«Я хочу, чтобы слышала ты…»

И целоваться было стыдно...

Уже в августе 1941-го семья бухгалтера Байкаловского райпотребсоюза Александра Ивановича Кабанова провожала своего главу на фронт. Новобранцев со всей округи собрали в деревне Бехтери, повели к Тоболу, чтобы на пароходе отправить… А куда бы ни отправили, всё одно получалось, что на войну. Маленький наследник Александра Ивановича Митя чинно восседал на руках отца. Дочка-третьеклассница Лидочка ухватилась за подол маминого платья. А жена Любовь Ефимовна прильнула к мужу: хочет сказать ему какие-то заветные слова, а язык пересох, словно смятая травинка на обочине дороги. И даже те обязательные: «Будем очень тебя ждать, пообещай вернуться» — утонули в хоре плача провожающих. И целоваться было неудобно: люди же вокруг…

Немного красивых слов о любви успели они сказать друг другу за 11 лет, что были рядом. «Началось у них всё просто (цитирую строчки из материала «Свет великой любви», опубликованный 29.04.2000 года в Тобольской районной газете «Советская Сибирь». — Н.Т.). Когда он, совсем взрослый парень, отслужив в армии, предложил ей, неграмотной деревенской девчонке, выйти замуж. Люба, наверное, о чувствах не больно думала. В деревне, где женихов наперечет, где работы невпроворот, где нужно позаботиться о хлебе насущном, не до того… Судьба ей пособила: замужем она превратилась в женщину, которая чувствовала себя за спиной мужа как за каменной стеной».

В 1940-м семья Кабановых переехала в деревню Куприну Тобольского района. Здесь супруги первым делом купили корову: молоко для деревенских ребятишек — первая еда. А о других «разносолах» со своего огорода, впрочем, как и о своем доме, супруги только мечтали. Строили планы на будущее… А тут, откуда ни возьмись, война.

Но и там, на войне, Александр Иванович оставался для жены «надежным плечом», а для детей — заботливым и любящим отцом. Вы в этом убедитесь, читая его письма.

«Сентябрь 1941 г.

Премногоуважаемая и милая моя семья, жена Люба, дочка Лидочка, сынок Митечка! Находимся на станции Называевская, обучаемся. Помещаемся в палатках, обмундирование получили. Несутся слухи, что будто бы к зиме всех сибиряков отправят на финскую границу. Но к тому времени будет не опасно, так что шибко не беспокойтесь обо мне, как-нибудь переживем. Ничего не поделаешь…

Я каюсь, что не взял фотокарточки с вас, а мне без вас очень тоскливо. Каждый час вспоминаю вашу одежду, вспоминаю вас. Свою одежду отправил всю домой, оставил себе только полотенце. Люба, если ты пиджак продашь, то фуфайку можно оставить и носить. Брюки тоже можно продать и еще кое-что — тебе видней. Из материи зеленой сшей Мите гимнастерку с замочком или брюки. В фуфайке в кармане три куска сахару, это вам гостинцы. Нам каждый день дают по такому куску. Пишите. Любящий вас муж и папка».

«17.10.1941 г., ст. Называевская.

…Люба, я писал насчет посылки. Если будет возможность, то пошлите испотки обыкновенные и носки, письменной бумаги, табаку, если достанете. Пимы не посылайте, пока не надо, их можно будет поменять на хлеб. У меня об вас очень большая забота: как вы там питаетесь хлебом? Люба, как можно с осени доставай хлеба и картошек, как можно следите за сеном, нынче сено будет дорого. Как-нибудь надо содержать корову. Я вам послал денег 60 рублей, на днях дадут зарплату, еще 70 рублей переведу вам. Напишите, как вам живется и что почем? Еще в посылку положите кусочек туалетного мыла… Любящий вас муж и папка».

«Октябрь, 1941 г.

…Люба, ваше письмо получил. В письмо был положен рубль, я его буду беречь. Вы пишите, когда писали мне письмо, наплакались, а я, когда читал его, тоже плакал. Я думаю, что вам лучше переехать обратно в Турбу или Мартяшеву. Лиде далеко ходить в школу. Люба, ты съезди в Турбу и договорись, там легче прожить. Вам должны давать паек. Попроси Григория, он лошадей даст, а ты, Люба, по первому снегу вывези все сено. Я приеду домой и буду управляться.

