подружки. Спортивные походы. Уборочные. Ее гордость — тщательно отрепетированный «китайский танец» — 1963 год, в самый раз, актуально!

Далее в книге — повторю, читать по-настоящему интересно, и даже, как в детстве, возникает вдруг смешное желание, обогнав саму себя, схитрить и заглянуть в самый конец книги: какой он? Счастливый? Не очень? Впрочем, что это я, вот же она, автор книги, сидит передо мной, улыбчивая, уютная. Такая домашняя...

Говорят, скоро у нас совсем не будет детских домов. Они исчезнут — наверное, как печальные пережитки прошлого. Сироты исчезнут тоже? Вряд ли.

Книга Людмилы Ульяновой — помимо сердечности — имеет еще одно неоспоримое достоинство. Она несет в себе большую практическую пользу. Для тех, кто волею судьбы стал детдомовцем.

Одна глава книги так и называется — «Правовая информация». Пугаться названия не стоит — стоит внимательно прочесть.

«Как лично я страдала от безграмотности, потому что меня не научили взрослые, не объяснили, не рассказали, куда можно обратиться, выйдя из детского дома, чтобы по закону решить жилищный вопрос».

Она — спустя десятилетия — старается рассказать, досказать, предупредить, помочь.

Вот почему книгу эту лучше не пересказывать — читать.

...Вдруг пришел на память эпизод из прошлого.

Я работала тогда в многотиражке «Тюменский геолог» — начало 80-х. «Главтюменьгеология» шефствовала тогда над тюменским детским домом N 66 — многие помнят, на улице Холодильной.

Шефствовали мы, прямо скажу, серьезно, не для проформы. Не ограничивались новогодними кульками — бывали в детдоме чуть ли не ежедневно, помогали, устраивали всяческие забавы.

И пристально наблюдали за судьбами ребятишек из нашей «подшефной» группы.

Был там один мальчик — Игорек. Иначе его и не называли.

Продолговатое, молочной бледности личико. Голубые, словно с древней фрески, глаза. Нимб тонких русых волос над головой.

Он почему-то тянулся ко мне, делился «мыслями». Как-то воспитательница нашей группы встретила меня новостью:

«Игорька будут забирать! Нашлась супружеская чета, готовы усыновить...»

Мы все были рады за нашего ангела. Но вот судьба! В день, когда явились в детдом новоявленные родители, в Тюмень прибыла комиссия из Свердловска. Отбирали одаренных музыкальных детей. А Игорек наш был очень музыкальным. Пел тоненьким неокрепшим голосом — уверенно и вдохновенно.

Одним словом, комиссия выслушала и вынесла вердикт: в Свердловск!

Учиться в школе при Уральской консерватории, жить в интернате. Готовиться к блестящему будущему.

На следующий день был педсовет. Спорили до хрипоты: семья или консерватория? Выбрали семью. Года через четыре я случайно встретила Игорька на вокзале.

В компании таких же, как он, чумазых собирателей бутылок. Все было просто. У приемных родителей получилось родить свое чадо. Ну, и квартиру получить. Кто их осудит? Кто осудит воспитателей 66-го? У кого есть право судить в этой жизни?

Вот, может, Ульянова знает...