Тюмень: полёт продолжается

Распопов редко указывает свою фамилию на работах, считая это излишеством, баловством. «Сделал хорошее дело — и ладно, к себе-то зачем внимание привлекать? Пусть люди просто любуются памятниками», — скромно замечает Николай Васильевич. Он «с самого малочку», как сам говорит, мечтал быть художником, но в профессию шел длинной и извилистой тропинкой.

— У меня с детства тяга к творчеству, — вспоминает. — От отца, наверное. Он был хорошим мастером — кузнецом в деревне: мосты строил, мог любую сельскохозяйственную технику починить, лошадь подковать… А я, как родился, в отцовской кузнице пропадал. Яслей-то не было. Так и учился ремеслу понемногу.

Талант в себе не утаишь. Он все равно, как травинка сквозь асфальт, пробьется. Школьником будущий скульптор удивлял взрослых своими художествами. «Бывало, сижу на уроке, прямо в тетрадке что-нибудь рисую. Учитель спросит — а я рот раскрою, ответить ничего не могу: врасплох застали…» — смеется Николай Васильевич. Кроме рисования привлекала его и резьба по дереву. Родители жили в Екимовке, деревушке среди тайги. Материала для творчества — хоть отбавляй. Пока не хватало сил и умений, чтобы выстругать из полена фигуру, использовал капы (наросты на деревьях). Лет в 15 парнишка начал всерьез присматриваться к этому материалу, подмечать образы, подсказанные самой природой.

По окончании семилетки Николаю Распопову пришлось уехать из родной деревни. Перспектив там не было никаких. Паспортов селянам не выдавали, они жили как заключенные в лагере. Чтобы спастись из «заключения», Николай Васильевич поступил в Тобольский рыбтехникум, там получил диплом техника-технолога. Полгода даже проработал в Охотском госрыбтресте начальником цеха по обработке рыбы.

— Понимаете, в рыбтехникум учиться пошел, чтобы не уезжать далеко от дома, родителям помогать, — замечает. — Я был 13-м ребенком в семье. Но к тому времени, как в техникум поступил, остался с родителями один. Большая семья растворилась в огромном мире: кто-то погиб, кто-то уехал за тридевять земель… Заняться тем, чем мечталось, удалось после армии. Служба спасла меня от необходимости отрабатывать диплом. В армии умение хорошо рисовать очень пригодилось. Конечно, картины не писал. Приходилось заниматься сплошной оформиловкой: плакатики, схемы, стенды… — наглядные пособия делал, солдатам в помощь.

После армии Николай Распопов окончил школу рабочей молодежи, но художественного образования так и не получил. Семья, работа — на учебу попросту не хватало ни времени, ни сил. К тому же два года службы на Сахалине подорвали здоровье. Лазейкой в детскую мечту стали творческие дачи, куда съезжались именитые мастера. В конце 70-х годов там несколько раз бывал и наш земляк. Эскизы начинающего художника заметил и оценил Павел Лазутянский. Выпускник училища технического рисования имени барона Штиглица в Санкт-Петербурге, он был для Распопова и учителем, и отцом. Общаясь с большим мастером, Николай Васильевич постепенно «отошел от живописи, маленьких работ в скульптуре — и увлекся монументальным искусством». Работал он тогда в Тобольском цехе, филиале от областного худфонда.

Его первой творческой удачей был «Портрет мамы» («портретами» Николай Васильевич называет бюсты). Скульптуру купил Тобольский музей. Это было признание, стимул, которого ничем не заменишь. Вторая работа — «Портрет Дмитрия Менделеева». Ученого, почитаемого со студенчества, Николай Распопов лепил не по заказу — от переполнявшего душу желания выразить свои чувства. «Гипсовый Менделеев» тоже оказался в Тобольском музее.

— С этой скульптурой связана неприятная история, — откровенничает собеседник. — Музей попросил продать ее напрямую, без посредничества худфонда. В те времена это считалось серьезным нарушением, могли даже с работы выгнать. Меня и выгнали… Ногами-то я сбрякал, но не отчаялся, устроился во Дворец пионеров вести скульптурный кружок. Обучал ремеслу ребят, да и сам мастерил. Сделал композицию из капа «Тройка» по Некрасовскому произведению. Друзья узнали об этом и зазвали в Ленинград, показать работу в музее Некрасова на выставке народного творчества. Ладно, приехал — а там этих «Троек» уже штук 10… Мою тоже взяли на выставком — комиссию, решающую, покупать или не покупать. У меня-то как раз была цель продать скульптуру, чтобы заработать денег на обратную дорогу. На следующий день в выставкоме сообщили: в связи с тем, что скульптурная композиция — профессионально выполненное произведение, музей Некрасова приобрести ее не может. Я подскочил, обрадовавшись: денег не получил, но и в самодеятельные художники не записали.

Зато «Тройка» попала на выставку, проходившую в Тюменском музее изобразительных искусств. Друзья, чтобы поддержать художника, взяли ее на свой страх и риск для экспозиции. Распопов-то был уволен из худфонда. Пока готовились к открытию, в музей наведался Борис Щербина. Первый секретарь обкома КПСС, всегда принимавший выставки, заранее просматривал работы. Надо же такому случиться — приглянулась Борису Евдокимовичу распоповская «Тройка». Узнав, что автора выгнали с работы, удивился: «Разве художника можно уволить? Он же свободен в своем творчестве…» В тот же день Николай Распопов снова числился в худфонде.

— А вот за такую скульптурку из кости мамонта, «Детская футбольная команда», меня рекомендовали в Союз художников, — рассказывает мастер, показывая копию композиции.

Он помнит каждую свою работу, неважно, в каком году сделал, сколько времени потратил. Скульптуры для него как родные дети. Их развело-разбросало по разным городам и весям — не отследишь сейчас, в каких музеях или коллекциях хранятся. На память, вместо «семейных» снимков, Николай Васильевич оставил себе небольшие копии. Они приютились на полках в мастерской.

Среди личностей, увековеченных Распоповым, — Василий Подшибякин, Борис Щербина, Юрий Гуляев… «Я лепил только тех, кто был мне интересен, — ярких, творческих людей, — признается скульптор. — Мало просто изобразить человека, нужно заглянуть ему в душу, попытаться ее показать. Тогда получится не безжизненное изваяние, а действительно произведение искусства — скульптура. Она создается не на год-два — на века…»

Кость, дерево, медь, бронза, мрамор… Рукам мастера послушен любой материал. «Не довелось поработать с драгметаллами, — уточняет он. — Но пробовать поздновато: возраст уж не тот». В свои 77 лет Николай Распопов по-прежнему в делах и заботах. Нет-нет да и появится интересный заказ. Недавно скульптор закончил памятник легендарному геологу Фарману Салманову. Его установили в Салехарде. Над бронзовой статуей пришлось потрудиться около года — теперь она возвышается в центре ямальской столицы.

Не раз Николая Распопова пытались сманить за границу. «Никогда меня это не прельщало, — отмахивается от моих предположений заслуженный художник России. — Важно помнить, где ты родился, и чирикать на своем шестке… У меня другая мечта — хочется иногда на родину завернуть, в деревушку, где родился, — Усалку. Но как-то нет времени, не успеваю. Раза два всего проезжал по дорогим сердцу местам. Вымирает деревня. А в хорошие времена там было 400 дворов…»