Ты мне, Люба, пиши, как вы питаетесь хлебом. Вы пишите, чтоб я продал свою одежду. Нет, я продавать не буду, а все отправлю домой. Ты по осени, Люба, променяй чего-нибудь на хлеб. А в Турбе ты сможешь кое-что шить, мало-мало заработаешь…»

«Дорогая семья! Посылаю вам всем свое нижайшее почтение! Я купил Лиде испоточки, дал за это два рубля, а Мите за 1-50 были перчаточки, но я их не застал. Хотел и тебе купить, Люба, перчатки. Может, еще достану и положу в посылку. Себе тоже не купил, хожу голоруким, ношу пилотку. Я назначен на должность младшего командира взвода, мне — по военному званию старший сержант — положена зарплата 125 рублей. За сентябрь уже получил, 25 удерживают, 100 рублей получаю на руки. Рядовым бойцам выдают только 10 рублей в месяц. По 50-60 рублей я буду высылать вам, остальное — себе на расходы, может, кое-что куплю. Пособие вы должны получать в райсобесе по 50 или 70 рублей.

Люба, ребятишки, может, тебя и досаждают, но ты их не ругай. Митя, наверное, все собирается на обиды жаловаться мне, когда мы будем опять вместе. Вот разгромим фашистских гадов, и я вернусь домой…

…Я вам писал сходить в колхоз, чтоб они сдали мясозаготовки за 1942 за вас, приеду домой, рассчитаюсь…»

«15.11.1941 г.

Письмо пишу с дороги, куда едем, пока неизвестно. Все нормально, обо мне не заботьтесь, здоровье у меня хорошее. Пишите, вывезли ли сено и как кормите корову, есть ли еще какая скотина? Корову как можно содержите, не продавайте.

Я сфотографировался на партдокументы, фотокарточки остались — посылаю вам. Еще хочу сообщить, что из кандидатов в партию переведен или, вернее, принят в партию.

Пишите, почем у вас хлеб, мясо, картошка, все продукты. Люба, продала или нет гитару? Если можно обойтись, то не продавай, приеду домой, привезу много новых песен, научу вас, будете под гитару подпевать. Карты, наверное, все измазались. Я так мечтаю, что вы на картах ворожите… Я пойду на почту, отправлю вам 57 рублей. Люба, отдай Лиде и Мите по 3,50 на гостинцы. Как-нибудь живите. Когда уничтожим фашистскую сволочь, вернусь домой, опять будем жить по-старому. А пока надо защищать Родину от заядлого врага».

«10.01.1942 г.

…Из Называевска ехали поездом в вагонах 11 суток через Тюмень, Свердловск, Кунгур, Молотов, Вологду и приехали в Карело-Финскую ССР. Фронт идет в направлении Петрозаводска. Лидочка, посмотри по карте, покуда мы ехали и где находимся. Стоим сейчас на частных квартирах, потом, видимо, поедем ближе к фронту, точного адреса нет».

«24.01.1942 г.

…Пропишите, есть ли у вас радио, слушаете ли вы каждый день об успехах нашей армии в разгроме фашистов? Скоро фашистские гады будут уничтожены. Пишите подробнее, прошу вас, мне все о своей жизни. Какой ощущаете недостаток, а также какие новости? Жду с нетерпением! Интересно знать, Люба, о вашем здоровье и существовании жизни. Как учится Лидочка, чем занимается милый сын Митя? Пишите, кто работает в райпотребсоюзе? Лошадей для возки дров берите в райзаготконторе. Если не будут давать, напишите мне и обратитесь в военкомат. Пропишите, дал ли Григорий Денисов вам муки? Пока все, остаюсь в нормальном здоровье, обо мне не заботьтесь, я живу хорошо. Пропиши, Люба, есть ли план по сдаче молока и мяса на 1942 год, сдаете ли молоко и мясо? Какие цены на продукты? Любящий вас муж и папка».

«9.02.1942 г.

…Мы все еще стоим в резерве. Как учится моя дочь Лидочка? Как-нибудь учись, маму слушайся. А как же милый мой сыночек Митечка командует и рассказывает ли сказки?»

Зачитанные до дыр письма… Ведь это все, что осталось от отца в наследство детям фронтовика Александра Ивановича Кабанова. Вы помните, что была еще корова-кормилица? Так вот: ее украли. И чтобы хоть как-то свести концы с концами, на работу устроился даже семилетний Митенька. Вместе с сестрой и мамой он копал глину и песок, который поставлялся на местный кирпичный завод. За это прямо там, на предприятии, для работников заваривали муку и кормили их этой «похлебкой». Надо было как-то выживать… И надеяться только на себя… Ведь Александра Ивановича в живых уже не было: он геройски погиб 11 апреля 1942 года и был похоронен у села Веретье, что на Псковской земле.

Жди — приеду

Несколько лет назад Степанида Степановна Тюленева, проживавшая в годы Великой Отечественной в селе Коктюль, передала в Ялуторовский музейный комплекс письма своего мужа — Захара Иосифовича, не вернувшегося с войны.

— Передо мной, — вспоминает заместитель директора по научной работе Людмила Афонасьева, — лежали пожелтевшие от времени весточки, написанные карандашом. Некоторые строчки стерлись, их просто невозможно было прочитать. А так хотелось узнать, о ком и о чём думал наш земляк перед боем, о чём мечтал в минуты затишья, какие мысли не давали ему покоя? Знакомство с Захаром Иосифовичем начала с записей, оставленных о нем в книге «Память» по югу Тюменской области. И нашла: «Тюленев Захар Иосифович, рядовой, 1902 г.р., с.Коктюль. Призван Ялуторовским РВК в июле 1941　г. Пропал без вести в январе 1942 г.». Эти данные не совпадали с теми, что значатся на сайте Министерства обороны РФ ОБД «Мемориал». На этом сайте Захар Иосифович Тюленев, призванный Ялуторовским РВК в июле 1941 года, в список погибших в годы Великой Отечественной войны внесен… трижды. Разнятся даты рождения (в двух случаях указан 1910-й, в одном — 1911-й), воинские звания (в ОБД «Мемориал» отмечено — «красноармеец», в книге «Память» — «рядовой»). А Захар Иосифович в одном из писем писал: «Мне присвоили звание сержанта безо всяких курсов…». В книге «Память» ошибочно отмечено, что он пропал без вести в январе 42-го. Такую же дату нашла в одном из списков Министерства обороны, в двух других — июль 43-го и 31 июля 43-го. В январе 1942-го он не мог быть погибшим, так как в течение этого года и в первой половине 1943-го писал родным письма. Последняя весточка датирована 28 июля 1943 года. Много чего перепутала война… Несмотря на все эти несовпадения, «речь» во всех записях «идет» об одном и том же человеке. В этом меня убедили результаты большой исследовательской работы.

…Захар Иосифович родился в 1910 году в селе Коктюль Ялуторовского уезда, в семье участника Первой мировой войны Иосифа Ивановича Тюленева и его жены Елизаветы Сергеевны. Родители его хоть и были малограмотными людьми — «от земли», но сделали все, чтобы Захар получил начальное образование. Земляки оценили его знания, житейскую хватку и трудолюбие: в 1933-м они избрали Захара Иосифовича председателем своего колхоза. И не ошиблись. 8 лет его правления коктюльским колхозом оставили яркие воспоминания у односельчан. Старожилы рассказывали, как Захар Иосифович отдал свои сапоги пастуху Митрофану Панькову, который не пас скот из-за рваных опорок. Как поднял трудовой дух звена Александра Филипповича Плоскова, не выполнявшего норму на сенокосе (председатель пообещал за перевыполнение выделить дополнительно 300-400 граммов хлеба).

«Денег нет, попроси — свои последние отдаст. Муки нет — выпишет, не откажет. И ругал он по-особому: беззлобно! Любили его слушать! Мы на самодеятельность — и он тут. Подсказывает, как сделать. Лампы приобрел для избы-читальни, керосин, скамейки — во всем помогал», — вот такие воспоминания о своем председателе передавали из уст в уста колхозники.

24 июля 1941 года в числе пяти коктюльцев односельчане провожали на фронт и своего председателя. «Люди собрались на поляне за клубом. Всё было, как во сне: выступления на небольшом митинге, слова прощания, плач жен и ребятишек…» В числе тех, кто долго махал вслед отъезжающим в Ялуторовск выцветшим от пота платком, была и Стеша Тюленева.

Замуж она выскочила в 17 лет: не устояла перед обаянием восемнадцатилетнего Захара. Людмила Афонасьева предполагает, что фотография, на которой Захар запечатлелся со Степанидой, их свадебная карточка. «В Ялуторовском фотоателье запечатлено явно не рядовое событие. Чувствуется особая торжественность, напряженность в лицах».

До Великой Отечественной в семье Захара и Степаниды родилось два сына: Федор и Деша (так уменьшительно-ласкательно назван в письме от 13 августа 1941 года младший сынок четы Тюленевых, который умер во младенчестве). Это была первая почтовая весточка Захара домой. Можно сказать — с дороги — из уссурийского города Ворошилова. Позднее его «путь-дорожка фронтовая» проляжет на Западный фронт.

В письме от 4 октября 1942 года вслед за многочисленными приветами родным и колхозникам Захар Иосифович обращается к школьнику-сыну Фёдору — советует ему хорошо учиться и слушаться маму. «Тогда, — обещает, — я скоро домой приеду». А пока, как явствует из фронтовой весточки, «нахожусь в выздоравливающем батальоне… в Кратове, от Москвы 35 километров. Место веселое, в лесу строения хорошие. Раньше здесь народ московский отдыхал и гулял, а теперь мы отдыхаем».

Это было первое и не последнее ранение Захара Иосифовича: он никогда не щадил себя на работе и на передовой не жалел. И не умел жаловаться… «У меня здоровье хорошее, раны мои почти не имеют никакого значения. Ноги маленько иногда побаливают, но это ничего не значит».

Военная цензура безжалостно вычеркивала из писем места боевых действий. Приходилось изощряться, прибегать к сравнениям.

«Погода здесь — днем тает, лывы большие, ночью стынет. Местность здесь, как у нас на Феклушкином болоте». (Позже родные узнают, что коктюльский уголок природы он сравнивал с Синявинскими болотами).

В письмах Захара Тюленева вы не найдете ни слова о жесточайших боях, о гибели товарищей, о　лишениях солдатской службы. Такое впечатление, что и там, на войне, он жил мыслями о родном Коктюле. Писем из родного села ждал с нетерпением. Вопросы задавал «согласно» времени года — о весенней посевной, летнем сенокосе, осенней уборочной. «Хочу знать, Стеша, как вы провели посевную, какая у вас стоит погода, как растут хлеба и травы… Сколько и каких культур посеяно в колхозе, сколько скота всех видов, как дело обстоит на пасеке?» — спрашивал З.Тюленев. Очень переживал, когда долго не получал известий из дома: «Как вы живете? Вот то письмо, что было написано на покосе, когда гребли кошенину на Солонках, вот больше я не получал…»

Солдатские треугольники хранят советы, написанные жене. «Стеша, я думаю, вы страду уже закончили, потому что погода стоит очень хорошая. …Я писал открытку Ивану И., чтоб он вам выдал хлеб 2 цевки, а 2 центнера сдал в счет обороны, как мною заработанные в 1941 году. Если он сам это не сделает, то обратись в райзо и можно в райсовет, а хлеб должен отдать. Если живой буду, вернусь, так как-нибудь проживем до нового». В другом письме Захар Иосифович сообщает, что подписался на государственный заем 150 рублей. «Думаю, Стеша, вы тоже подписали по силе возможности. Эти все наши средства пойдут на окончательный разгром наглых немецких зверей».

Последнее его письмо с фронта датировано 28 июля 1943 года. Свистели пули, дрожала земля от залпов снарядов, а Захар Иосифович радовался весточке из дома и писал ответ: «Как хорошо, что и хлеб озимый вы убрали, и сено сметали… Посылаю вам сто рублей…»

Через три дня в письме со штампом «Проверено Военной Цензурой 18739» незнакомец сообщит родным о гибели З.Тюленева. Чуть позже в Коктюль пришло извещение из воинской части о том, что Захар Иосифович погиб смертью храбрых 31 июля 1943 года в районе Синявино Ленинградской области.

«Ваш муж и отец Ульянов»

Под Ленинградом, в Старорусском районе, 6 марта 1942 года сложил свою голову и красноармеец Григорий Иванович Ульянов из села Чёрное Вагайского района. В 1941-м, в двадцатилетнем возрасте, он был призван на войну.

«Я не знаю, почему сейчас я стал такой, что, читая письмо, никак не мог сдержать слезы. Тогда как дома при любых условиях меня никто не видел со слезами, — признавался он родным — «милой и многоуважаемой семье — Варе, Валечке и Ниночке» в своей весточке со станции Называевская, датированной 14.10.1941 г.

«…Тебе, Варя, приходится много и тяжело работать, а Ниночке целыми днями быть с чужими людьми. Знаю, что скучно и Валечке… Я охотно верю, что вам трудно живется, но не меньше трудно и мне здесь. Не потому что уж очень плохо живется, и в таких условиях, в каких нахожусь я, жить все-таки можно, но главное, что вы там мучаетесь. Но что же сделаешь? Видимо, придется пережить еще большие трудности. И ни одним нам с вами. Так как окончания этой бесчеловечной войны с обнаглевшими бандитами-фашистами во главе с взбесившимся псом Гитлером еще не видно. Но все-таки, сколько бы он ни вился, все же будет разбит. И мы с победой вернемся к своим любимым семьям.

…Погода стоит холодная, но нам еще теплых вещей не выдавали. И как будто и не сулят. Велят заказывать вещи домой. Чтобы оттуда слали теплые вещи и валенки. Наша одежда до сих пор домой еще не отправлена. Наверное, что-то теплое разрешат взять.

…Тебе, Варя, по возможности так уж сильно изнуряться не следует. Береги сама себя, пока у тебя есть еще возможность. Хорошо, что, хотя с большим трудом, но обеспечили корову сеном, можете ее зиму прокормить, а там видно будет, что делать дальше.

Ну а теперь несколько слов лично Валечке. Ты, Варя, ей прочитай: «Здравствуй, дорогая Валечка! Как там сейчас живешь без дорогого папки? Наверное, часто вспоминаешь и ждешь домой? Узнала ли меня на фотокарточке? Сейчас тебе придется видеть своего папку только на карточке. Для тебя ее посылаю. Ну, живи, расти быстрее, дорогая, милая Валечка. Я тебя прошу: будь умненькой девочкой, слушайся всегда свою мамку и не груби ей. А также помогай ей водиться с Ниночкой и жди папку с победой домой. Если придется быть дома, то привезу тебе подарков. Напиши мне сама письмо и пришли фотокарточку. Будь здорова и счастлива, прелестная Валечка».

Дальше, Варя, передай привет мамаше, Степе и Лизе. И передай им также мою просьбу, чтобы они по силе возможности помогали тебе. Тебе придется отставить всякое неудобство и не стесняться того, что ты сейчас живешь плоше их. Быть перед ними в некоторой степени в унижении. Придется потерпеть. Почему ты не написала, сколько примерно убрали центнеров сена и какое его качество. Да, Варя, я увез с собой расписку Григорьева на 15 рублей (в части оплаты за подводу Шакуровскому колхозу). Может, ты как-нибудь получишь эти деньги, если он дома. Сама деньги не плати, это должен заплатить зооветучасток. Сходи и скажи им. Если они откажутся платить, то возьми от колхоза Шакуровского счет, пошли мне. Я отсюда направлю в нарсуд.

Еще посылаю вам два вида фотокарточек. Таким буду личиком, потом, возможно, вернусь сам. Ну, пока, всего хорошего, живите, не скучайте. Обо мне, еще раз прошу, не беспокойся. Пока писал данную писульку, отрывался три раза, потому что не мог никак удержаться от слез. Особенно, когда писал Вале. Горячо целую. Ваш муж и отец Г.Ульянов».